Неточные совпадения
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить
польскую интригу, тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова
паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
—
Пан польской пани не видзел и муви, что быть не могло, — заметил
пан с трубкой Максимову.
Пан на диване поражал его своею осанкой,
польским акцентом, а главное — трубкой.
— Пани Агриппина,
пан видзел в
польском краю хлопок, а не шляхетных паней, — заметил
пан с трубкой Грушеньке.
Пан с трубкой говорил по-русски порядочно, по крайней мере гораздо лучше, чем представлялся. Русские слова, если и употреблял их, коверкал на
польский лад.
Пан Муссялович вставлял страшно много
польских слов в свои фразы и, видя, что это только возвышает его в глазах председателя и прокурора, возвысил наконец свой дух окончательно и стал уже совсем говорить по-польски.
— Так и отдаст тебе
польский игрок миллион! — воскликнул Митя, но тотчас спохватился. — Прости,
пане, виновен, вновь виновен, отдаст, отдаст миллион, на гонор, на польску честь! Видишь, как я говорю по-польски, ха-ха! Вот ставлю десять рублей, идет — валет.
— Браво! браво,
пан Перхуновский! — в восторге гудела вся зала, хлопая в ладоши и переделывая на
польский манер фамилию расходившегося барина.
Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем широкие шаровары, какие носят турки; за поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписанная вся не русскою и не
польскою грамотою.
— Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что за горою не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова. Мне Горобець прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я и без того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство [Посполитство —
польские и литовские
паны.] будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от батогов.
«За
пана Степана, князя Седмиградского, [Князь Седмиградский — Стефан Баторий, воевода Седмиградский, в 1576–1586 годах — король
польский.] был князь Седмиградский королем и у ляхов, жило два козака...
Наконец появился
пан Бродский. Он сразу произвел на всех очень хорошее впечатление. Одет он был просто, но с каким-то особенным вкусом, дававшим впечатление порядочности. Лет ему было под тридцать. У него было открытое
польское лицо, голубые, очень добрые глаза и широкая русая борода, слегка кудрявившаяся. Одним словом, он совсем не был похож на «частного письмоводителя», и мы, дети, сначала робели, боясь приступиться к такому солидному господину, с бородой, похожей на бороду гетмана Чарнецкого.
Но предостережение последовало поздно:
паны уже выпили по рюмке. Однако, когда Ярошиньский появился с дорожною фляжкою в руках и с серебряною кружечкою с изображением Косцюшки, все еще попробовали и «
польской старки».
— Мое дело — «скачи, враже, як мир каже», — шутливо сказал Барилочка, изменяя одним русским словом значение грустной пословицы: «Скачи, враже, як
пан каже», выработавшейся в дни
польского панованья. — А что до революции, то я и душой и телом за революцию.
— Какой молодчина!.. Ни дать ни взять
польский жид. Вот второй гетман его войска,
пан Лисовский, так нечего сказать — удалая голова!
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц живет там у своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою
пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска
польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
Потом таскался два года с
польским войском, лил кровь христианскую, спас от смерти
пана Лисовского, — и все-таки не разбогател.
— От
пана Гонсевского? А, это другое дело! Милости просим! Я тотчас доложу боярину. Дозволь только спросить: при тебе, что ль, получили известие в Москве о славной победе короля
польского?
Тридцать тысяч войска
польского, под предводительством известных своею воинской доблестью и зверским мужеством
панов Сапеги и Лисовского, не успели взять приступом монастыря, защищаемого горстью людей, из которых большая часть в первый раз взялась за оружие; в течение шести недель более шестидесяти осадных орудий, гремя день и ночь, не могли разрушить простых кирпичных стен монастырских.
— Стойте! — вскричал
пан Тишкевич. — Стыдись, боярин! Он твой гость, дворянин; если ты позабыл это, то я не допущу его обидеть. Прочь, негодяи! — прибавил он, схватясь за свою саблю. — Или… клянусь честию
польского солдата, ваши дурацкие башки сей же час вылетят за окно!
— Безумные! — вскричал боярин. — Да неужели для них честнее служить внуку сандомирского воеводы, чем державному королю
польскому?.. Я уверен, что
пан Гонсевский без труда усмирит этих крамольников; теперь Сапега и Лисовский не станут им помогать… Но милости просим, дорогие гости! Не угодно ли выпить и закусить чего-нибудь?
