Неточные совпадения
— Еще я попрошу вас, — сказал Чичиков, —
пошлите за поверенным одной помещицы, с которой я тоже совершил сделку, сыном протопопа
отца Кирила; он служит у вас же.
«Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала:
пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь». —
«Что ж, матушка?
за чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест» —
«Ох, мой
отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
И вот снится ему: они
идут с
отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит
отца за руку и со страхом оглядывается на кабак.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. —
Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка
за офицерами».
— Что, ваше благородие? — сказал смеясь Пугачев. — Выручили красную девицу! Как думаешь, не
послать ли
за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженым
отцом, Швабрин дружкою; [Дрýжка — распорядитель на свадьбе.] закутим, запьем — и ворота запрем!
— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я не вижу препятствий… Я рада
за Катю… и
за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа
отца. Я его самого к нему
пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
Она ограничилась легким восклицанием, попросила Аркадия поклониться
отцу от ее имени и
послала за своею теткой.
— Ненависть — я не признаю. Ненавидеть — нечего, некого. Озлиться можно на часок, другой, а ненавидеть — да
за что же? Кого? Все
идет по закону естества. И — в гору
идет. Мой
отец бил мою мать палкой, а я вот… ни на одну женщину не замахивался даже… хотя, может, следовало бы и ударить.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра
пошлю к вам не
за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни
отца, ни тетку, ни…
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая
идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить правительство о позволении усыновить меня…
за заслуги, так сказать,
отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
Короче, я объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог
послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского
за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе, дал
отцу моему, Версилову, пощечину.
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался
отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей,
за которые каждый честный
отец должен бы
послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей
за идею Рима?
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству
послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе»,
за сто верст, куда уж он
посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще
отцом в дом и там воспитанной.
Но
за г-на Овосаву можно было поручиться, что в нем в эту минуту сидел сам
отец лжи, дьявол, к которому он нас, конечно, и
посылал мысленно.
Наконец девушка решилась объясниться с
отцом. Она надела простенькое коричневое платье и
пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась
за ручку двери.
Ведь ограбили же вас, сирот;
отец оставил вам Шатровские заводы в полном ходу; тогда они больше шести миллионов стоили, а теперь, если
пойдут за долг с молотка, и четырех не дадут.
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех
шла легкими шажками Алла в бальном платье цвета чайной розы, с голыми руками и пикантным декольте.
За ней Иван Яковлич с улыбкой счастливого
отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
— Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, — с подавленным вздохом проговорила старуха, — сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в годах,
за двадцать перевалило. Мудрят с отцом-то, а вот счастья господь и не
посылает… Долго ли до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну
пошел.
— Вздор! — крикнул Иван Федорович почти в исступлении. — Дмитрий не
пойдет грабить деньги, да еще убивать при этом
отца. Он мог вчера убить его
за Грушеньку, как исступленный злобный дурак, но грабить не
пойдет!
Алеша
пошел в спальню к
отцу и просидел у его изголовья
за ширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в его лице.
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст
за нее собственных детей, продаст
отца и мать, Россию и отечество; будучи честен,
пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте,
отцы, а я
пойду. А сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший сын мой, позвольте вам приказать
за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас ко мне в город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то масла подам поросенка с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
Но Алеше уже и нечего было сообщать братии, ибо все уже всё знали: Ракитин,
послав за ним монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию
отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое дело, но такой важности, что и минуты не смеет отложить для сообщения ему,
за дерзость же свою земно просит простить его».
Ожидавшая внизу толпа заколебалась; иные
пошли за ним тотчас же, но иные замедлили, ибо келья все еще была отперта, а
отец Паисий, выйдя вслед
за отцом Ферапонтом на крылечко, стоя наблюдал.
Приветливо поздоровавшись с
отцом и даже особенно наведавшись о здоровье, он, не дождавшись, впрочем, окончания ответа родителя, разом объявил, что чрез час уезжает в Москву, совсем, и просит
послать за лошадьми.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с
отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан
за деньгами, что тот ворвался, избил
отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше,
идти «кланяться»… — Он
пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
Вот что спрошу: справедливо ли,
отец великий, то, что в Четьи-Минеи повествуется где-то о каком-то святом чудотворце, которого мучили
за веру, и когда отрубили ему под конец голову, то он встал, поднял свою голову и «любезно ее лобызаше», и долго
шел, неся ее в руках, и «любезно ее лобызаше».
Один короткий, быстротечный месяц!
