Еще есть и теперь в живых люди, помнящие «Татьянин день» в «Эрмитаже», когда В. А. Гольцева после его речи так усиленно «качали», что сюртук его оказался разорванным пополам; когда после Гольцева так же энергично чествовали А. И. Чупрова и даже разбили ему очки, подбрасывая его к потолку, и как, тотчас после Чупрова, на стол вскочил косматый студент в красной рубахе и порыжелой тужурке,
покрыл шум голосов неимоверным басом, сильно ударяя на «о», по-семинарски...
Неточные совпадения
Шум превратился в глухой ропот, а его
покрыл осипший голос...
Станица сивок никогда не садится прямо на землю: кружась беспрестанно, то свиваясь в густое облако, то развиваясь широкою пеленою, начинает она делать свои круги все ниже и ниже и, опустясь уже близко к земле, вдруг с
шумом покрывает целую десятину; ни одной секунды не оставаясь в покое, озимые куры проворно разбегаются во все стороны.
В эту минуту голос Платона Иваныча
покрывает общий
шум.
Раздался звонкий голос Перфишки,
покрывая весь
шум в трактире. Сапожник певучей скороговоркой кричал...
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по палубе. Между барж с
шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по палубе мимо его ног, как огромные серые черви, поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих
покрывал собой все звуки.
Я верю, верю: благородный рыцарь,
Таков, как вы, отца не обвинит
Без крайности. Таких развратных мало…
Спокойны будьте: вашего отца
Усовещу наедине, без
шуму.
Я жду его. Давно мы не видались.
Он был друг деду моему. Я помню,
Когда я был еще ребенком, он
Меня сажал на своего коня
И
покрывал своим тяжелым шлемом,
Как будто колоколом.
В это время начали бить невидимые часы, ясно и медленно пробило одиннадцать,
покрыв звуком все, —
шум и оркестр. В разговоре, от меня справа, прозвучало слово «Эстамп».
Этим вопросом он погасил гомон, словно тулупом
покрыв его. Снова стал слышен весёлый треск огня,
шум дождя в лесу и падение капель воды сквозь размытую крышу.
— Бессме-е-ртный! — ревёт дьякон,
покрывая своим могучим голосом все звуки улицы, — дребезг пролёток,
шум шагов по мостовой и сдержанный говор большой толпы, провожающей покойника, — ревёт и, широко раскрывая глаза, поворачивает своё бородатое лицо к публике, точно хочет сказать ей...
— Сенька! — завопил в исступлении Зимовейкин,
покрывая в этот раз голосом весь поднявшийся
шум. — Вольнодумец ты! Сейчас донесу! Что ты? кто ты? буян, что ли, бараний ты лоб? Буйному, глупому, слышь ты, без абшида [Абшид (нем. Abschied) — увольнение.] с места укажут; ты кто?!
В читальне поднялся невообразимый
шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их
покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в маске. Танцы благодаря всеобщей сумятице прекратились, и публика повалила из залы к читальне.
Вдруг в кустах, как раз против нашей лодки, раздался сильный
шум. Таинственное животное, все время следившее за нами, бросилось в чащу. Испугалось ли оно, увидев людей, или почуяло оленя, не знаю. Изюбр шарахнулся из воды, и в это время Чжан-Бао спустил курок ружья. Грохот выстрела
покрыл все другие звуки, и сквозь отголосок эха мы все трое ясно услышали тоскливый крик оленя, чей-то яростный храп и удаляющийся треск сучьев. С песчаной отмели сорвались кулички и с жалобным писком стали летать над протокой.
Орочи вытащили лодку подальше на берег; из весел и жердей они сделали остов двускатной палатки и
покрыли его парусами. Мокрый плавник горел плохо и сильно дымил. Собаки забились под лодку и, свернувшись, старались согреть себя дыханием. В такую погоду ночь кажется темнее, дождь сильнее и
шум прибоя еще более грозным.
В моих ушах еще звучит пронзительный свисток локомотива, шумят колеса поезда — и весь этот
шум и грохот
покрывают дорогие моему сердцу слова...
Учитель, приняв замечание Гусыни за новую насмешку над ним, окончательно вышел из себя и теперь кричал что-то, чего нельзя было расслышать за веселым хохотом пансионерок. И весь этот
шум покрывало по-прежнему неумолкаемое и пронзительное, как свисток: «Бэ-Бэ-Бэ!» Фимочки.
Переменились одни декорации: утих однообразный
шум капели, исчезла и светлая точка на пузыре одинокого окна; вместо их серебряная кора облепила углы стен и пазы потолка; а светлую точку, сквозь которую узник видел небо с его солнышком и вольных птичек,
покрыла тяжелая заплатка.
Стояла страшная стужа. Толстый слой обледеневшего снега
покрывал землю, заглушал и
шум шагов. Двести гренадеров твердой поступью шли молча около саней Елизаветы Петровны. Они поклялись друг другу хранить полное молчание по пути и пронзить штыками всякого, кто будет иметь низость отступить хоть на шаг.
Покрывая музыку, смех, топот ног, весь тот
шум, который производят люди, собравшись для веселья, резкий, как голос попугая, он звучал во всех углах и становился невыносим.