Неточные совпадения
Тут тоже в тазы
звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и в него, грешным
делом, из малой пушечки стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.
На другой
день, в 8 часов утра, Анна вышла одна из извозчичьей кареты и
позвонила у большого подъезда своего бывшего дома.
Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. «Толстый и большой, должно быть», — подумал Раскольников, сжимая топор в руке. В самом
деле, точно все это снилось. Гость схватился за колокольчик и крепко
позвонил.
Вам следовало именно вором притвориться, я
позвонил бы в полицию, она бы вас увела и с миром отпустила к очередным вашим
делам, тут и — конец истории.
Пред весною исчез Миша, как раз в те
дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый
день позвонил доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
Довольный тем, что выиграл
дело, Клим Иванович Самгин
позвонил Прозорову, к телефону подошла Елена и, выслушав его сообщение, спросила...
На другой
день в деревенской церкви Малиновки с десяти часов начали
звонить в большой колокол, к обедне.
Вольф был недоволен в особенности тем, что он как будто был уличен в недобросовестном пристрастии, и, притворяясь равнодушным, раскрыл следующее к докладу
дело Масловой и погрузился в него. Сенаторы между тем
позвонили и потребовали себе чаю и разговорились о случае, занимавшем в это время, вместе с дуэлью Каменского, всех петербуржцев.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого
дня.
Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Было уже совсем поздно (да и велик ли ноябрьский
день), когда Алеша
позвонил у ворот острога.
Что он Зайцевский — об этом и не знали. Он как-то зашел ко мне и принес изданную им книжку стихов и рассказов, которые он исполнял на сцене. Книжка называлась «Пополам». Меня он не застал и через
день позвонил по телефону, спросив, получил ли я ее.
В один прекрасный
день на двери появилась вывеска, гласившая, что Сухаревских маклаков и антикваров из переулков (были названы два переулка) просят «не трудиться
звонить».
Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем-слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой
день идет по адресам.
Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит...
Неприятное чувство усиливалось по мере того, как Устенька подходила к дому Стабровского. Что ей за
дело до Харитины, и какое могло быть между ними объяснение? У девушки явилась даже малодушная мысль вернуться домой и написать Стабровскому отказ, но она преодолела себя и решительно
позвонила.
День уже склонялся к вечеру, и где-то
звонили к вечерне.
Рогожин не возвращался; на звон не отпирали; он
позвонил к старушке Рогожиной; отперли и тоже объявили, что Парфена Семеновича нет и, может,
дня три не будет.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь не
звонил в свой колокол на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза в
день гудел свисток паровой машины.
В один из
дней, следовавших за этим разговором Лизы с Розановым, последний
позвонил у подъезда очень парадного дома на невской набережной Васильевского острова.
Все были в негодовании на В.**, нашего, кажется, военного губернатора или корпусного командира — хорошенько не знаю, — который публично показывал свою радость, что скончалась государыня, целый
день велел
звонить в колокола и вечером пригласил всех к себе на бал и ужин.
Затем он
позвонил и приказал передать мне
дело о злоумышленниках, которые отныне, милая маменька, благодаря моей инициативе, будут уже называться «заблуждающимися». На прощанье генерал опять протянул мне руку.
— Кажется, в этом виде можно? — рассуждает сам с собой Ахбедный и, чтобы не дать сомнениям овладеть им,
звонит и передает статью для отсылки в типографию. На другой
день статья появляется, урезанная, умягченная, обезличенная, но все еще с душком. Ахбедный, прогуливаясь по улице, думает:"Что-то скажет про мои урезки корреспондент?"Но встречающиеся на пути знакомцы отвлекают его мысли от корреспондента.
— А не ваше
дело, Ипполит Сидорыч!
Звони! Дмитрий Павлович, садитесь — и пейте кофе во второй раз! Ах, как весело приказывать! Другого удовольствия на свете нет!
— Вы ошиблись и выказали глупость и своеволие. А убийство —
дело Федьки, и действовал он один, из грабежа. Вы слышали, что
звонят, и поверили. Вы струсили. Ставрогин не так глуп, а доказательство — он уехал в двенадцать часов
дня, после свидания с вице-губернатором; если бы что-нибудь было, его бы не выпустили в Петербург среди бела
дня.
