Неточные совпадения
Тотчас же
за селением
Шла Волга, а
за Волгою
Был город небольшой
(Сказать точнее, города
В ту пору
тени не было,
А были головни:
Пожар все снес третьеводни).
Опять
шли гуськом
тени одна
за другой, всё
шли, всё
шли…
Таинственные
тени гуськом
шли одна
за другой, застегнутые, выстриженные, однообразным шагом, в однообразных одеждах, всё
шли, всё
шли…
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в
тени,
за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я
пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик,
пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться
за ним, ходя под гору по лощине и на гору под самую опушку леса. Солнце зашло
за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке были на солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне
шли в свежей, росистой
тени. Работа кипела.
Дарья Александровна вопросительно-робко смотрела на его энергическое лицо, которое то всё, то местами выходило на просвет солнца в
тени лип, то опять омрачалась
тенью, и ожидала того, что он скажет дальше; но он, цепляя тростью
за щебень, молча
шел подле нее.
Прежде чем увидать Степана Аркадьича, он увидал его собаку. Из-под вывороченного корня ольхи выскочил Крак, весь черный от вонючей болотной тины, и с видом победителя обнюхался с Лаской.
За Краком показалась в
тени ольх и статная фигура Степана Аркадьича. Он
шел навстречу красный, распотевший, с расстегнутым воротом, всё так же прихрамывая.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для
славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая
тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И
за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел
идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную
тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей,
за которыми скрыты непонятные чувства.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она
шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках,
тень ее казалась тяжелей и гуще, чем
тени всех других людей,
тень влеклась
за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Дослушав речь протопопа, Вера Петровна поднялась и
пошла к двери, большие люди сопровождали ее, люди поменьше, вставая, кланялись ей, точно игуменье; не отвечая на поклоны, она шагала величественно,
за нею, по паркету, влачились траурные плерезы, точно сгущенная
тень ее.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась
за нею розовая
тень.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал
за водой, а по земле, рядом с ним,
шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а
тень лошади покрыла собой весь луг,
тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась
за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он
пошел вперед, и мы
за ним. По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели в первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда такого шума и движения. Здесь, в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно
тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот уже в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
Мы
шли в
тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то. В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на другую, текли нити воды, орошая посевы риса.
В Устере сейчас сели
за tiffing, второй завтрак, потом
пошли гулять, а кому жарко, тот сел в
тени деревьев, на балконе дома.
За городом дорога
пошла берегом. Я смотрел на необозримый залив, на наши суда, на озаряемые солнцем горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые дальние синели в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по большому зеленому лугу с декорацией индийских деревень, прячущихся в
тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера зелени — на бананах нежной, яркой до желтизны, на пальмах темной и жесткой.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось пить, но нигде не было воды. Спускаться в долину было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и
идти дальше. Стрелки растянулись в
тени скал и скоро уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось на небе и заглянуло
за камни. Я проснулся и посмотрел на часы. Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего, оставалось запастись терпением.
Равномерно размахивая палками и едва оглядываясь на нас, они медленным, тяжелым шагом подвигаются вперед одна
за другою, и меня занимают вопросы: куда, зачем они
идут? долго ли продолжится их путешествие и скоро ли длинные
тени, которые они бросают на дорогу, соединятся с
тенью ракиты, мимо которой они должны пройти.
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок. Дорога
пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг
за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные
тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от тоски и от душевной муки не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
— А не с приказчиками же-с я ее у лавок курю! — вскрикнул, откидываясь назад, Туберозов и, постлав внушительно пальцем по своей ладони, добавил: — Ступай к своему месту, да смотри
за собою. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый суд, и
пойдут иные обычаи, и ничто не будет в
тени, а все въяве, и тогда мне тебя не защитить.
Марья Дмитриевна повернулась и
пошла домой рядом с Бутлером. Месяц светил так ярко, что около
тени, двигавшейся подле дороги, двигалось сияние вокруг головы. Бутлер смотрел на это сияние около своей головы и собирался сказать ей, что она все так же нравится ему, но не знал, как начать. Она ждала, что он скажет. Так, молча, они совсем уж подходили к дому, когда из-за угла выехали верховые. Ехал офицер с конвоем.