При виде портрета
польского короля, с известной надписью, поляки взглянули с гордой улыбкой друг на друга;
пан Тишкевич также улыбнулся, но когда взоры его встретились со взорами хозяина, то что-то весьма похожее на презрение изобразилось в глазах его: казалось, он с трудом победил это чувство и не очень торопился пожать протянутую к нему руку боярина Кручины.
Роду знатного: предок мой, при каком-то
польском короле бывши истопником, мышь, беспокоившую наияснейшего
пана круля, ударил халявою, т. е. голенищем, и убил ее до смерти, за что тут же пожалован шляхетством, наименован вас-паном Халявским, и в гербовник внесен его герб, представляющий разбитую мышь и сверх нее халяву — голенище — орудие, погубившее ее по неустрашимости моего предка.
Кроме этого,
пан грабя обязан был всячески вынюхивать и выведывать о всевозможных новостях правительственного и административного мира, о всяком малейшем мероприятии, проекте, предположении, которые так или иначе могут иметь то или другое отношение к
польскому делу.
Хотя в аристократических салонах — где, впрочем,
пан Тадеуш с
паном Анзельмом не встречались — он и не признался бы в приятельстве с безвестным офицером, но в сферах пониже, и особенно в
польских кружках, весьма охотно называл себя его хорошим знакомым.
Место это тонкость
пана Холявского и ваше великодушие и принцип приспособили мне, обусловив дело тем, что половина изо всего, что за меня будет выручено, должна поступить на «общее дело», а другая половина на «
польское дело».
Близкие сношения ее с поляками, уехавшими за границу, особенно же с знаменитым князем Карлом Радзивилом, коронным генеральной конфедерации маршалом, палатином виленским, с этим магнатом, обладавшим несметными богатствами, идолом шляхты, известным под именем «
пане коханку», не оставляют сомнения, что эта женщина была орудием
польской интриги против императрицы Екатерины II.
А вероятнее всего то, что следователи не хотели поднимать затухшего, как казалось тогда,
польского дела и тревожить покой ясновельможных
панов, вроде «
пане коханку».
Эти фамилии, с десятками тысяч других подобных дворянских
польских фамилий, получили свое начало в XVIII столетии, когда магнаты вроде «
пане коханку» своих лакеев, конюхов, псарей и т. п. прислугу возводили в шляхетское достоинство и таким образом образовали чуть не третью долю нынешнего дворянства Российской империи.
Неудачи последних двух месяцев, особенно же заключение Кучук-Кайнарджиского мира и охлаждение нового короля Франции к
польскому делу, сильно поколебали неугомонного «
пане коханку» и навели уныние на польско-французскую колонию в Рагузе.
Тогда в
польском еженедельнике"Край"явилась самая лестная для меня характеристика как писателя и человека, которая начиналась таким, быть может, слишком лестным для меня определением:"
Пан Петр Боборыкин, известный русский романист — один из самых выдающихся представителей наиблагороднейшего отдела русской интеллигенции"("Pan Pietr Boborykin zna-komity…").
Ивановского любили, считали хорошим лектором, но курсы его были составлены несколько по-старинному, и авторитетного имени в науке он не имел. Говорил он с
польским акцентом и смотрел характерным
паном, с открытой физиономией и живыми глазами.
Когда я задумал этюд о двух славянских романах — "
Пан Тадеуш"и"Евгений Онегин" — я сделал из него публичную лекцию, которую и предложил
Польскому благотворительному обществу. Она состоялась в зале при костеле Св. Екатерины и доставила мне много сочувственников в тогдашнем
польском обществе и среди их учащейся молодежи.
Работая над книгой моей"Европейский роман", куда я ввел и
польскую беллетристику, я еще усиленнее продолжал эти чтения, даже и за границей, и моим последним чтецом в Ницце, с которым я специально изучал"
Пана Тадеуша", был поляк, доктор, учившийся в России.
В ближайшей от Друцка околице, Воргутьеве, было более ста шляхетных католических домов. Мятежники пустили весть, что идет французский генерал с французским и
польским войсками; но хитрость не удалась. Собранная 24-го числа в деревне Филатове шляхта узнала в воинственных пришельцах соседних
панов и решительно отказалась верить, а шляхтич Тетерский выразил даже, что если бы сила, то всех бы их следовало перевязать.
