Неточные совпадения
Пообедав, он
пошел в мезонин
к Дронову, там уже стоял, прислонясь
к печке, Макаров, пуская в потолок струи дыма, разглаживая пальцем темные тени на верхней губе, а Дронов, поджав ноги под себя, уселся на койке в позе портного и визгливо угрожал кому-то...
Внутри фанзы, по обе стороны двери, находятся низенькие
печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих печей
идут вдоль стен под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами
к стене.
— А вот и
пойдет… Заводская косточка, не утерпит: только помани. А что касаемо обиды, так опять свои люди и счеты свои… Еще в силе человек, без дела сидеть обидно, а главное — свое ведь кровное заводское-то дело!
Пошлют кого другого — хуже будет… Сам поеду
к Петру Елисеичу и буду слезно просить. А уж я-то за ним — как таракан за
печкой.
А попал туда раз — и в другой придешь. Дома-то у мужика стены голые, у другого и печка-то
к вечеру выстыла, а в кабак он придет — там и светло, и тепло, и людно, и хозяин ласковый — таково весело косушечками постукивает. Ну, и выходит, что хоть мы и не маленькие, а в нашем сословии одно что-нибудь: либо в кабак
иди, либо, ежели себя соблюсти хочешь, запрись дома да и сиди в четырех стенах, словно чумной.
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их
к груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под
печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а он не
шел. Наконец, усталая, она села в кухне на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
Через две минуты Гришка уже растапливал
печку дровами, за которыми чудесный доктор
послал к соседям.
Мы прошли мимо академии, потом по плотине и
пошли к небольшой дачке, стоявшей особняком среди молодого ельника. В комнатке топилась
печка, горела лампа, и в окно виднелись три фигуры.
Рано проснешься поутру, оденешься задолго до света и с тревожным нетерпением Дожидаешься зари; наконец,
пойдешь и
к каждой поставушке подходишь с сильным биением сердца, издали стараясь рассмотреть, не спущен ли самострел, не уронена ли плашка, не запуталось ли что-нибудь в сильях, и когда в самом деле попалась добыча, то с какой, бывало, радостью и торжеством возвращаешься домой, снимаешь шкурку, распяливаешь и сушишь ее у
печки и потом повесишь на стену у своей кровати, около которой в продолжение зимы набиралось и красовалось иногда десятка три разных шкурок.
Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни слова, всхлипнула и ушла
к себе. Басы опять загудели в
печке, стало вдруг страшно. Надя вскочила с постели и быстро
пошла к матери. Нина Ивановна, заплаканная, лежала в постели, укрывшись голубым одеялом, и держала в руках книгу.
Анютка. Дедушка, золотой! Хватает меня ктой-то за плечушки, хватает ктой-то, лапами хватает. Дедушка, милый, однова дыхнуть,
пойду сейчас. Дедушка, золотой, пусти ты меня на печь! Пусти ты меня ради Христа… Хватает… хватает… А-а! (Бежит
к печке.)
Мерик вдруг вскочил и затопал на одном месте каблуками, а затем, растопырив руки, прошелся на одних каблуках от стола
к печке, от
печки к сундуку, потом привскочил, как ужаленный, щелкнул в воздухе подковками и
пошел валять вприсядку.
— Вздор, вздор! — говорил он своим гулким командующим басом и прижимался спиной
к холодной, негреющей
печке. —
Пойди,
пойди, да уйми своего мопса, только и слышно в доме, что его лай.
— Ну да, ну да, забраковали, если уж тебе так хочется знать. Неужели сама не видишь? Все
к черту
пошло!.. Всю эту дрянь, — и он злобно ткнул ногой портфель с чертежами, — всю эту дрянь хоть в
печку выбрасывай теперь! Вот тебе и академия! Через месяц опять в полк, да еще с позором, с треском. И это из-за какого-то поганого пятна… О, черт!
— Да, попробуй-ка пальцем тронуть Прасковью Патаповну, — охая, промолвил Василий Борисыч. — Жизни не рад будешь. Хоть бы уехать куда, пущай ее поживет без мужа-то, пущай попробует, небойсь и теперь каждый вечер почти
шлет за мной:
шел бы
к ней в горницу. А я без рук, без ног куда
пойду, с
печки даже слезть не могу. Нет уж, уехать бы куда-нибудь хоть бы на самое короткое время, отдохнуть бы хоть сколько-нибудь.
Вдруг я заметил, что я давно уже без варежек, вспомнил, что уж полчаса назад скинул пальто. Изнутри тела
шла крепкая, защищающая теплота. Было странно и непонятно, — как я мог зябнуть на этом мягком, ласкающем воздухе. Вспомнилась противная, внешняя теплота, которую я вбирал в себя из
печки, и как это чужая теплота сейчас же выходила из меня, и становилось еще холоднее. А Алешка, дурень, лежит там, кутается, придвинув кровать
к печке…
Холодно, холодно в нашем домишке. Я после обеда читал у стола, кутаясь в пальто. Ноги стыли, холод вздрагивающим трепетом проносился по коже, глубоко внутри все захолодело. Я подходил
к теплой
печке, грелся, жар
шел через спину внутрь. Садился
к столу, — и холод охватывал нагретую спину. Вялая теплота бессильно уходила из тела, и становилось еще холоднее.