Но вот по освещенным полосам на дворе пробежали длинные
тени, захлопали двери, послышались
за дверью на крыльце голоса. Передонов оживился. «
Идут!» — радостно подумал он, и приятные мечты о красотках-сестрицах опять лениво зашевелились в его голове, — паскудные детища его скудного воображения.
Живёт в небесах запада чудесная огненная сказка о борьбе и победе, горит ярый бой света и тьмы, а на востоке,
за Окуровом, холмы, окованные чёрною цепью леса, холодны и темны, изрезали их стальные изгибы и петли реки Путаницы, курится над нею лиловый туман осени, на город
идут серые
тени, он сжимается в их тесном кольце, становясь как будто всё меньше, испуганно молчит, затаив дыхание, и — вот он словно стёрт с земли, сброшен в омут холодной жуткой тьмы.
Шёл он, как всегда, теснясь к стенам и заборам, задевая их то локтем, то плечом, порою перед ним являлась чёрная
тень, ползла по земле толчками, тащила его
за собою, он следил
за её колебаниями и вздыхал.
Широко шагая,
пошёл к землянке, прислонившейся под горой. Перед землянкой горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё,
за высокой фигурой рыбака влачились по песку две
тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми глазами на задумчивом монашеском лице.
Когда я кончил, прямо заявив, что
шел к Гезу с целью требовать удовлетворения, она, видимо, поняла, как я боюсь
за нее, и в
тени ее ресниц блеснуло выражение признательности.
А
за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами
шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие
тени от клубов дыма ползли по полю и через дорогу. В дыму около крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
По обочине, под
тенью берез,
идут с палками и тощими котомками
за плечами два человека. Один — огpомный, в каком-то рваном плаще, ловко перекинутом через плечо, в порыжелой шляпе, с завернутым углом широких полей. Другой — маленький, тощий, в женской кофте, из-под которой бахромятся брюки над рыжими ботинками с любопытствующим пальцем.
Уж ночь была, светила луна, мороз покрыл лужи пленками серебра. Фома
шел по тротуару и разбивал тростью эти пленки, а они грустно хрустели.
Тени от домов лежали на дороге черными квадратами, а от деревьев — причудливыми узорами. И некоторые из них были похожи на тонкие руки, беспомощно хватавшиеся
за землю…
Я
пошел. Отец уже сидел
за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его
тень на стене, то мне захотелось броситься к нему на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры вышли на другом конце платформы и
пошли куда-то в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее. Свет из окон полз по платформе полосами. Какие-то китайские
тени мелькали в окнах, проносились и исчезали. Из вагонов третьего класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония.
За поездом осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Иногда я замечал огромный венок мраморного камина, воздушную даль картины или драгоценную мебель в
тени китайских чудовищ. Видя все, я не улавливал почти ничего. Я не помнил, как мы поворачивали, где
шли. Взглянув под ноги, я увидел мраморную резьбу лент и цветов. Наконец Паркер остановился, расправил плечи и, подав грудь вперед, ввел меня
за пределы огромной двери. Он сказал...
Я
иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понимаю от волнения. По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные
тени, ноги мои путаются в полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что
за мной что-то гонится и хочет схватить меня
за спину. «Сейчас умру здесь, на этой лестнице, — думаю я. — Сейчас…» Но вот миновали лестницу, темный коридор с итальянским окном и входим в комнату Лизы. Она сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
— Вам поздно думать о любви, — начала, медленно приподнимаясь с кресла, Ида… — Мы вас простили, но
за вами, как Авелева
тень за Каином,
пойдет повсюду
тень моей сестры. Каждый цветок, которым она невинно радовалась; птичка,
за которой она при вас следила по небу глазами, само небо, под которым мы ее лелеяли для того, чтобы вы отняли ее у нас, — все это
за нее заступится.
И все видели, что
тень Никиты, который
шёл третьим, необычно трепетна и будто тяжелее длинных
теней братьев его. Как-то после обильного дождя вода в реке поднялась, и горбун, запнувшись
за водоросли или оступясь в яму, скрылся под водою. Все зрители на берегу отрадно захохотали, только Ольгушка Орлова, тринадцатилетняя дочь пьяницы часовщика, крикнула жалобно...
И, придерживаясь
за забор, опираясь на палку, Носков начал медленно переставлять кривые ноги, удаляясь прочь от огородов, в сторону тёмных домиков окраины,
шёл и как бы разгонял холодные
тени облаков, а отойдя шагов десять, позвал негромко...