Я
дело бросил и вчера ровнешенько в полдень
звоню.
Небольшие города Германии, которые попадались им на дороге и в которых они иногда для отдыха Егора Егорыча останавливались, тоже нравились Сусанне Николаевне, и одно в этом случае удивляло ее, что она очень мало слышала в этих городках, сравнительно с нашими, колокольного звона, тогда как, прослушав из уст Егора Егорыча еще в самые первые
дни их брака его собственный перевод шиллеровского «Колокола», ожидала, что в Германии только и делают, что
звонят.
— Не вдруг, девушки! Мне с самого утра грустно. Как начали к заутрене
звонить да увидела я из светлицы, как народ божий весело спешит в церковь, так, девушки, мне стало тяжело… и теперь еще сердце надрывается… а тут еще
день выпал такой светлый, такой солнечный, да еще все эти уборы, что вы на меня надели… скиньте с меня запястья, девушки, скиньте кокошник, заплетите мне косу по-вашему, по-девичьи!
Тысяча пятьсот шестьдесят пятого года, июня двадцать четвертого, в
день Ивана Купалы все колокола московские раскачались с самого утра и
звонили без умолку.
Эта жалость к людям и меня все более беспокоит. Нам обоим, как я сказал уже, все мастера казались хорошими людьми, а жизнь — была плоха, недостойна их, невыносимо скучна. В
дни зимних вьюг, когда все на земле — дома, деревья — тряслось, выло, плакало и великопостно
звонили унылые колокола, скука вливалась в мастерскую волною, тяжкой, как свинец, давила на людей, умерщвляя в них все живое, вытаскивая в кабак, к женщинам, которые служили таким же средством забыться, как водка.
Снежные люди молча мелькают мимо двери магазина, — кажется, что они кого-то хоронят, провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви за магазином каждый
день уныло
звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
А
дело с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин с бородой и голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий, с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел
позвонить, но высокий товарищ остановил его.
— Тэрти-файф, тэрти-файф (тридцать пятый), — сказал он ласково, и после этого, вполне уверенный, что с таким точным указанием нельзя уже сбиться, побежал по своему спешному
делу, а Матвей подумал, оглянулся и, подойдя к ближайшему дому,
позвонил. Дверь отворила незнакомая женщина с лицом в морщинах и с черными буклями по бокам головы. Она что-то сердито спросила — и захлопнула дверь.
Кроткий весенний
день таял в бледном небе, тихо качался прошлогодний жухлый бурьян, с поля гнали стадо, сонно и сыто мычали коровы. Недавно оттаявшая земля дышала сыростью, обещая густые травы и много цветов. Бил бондарь, скучно
звонили к вечерней великопостной службе в маленький, неубедительный, но крикливый колокол. В монастырском саду копали гряды, был слышен молодой смех и говор огородниц; трещали воробьи, пел жаворонок, а от холмов за городом поднимался лёгкий голубой парок.
Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня
позвонишь, так знай же, что я не вертелась у двери, как собака, а была по своим
делам.
Через час он
позвонил; а на другой
день, чем свет, по плотине возле мельницы простучала дорожная коляска, и четверка сильных лошадей дружно подымала ее в гору; мельники, вышедшие посмотреть, спрашивали: «Куда это наш барин?» — «Да, говорят, в Питер», — отвечал один из них.
— Ананий приехал… Зовет тебя… Ты вечерком сходи к нему, да, смотри, язык-то свой попридержи… Ананий будет его раскачивать, чтоб ты о
делах позвонил… Хитрый, старый черт… Преподобная лиса… возведет очи в небеса, а лапу тебе за пазуху запустит да кошель-то и вытащит… Поостерегись!..
— Ну, теперь вы знаете, в чём
дело и как надо говорить с болванами! — сердито сказал Саша. — А если какой-нибудь осёл начнёт болтать — за шиворот его, свисти городового и — в участок! Туда даны указания, что надо делать с этим народом. Эй, Веков или кто-нибудь,
позвоните, пусть мне принесут сельтерской!