И башмаков еще не износила,
В которых
шла, в слезах,
За бедным прахом моего
отца!
О небо! Зверь без разума, без слова
Грустил бы долее…
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо
шла по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с
отцом, они приходили сюда на охоту
за козами. Про железную дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
Он
послал за Машей, Маша прибежала и перевела французу вопросы
отца.
Оно сказало сыну: «Брось
отца и мать и
иди за мной», — сыну, которого следует, во имя воплощения справедливости, снова заковать в колодки безусловной отцовской власти, — сыну, который не может иметь воли при
отце, пуще всего в выборе жены.
За несколько дней до приезда моего
отца утром староста и несколько дворовых с поспешностью взошли в избу, где она жила, показывая ей что-то руками и требуя, чтоб она
шла за ними.
Отец мой говорил, что он дурак, и
посылал за Шкуном или Слепушкиным.
Мужики презирали его и всю его семью; они даже раз жаловались на него миром Сенатору и моему
отцу, которые просили митрополита взойти в разбор. Крестьяне обвиняли его в очень больших запросах денег
за требы, в том, что он не хоронил более трех дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и
послали отца Иоанна на два или на три месяца толочь воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Преимущественно
шли расспросы о том, сколько у
отца Василия в приходе душ, деревень, как последние называются, сколько он получает
за требы,
за славление в Рождество Христово, на святой и в престольные праздники, часто ли служит сорокоусты, как делятся доходы между священником, дьяконом и причетниками, и т. п.
— Матушка прошлой весной померла, а
отец еще до нее помер. Матушкину деревню
за долги продали, а после
отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора. Вот и надумал я:
пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он тебя не оставит».
— Это тесть! — проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. — Зачем и куда ему
идти в эту пору? Стецько! не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан
отец. — Человек в красном жупане сошел на самый берег и поворотил к выдавшемуся мысу. — А! вот куда! — сказал пан Данило. — Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
И родной
отец — враг мне: неволит
идти за нелюбого ляха.
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили.
За гробом
шли старик
отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с
отцом и матерью тоже были в процессии. Два ксендза в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет
отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан.
Отец велел нам
идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог
послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее
отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути.
За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— А ежели я его люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил
за благо время и денег не дал, когда в отдел он
пошел… Ведь умница Галактион-то, а когда в силу войдет, так и никого бояться не будет. Теперь-то вон как в нем совесть ходит… А тут еще
отец ему спуску не дает. Так-то, отче!
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь, к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение
посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У других
отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я денег
за него переплатил!
— Видела я во сне
отца твоего,
идет будто полем с палочкой ореховой в руке, посвистывает, а следом
за ним пестрая собака бежит, трясет языком. Что-то частенько Максим Савватеич сниться мне стал, — видно, беспокойна душенька его неприютная…
Каких ужасов нагляделся и чего только он не вынес, пока его судили, мытарили по тюрьмам и потом три года тащили через Сибирь; на пути его дочь, девушка, которая
пошла добровольно
за отцом и матерью на каторгу, умерла от изнурения, а судно, которое везло его и старуху в Корсаковск, около Мауки потерпело аварию.
И какому
отцу не захочется, чтобы дети его, хотя в малолетстве, были в знатных чинах,
за которыми
идут вслед богатство, честь и разум.
Но если останусь я с ним… и потом
Он тайну узнает и спросит:
«Зачем не
пошла ты
за бедным
отцом?..» —
И слово укора мне бросит?
О, лучше в могилу мне заживо лечь,
Чем мужа лишить утешенья
И в будущем сына презренье навлечь…
Нет, нет! не хочу я презренья!..
При первом ее появлении на сцену, в конце первого акта, Вихорев сообщает ей, что
отец просватал ее
за Бородкина; она наивно говорит: «Не беспокойтесь, я
за Бородкина не
пойду».
Любовь Гордеевна, не смеющая даже сказать
отцу о своей любви к Мите,
идет за Коршунова, к которому чувствует страх и омерзение.
— Груня, Грунюшка, опомнись… — шептал Макар, стоя перед ней. — Ворога твоего мы порешили…
Иди и объяви начальству, што это я сделал: уйду в каторгу… Легче мне будет!.. Ведь три года я муку-мученическую принимал из-за тебя… душу ты из меня выняла, Груня. А что касаемо Кирилла, так слухи о нем пали до меня давно, и я еще по весне с Гермогеном тогда на могилку к
отцу Спиридонию выезжал, чтобы его достигнуть.