Неточные совпадения
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных
политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних
сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
— Балканская
политика стоила нам немало денег и
сил, и — вот, признали аннексию Боснии, Герцеговины, значительно усилив этим Австрию, а — значит — и Германию…
Несколько лет тому назад ни один
политик не предвидел, на что нужно будет направить все свои
силы.
Великая мировая империя, в основе которой лежит
сила, а не слабость господствующего национального ядра, не может вести националистической
политики, озлобляющей те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь к себе и жажду освобождения.
В истории действуют иррациональные
силы, с которыми мало считаются сторонники разумной
политики.
В
политике ничего нельзя повторять автоматически в
силу принципа.
Но ошибочно было бы думать, что я отдавал свои
силы «
политике».
Прейн опять торжествовал. Благодаря своей
политике он сумел заставить Лушу просить его о том, чего хотел сам и что подготовлял в течение месяца в интересах Раисы Павловны. Это была двойная победа. Он был уверен именно в таком обороте дела и соглашался с требованиями Луши, чтобы этим путем добиться своей цели. Это была единственная система, при помощи которой он мог вполне управлять капризной и взбалмошной девчонкой, хотевшей испытать на нем
силу своего влияния.
А потом и еще: формы правления, внешняя и внутренняя
политики, начальство, военные и морские
силы, религия, бог — с кем обо всем этом по душе поговорить?
В то же время, однако, возвышают правительства ежегодно военную
силу страны, накладывают новые подати, делают займы и оставляют будущим поколениям как завещание обязанность нести ошибки теперешней неразумной
политики.
— Сочинение пишет! — говорит он, бывало, ходя на цыпочках еще за две комнаты до кабинета Фомы Фомича. — Не знаю, что именно, — прибавлял он с гордым и таинственным видом, — но, уж верно, брат, такая бурда… то есть в благородном смысле бурда. Для кого ясно, а для нас, брат, с тобой такая кувыркалегия, что… Кажется, о производительных
силах каких-то пишет — сам говорил. Это, верно, что-нибудь из
политики. Да, грянет и его имя! Тогда и мы с тобой через него прославимся. Он, брат, мне это сам говорил…
— Глуп народ всё-таки! Вместо того, чтобы ходить с флагами и песнями, он должен бы, уж если почувствовал себя в
силе, требовать у начальства немедленного прекращения всякой
политики. Чтобы всех обратить в людей, и нас и революционеров… выдать кому следует — и нашим и ихним — награды и строго заявить —
политика больше не допускается!..
Мы глубоко убеждены в том, что рано или поздно наша финансовая
политика обратит, наконец, свое внимание на старателей, как на могучую
силу в золотом деле; эта
сила теперь разрознена и подавлена, но дайте ей выход — и она покажет себя.
Я не коснусь ни его плутней в преферансе, ни
политики его, в
силу которой он не платит ни долгов, ни процентов, ни его проделок над батюшкою и дьячком, ниже прогулок его верхом по деревне в костюме времен Каина и Авеля, а ограничусь одной только сценкой, характеризующей его отношения к людям, в похвалу которых его тричетвертивековой опыт сочинил следующую скороговорку: «Мужички, простачки, чудачки, дурачки проигрались в дурачки».
За последнее десятилетие я окончательно изжил последние остатки исторического романтизма, связанного с эстетизирующим отношением к религии и
политике, с идеализацией исторического величия и
силы.
Но пасифизм не хочет знать духовных условий прекращения войн, он остается на поверхности, в сфере небытийственной
политики и правовых формул, не замечая иррациональных
сил истории.
Русский преображенный марксизм провозглашает господство
политики над экономикой,
силу власти изменять как угодно хозяйственную жизнь страны.
Разговор этот был прерван приходом генералов и министров, вошедших в кабинет без доклада. Каждому сказал Петр несколько слов; в каждом слове виден был творец. Он схватывал важнейшие предметы, касающиеся до устройства государства или
политики, как орел, уверенный в своей
силе, налетом схватывает предмет, им взвиденный. За смелую истину благодарил советника, за хитрую ложь тотчас сбивал с ног докладчика.
При этом государь вспомнил, что еще будучи наследником престола, в поданной им покойной государыне, его матери, записке высказал мысль, что России следует отказаться от завоевательной
политики и умножать только оборонительную военную
силу.
Без учения, без наставлений, руководимый только природным умом, он держался мудрых правил во внешней и внутренней
политике,
силою и храбростью восстановляя свободу и целость России, губя царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность новгородскую, захватывая уделы, расширяя московские владения до пустынь Сибирских и Норвежской Лапландии [Н. М. Карамзин. «История Государства Российского». Т. VI.].
Польки и француженки игривы, грациозны, даже умны, но ум их направлен на житейские мелочи, и эти мелочи составляют их
силу; даже при влиянии их на
политику сказываются эти мелочи, которые зачастую губят все благие начинания, так как герои, выдвинутые и вдохновленные женщинами, обыкновенно были только, если мржно так выразиться, историческими ракетами, блестящими, шумными, но быстро гаснувшими и оставлявшими после себя гарь и смрад.
Холодная математическая
политика Шереметева делает из моего отечества степь, чтобы шведам негде было в нем содержать войско и снова дать сражение, как будто полководец русский не надеется более на
силы русского воинства — воинства, которого дух растет с каждой новой битвой.
Многочисленные и трудные занятия по управлению обширным краем и военными
силами государства не препятствовали Григорию Александровичу следить, кроме того, за ходом европейской
политики.
На Западе кабинетная деятельность властителей, переговоры их через доверенных людей, гимнастика ловкого, хитрого ума, получившие название
политики, дипломации, начинают заменять
силу войск: этими орудиями мастерски пользуется и Иван Васильевич.
Как, потративши столько ума и хитрости, чтобы быть, не поступая в опричину, одним из первых царских слуг, почти необходимым за последнее время для царя человеком, облеченным
силою и возможностью спасать других от царского гнева, давать грозному царю указания и советы, играть почти первенствующую роль во внутренней и внешней
политике России, и вдруг, в несколько часов, именно только в несколько часов, опередивши царя, ехавшего даровать великую милость свою в доме его брата, ехавшего еще более возвеличить их славный род, потерять все, проиграть игру, каждый ход которой был заранее всесторонне обдуман и рассчитан!
Народные массы обычно равнодушны к
политике и не в
силах никогда осуществить воли к власти.