Через два
дня после свидания с Прохоровыми, Долинский с не совсем довольным лицом медленно взбирался по этой ажурной лестнице и
позвонил у одной двери в третьем этаже.
На четвертый
день Полуект Степаныч
звонил на колокольне, и это ему больше всего понравилось: никто его не видит, а ему всех видно.
Наконец господин Голядкин улегся совсем. В голове у него шумело, трещало,
звонило. Он стал забываться-забываться… силился было о чем-то думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое весьма важное, какое-то щекотливое
дело, — но не мог. Сон налетел на его победную голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди, с непривычки употребившие вдруг пять стаканов пунша на какой-нибудь дружеской вечеринке.
Людовик. Благодарю вас, мой архиепископ. Вы поступили правильно. Я считаю
дело выясненным. (
Звонит, говорит в пространство.) Вызовите сейчас же директора театра Пале-Рояль господина де Мольера. Снимите караулы из этих комнат, я буду говорить наедине. (Шаррону.) Архиепископ, пришлите ко мне этого Муаррона.
Спросите у бывших на колокольне и трезвонивших в свой черед: они готовы вам целый
день рассказывать, как они подбирали веревки, как улаживали все, как старались громче
звонить!..
После же обеда, сначала через
день, а потом ежедневно, кроме вечеров, проводимых в театре, в шесть часов я всегда, вместе с братом, уже
звонил у дверей Шушерина.
Больше я ничего не слышал, так как уснул. На другой
день утром, когда мы подходили к Севастополю, была неприятная сырая погода. Покачивало. Шамохин сидел со мной в рубке, о чем-то думал и молчал. Мужчины с поднятыми воротниками пальто и дамы с бледными, заспанными лицами, когда
позвонили к чаю, стали спускаться вниз. Одна дама, молодая и очень красивая, та самая, которая в Волочиске сердилась на таможенных чиновников, остановилась перед Шамохиным и сказала ему с выражением капризного, избалованного ребенка...
Мирович. Как же я раскаюсь? Ты сама же хотела остаться у меня безо всякой жертвы с моей стороны, и если я поступил теперь так, то это было
делом совершенно свободной воли моей! (Садится за стол, начинает быстро и быстро писать. Написав торопливо и как бы сам не сознавая того, что делает,
звонит.)
Всех оно огорчило; но губернатор В. «публично показывал свою радость, что скончалась государыня, целый
день велел
звонить в колокола и вечером пригласил всех к себе на бал и ужин» (стр. 190).
На третий
день, незадолго до вечерни, на колокольню пришел Семен. Уставший Меркулов отдыхал, и
звонил горбатый портной Снегирь,
звонил бестолково и нудно, извлекая из колокола нерешительные, дребезжащие звуки.
В обыкновенные
дни, в праздники и будни, двери на церковные колокольни бывают заперты, и туда никого не пускают, но на Пасху в течение всей недели двери стоят открытыми, и каждый может войти и
звонить сколько хочет — от обедни до самых вечерен.
И всегда Меркулов не любил глядеть понизу, а во все
дни светлой недели он носил голову немного назад и смотрел поверх лбов. И всю неделю он был трезв, каждое утро от обеден до вечерни
звонил на колокольне Михаила-архангела, а после вечерни или сидел у звонаря Семена, или на десяток верст уходил в поле. И домой возвращался только ночью.
На белой колокольне Михаила-архангела, к приходу которого принадлежала Стрелецкая, толкалось в эти
дни много праздного разряженного народа: одни приходили посмотреть на город с высоты, стояли у шатких деревянных перил и грызли семечки из-под полы, чтоб не заругался сторож; другие для забавы
звонили, но скоро уставали и передавали веревку; и только для одного Меркулова праздничный звон был не смехом, не забавой, а
делом таким серьезным и важным, в которое нужно вкладывать всю душу.
На другой
день рано утром, когда в барском доме еще спали, Степан надел свою старую одежу и пошел в деревню.
Звонили к обедне. Утро было воскресное, светлое, веселое — только бы жить да радоваться! Степан прошел мимо церкви, взглянул тупо на колокольню и зашагал к кабаку. Кабак открывается, к несчастью, раньше, чем церковь. Когда он вошел в кабак, у прилавка уже торчали пьющие.