— Эх!
пане, встали с кочетами, — сказал он с сердцем, перемешивая русские слова с
польскими и белорусскими; так как жизнь его прошла сквозь строй трех народностей и ни на одной не установилась, то и в речи его была подобная смесь.
Будзилович круто повернул влево и прошел с шайкой верст пятнадцать до фольварка Ордежа. Дорогой они встречали крестьян, идущих по случаю праздника Юрьева дня к обедне, увещевали их не слушаться более русских властей, говорили, что «за нами идет
польский король с большим войском отнимать Могилёвскую губернию у русского царя», но ничто не помогло: крестьяне шли своей дорогой, твердя, что
паны «подурели», да и сами повстанцы ворчали, что по этой адской дороге, невесть зачем свернули в сторону.
В темную массу русского крестьянства бог весть каким путем достигали известия о печальном положении
польских крестьян под властью
панов и их арендаторов-жидов.
Когда и каким образом она появилась в Москве, в точности неизвестно, но жила в обширном и ветхом доме на Сивцевом Вражке, куда из последнего проданного
польского поместья успела спасти портреты своих родственников, императоров и королей и сидела, окруженная ими; дворню свою называла двором, имела несколько модных фрейлин, панов-служанцев, а из мелкой дробной шляхты ей нетрудно было набрать маршалков и шталмейстеров.
— Берегитесь пробуждения, оно будет ужасно, — сказал Пржшедиловский, — по моему разумению — эмансипация крестьян, напротив, отвратила от России многие бедствия. Думаю, эта же эмансипация в западных и юго-западных губерниях нагонит черные тучи на дело
польское и станет твердым оплотом тех, от кого они ее получили. Вина поляков в том, что
паны до сих пор помышляли только о себе, а хлопы считались у них быдлом. Силен и торжествует только тот народ, где человечество получило свои законные права.
— В этом случае вы говорите, вероятно, от себя, — продолжал Сурмин, — поляки и Киев считают своим законным достоянием. Посмотрите, как они там работают. Уже если рука протянулась, так брать все, что глазами воображения можно взять до Черного моря. Я повторяю свой вопрос: где же в православном, русском по числу населения крае
польская национальность? Одни
паны не составляют еще ее, как мы сказали.
— С другой стороны, Жучок действует на бывших крестьян Платеров. Это раскольники — стража русского духа в здешнем крае, она охраняет его от полонизма. Живут к северу Витебской губернии, разбросаны и по другим местам ее. Народ трезвый, фанатически преданный своей вере. Они зорко следят за всеми действиями
панов. Жучок, хитрый, лукавый, не упускает случая, чтобы выведать о
польских затеях. Есть еще у меня один человек, поляк Застрембецкий, враг поляков.
— Здесь, барынька, — сказал он, обращаясь к ней с козел смесью языков русского,
польского и белорусского, но все-таки, в угоду своей госпоже, с преобладанием первого, — на этой горе встречу делали панцирные бояре
панам крулям, коли они приезжали на витебскую землю.
Вы знаете, конечно, рассказ
польского простодушного крестьянина, как до такого-то места было прежде три мили, «да
пан взмиловался, сделал из них только одну».
Так, например, в преданиях (или, пожалуй, в вымыслах) малороссийских всегда преобладает характер героический, напоминающий сродство здешней фантазии с вымыслами
польских сочинителей апокрифов о «
пане Коханку», а в историях великорусских и особенно столичных, петербургских, — больше сказывается находчивость, бойкость и тонкость плутовского пошиба.
Если она где-нибудь изредка и представляется, то почти всегда в напыщенных формах, напоминающих бесконечные
польские истории о «
пане Коханку».
Кто сии черти? что сие болотом твои ляшские уста назвали? — подумал я в гневе и, не удержав себя в совершенном молчании, отвечал
польскому кобелю, на Руси сидящему
паном: „Что у дурака бывает одна речь на пословицу, да и та дурацкая, и что я, уважая сан свой, даже и его, ляха, на сей раз чертом назвать не хочу, дабы сим самым не обозвать свою Русь болотом“.