Посидев несколько минут молча, Илья
пошёл домой. Там, в саду, пили чай под жаркой
тенью деревьев, серых от пыли.
За большим столом сидели гости: тихий поп Глеб, механик Коптев, чёрный и курчавый, как цыган, чисто вымытый конторщик Никонов, лицо у него до того смытое, что трудно понять, какое оно. Был маленький усатый нос, была шишка на лбу, между носом и шишкой расползалась улыбка, закрывая узкие щёлки глаз дрожащими складками кожи.
Он смотрел вслед охотнику до поры, пока тот не исчез в ночных
тенях. Как будто всё было просто и понятно: Носков напал с явной целью — ограбить, Яков выстрелил в него, а затем начиналось что-то тревожно-запутанное, похожее на дурной сон. Необыкновенно
идёт Носков вдоль забора, и необыкновенно густыми лохмотьями ползут
за ним
тени; Яков впервые видел, чтоб
тени так тяжко тащились
за человеком.
Но вот она очнулась вдруг;
И ищет пленника очами.
Черкешенка! где, где твой друг…
Его уж нет.
Она слезами
Не может ужас выражать,
Не может крови омывать.
И взор ее как бы безумный
Порыв любви изобразил;
Она страдала. Ветер шумный
Свистя покров ее клубил!..
Встает… и скорыми шагами
Пошла с потупленной главой,
Через поляну —
за холмами
Сокрылась вдруг в
тени ночной.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским полем, следя, сквозь тьму,
за фигурой Лаврова, он
идет сажен на пятьдесят впереди. Поле — пустынно, а все-таки я
иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья облаков, между ними золотым мячом катится луна,
тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью.
За спиною сердито гудит город.
В лице Гаврилы явился тот «хороший человек», с которым Мухоедов отводил душу в минуту жизни трудную, на столе стоял микроскоп, с которым он работал, грудой были навалены немецкие руководства, которые Мухоедов выписывал на последние гроши, и вот в этой обстановке Мухоедов день
за днем отсиживается от какого-то Слава-богу и даже не мечтает изменять своей обстановки, потому что пред его воображением сейчас же проносится неизбежная
тень директора реального училища, Ваньки Белоносова, катающегося на рысаках, этих врачей, сбивающих круглые капитальцы, и той суеты-сует, от которой Мухоедов отказался, предпочитая оставаться неисправимым идеалистом.
Один день, во время уборки хлеба, мы с Катей и Соней после обеда
пошли в сад на нашу любимую скамейку — в
тени лип над оврагом,
за которым открывался вид леса и поля.
Бирюзовый цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега, черные
тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там
за далью,
за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают ее успех,
слава, любовь народа…
«
Иди, — говорит, —
за ширмы, чтобы
тень не видали».
Наймит опять почесал себе о косяк спину, посвистал как-то не совсем приятно вслед мельнику и стал запирать двери, на которых были намалеваны белою краской кварта, рюмка и жестяной крючок (шкалик). А мельник спустился с пригорочка и
пошел вдоль улицы, в своей белой свитке, а
за ним опять побежала по земле черная-пречерная
тень.
И он, не поклонившись, повернулся и
пошел себе
за околицу, даже не оглядываясь на избушку, у которой долго еще белела узорная сорочка, — белела на черной
тени под вишеньем, как белесая звездочка, — и нельзя было мельнику видеть, как плакали черные очи, как тянулись к нему белые руки, как вздыхала девичья грудь.
Анна Сергеевна не снилась ему, а
шла за ним всюду, как
тень, и следила
за ним.
Идут по небу облака, кроют нас своими
тенями, в серых волнах плавает и прячется светлая луна. Шуршат деревья, тихо плещет вода, лес и земля ещё дышат теплом, а воздух прозрачен по-осеннему.
За деревней, у мельниц, девки песню запели — их крикливые, сухие голоса издали кажутся мягкими и сочными, как свирель.
Андрей. Полно, Николай Егорыч, полно! Что тень-то наводить — дело ясное. На дуэли мы с тобой драться не будем: коли дело плохо, ты его стрельбой не поправишь; сколько ни пали, а черное белым не сделать! А если у вас дальше
пойдет, и шашни свои ты не оставишь, так, пожалуй, ноги я тебе переломаю;
за это я не ручаюсь, от меня станется. Вот теперь разговаривай с женой. Прохор, доложи Елене Васильевне, что господин Агишин желает их видеть.