Неточные совпадения
Он
спал на голой земле и только
в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил
в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские
солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал
в ночное; потом слышал, как
солдат укладывался
спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как
солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут
в болото и будут
палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «
Спи, Васька,
спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
Было что-то очень глупое
в том, как черные
солдаты, конные и пешие, сбивают, стискивают зеленоватые единицы
в большое, плотное тело, теперь уже истерически и грозно ревущее, стискивают и медленно катят, толкают этот огромный, темно-зеленый ком
в широко открытую
пасть манежа.
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили
солдатам кулаками,
в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее, бежали прочь,
падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег
в позах безнадежно неподвижных.
—
Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет,
в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац
в фонарь! Ну, тут я
упал…
Пол вокруг
солдата был завален пулеметами, лентами к ним, коробками лент, ранцами, винтовками, связками амуниции, мешками,
в которых спрятано что-то похожее на булыжники или арбузы. Среди этого хаоса вещей и на нем
спали, скорчившись,
солдаты, человек десять.
Клим Иванович плохо
спал ночь, поезд из Петрограда шел медленно, с препятствиями, долго стоял на станциях, почти на каждой толпились
солдаты, бабы, мохнатые старики, отвратительно визжали гармошки, завывали песни, — звучал дробный стук пляски, и
в окна купе заглядывали бородатые рожи запасных
солдат.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой
солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала
упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой
в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
В Шанхае стало небезопасно ходить по вечерам: из лагеря приходили
в европейский квартал кучами
солдаты и
нападали на прохожих; между прочим, они
напали на одного англичанина, который вечером гулял с женой.
Не
спали только
в холостой уголовной несколько человек, сидевших
в углу около огарка, который они потушили, увидав
солдата, и еще
в коридоре, под лампой, старик; он сидел голый и обирал насекомых с рубахи.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая
в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском
солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов,
попав к ним
в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти
в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз
в полученной
в тот день газете.
Человек, игравший «Ваньку», рассказал, что это «представление» весьма старинное и еще во времена крепостного права служило развлечением крепостным, из-за него рисковавшим
попасть под розги, а то и
в солдаты.
Потом он
попал в какую-то комиссию и стал освобождать богатых людей от дальних путешествий на войну, а то и совсем от солдатской шинели, а его писарь, полуграмотный
солдат, снимал дачу под Москвой для своей любовницы.
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на голову надевал горшок с углями,
в котором были проделаны отверстия
в виде глаз и рта.
Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок
упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил
солдату за молчание…
Стало быть, если, как говорят, представителей общества, живущих
в Петербурге, только пять, то охранение доходов каждого из них обходится ежегодно казне
в 30 тысяч, не говоря уже о том, что из-за этих доходов приходится, вопреки задачам сельскохозяйственной колонии и точно
в насмешку над гигиеной, держать более 700 каторжных, их семьи,
солдат и служащих
в таких ужасных ямах, как Воеводская и Дуйская
пади, и не говоря уже о том, что, отдавая каторжных
в услужение частному обществу за деньги, администрация исправительные цели наказания приносит
в жертву промышленным соображениям, то есть повторяет старую ошибку, которую сама же осудила.
Но
солдат поставлен
в лучшие санитарные условия, у него есть постель и место, где можно
в дурную погоду обсушиться, каторжный же поневоле должен гноить свое платье и обувь, так как, за неимением постели,
спит на армяке и на всяких обносках, гниющих и своими испарениями портящих воздух, а обсушиться ему негде; зачастую он и
спит в мокрой одежде, так что, пока каторжного не поставят
в более человеческие условия, вопрос, насколько одежда и обувь удовлетворяют
в количественном отношении, будет открытым.
Много детей, все на улице и играют
в солдаты или
в лошадки и возятся с сытыми собаками, которым хочется
спать.
Или же
солдат, соскучившись сидеть
в сарае, занесенном снегом, или ходить по тайге, начинал проявлять «буйство, нетрезвость, дерзость», или попадался
в краже, растрате амуниции, или
попадал под суд за неуважение, оказанное им чьей-нибудь содержанке-каторжной.
Однажды, выйдя на рассвете прогуляться на бак, я увидел, как
солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты
в кандалах крепко
спали, прижавшись друг к другу; их покрывала роса, и было прохладно.
Разнообразилась жизнь только несчастиями: то
солдата уносило на сеноплавке
в море, то задирал его медведь, то заносило снегом,
нападали беглые, подкрадывалась цинга…
Надо видеть, как тесно жмутся усадьбы одна к другой и как живописно лепятся они по склонам и на дне оврага, образующего
падь, чтобы понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел
в виду, что тут, кроме
солдат, будут еще жить сельские хозяева.
На этот раз
солдат действительно «обыскал работу».
В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только
спала вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу
в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
— Ты того, Петруха… ты не этого… не
падай духом. Все, брат, надо переносить. У нас
в полку тоже это случилось. У нас раз этого ротмистра разжаловали
в солдаты. Разжаловали, пять лет был
в солдатах, а потом отличился и опять пошел: теперь полицеймейстером служит на Волге; женился на немке и два дома собственные купил. Ты не огорчайся: мало ли что
в молодости бывает!
— Видите, что делают!» Прапорщик тоже кричит им: «
Пали!» Как шарахнули они
в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись на
солдат, думали народом их смять, а те из-за задней ширинги — трах опять, и
в штыки, знаете, пошли на них; те побежали!..
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни
в чем не виновного, поставили
в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец,
упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже
в чине капитана, нагрубившего ему
солдата велел наказать;
солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств
в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого
солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем
солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Этот вялый, опустившийся на вид человек был страшно суров с
солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до крови, до того, что провинившийся
падал с ног под его ударами. Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только
в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Мутный свет прямо
падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового
солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку
в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели.
В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный свет.
Иногда же он с яростною вежливостью спрашивал, не стесняясь того, что это слышали
солдаты: «Я думаю, подпоручик, вы позволите продолжать?»
В другой раз осведомлялся с предупредительной заботливостью, но умышленно громко, о том, как подпоручик
спал и что видел во вне.
—
В городу, брат, стоит,
в городу, — проговорил другой, старый фурштатский
солдат, копавший с наслаждением складным ножом
в неспелом, белёсом арбузе. Мы вот только с полдён оттеле идем. Такая страсть, братец ты мой, что и не ходи лучше, а здесь
упади где-нибудь
в сене, денек-другой пролежи — дело-то лучше будет.
В это время перед самой ротой мгновенно вспыхнуло пламя, раздался ужаснейший треск, оглушил всю роту, и высоко
в воздухе зашуршели камни и осколки (по крайней мере секунд через 50 один камень
упал сверху и отбил ногу
солдату). Это была бомба с элевационного станка, и то, что она
попала в роту, доказывало, что французы заметили колонну.
«Верно, я
в кровь разбился, как
упал», — подумал он и, всё более и более начиная поддаваться страху, что
солдаты, которые продолжали мелькать мимо, раздавят его, он собрал все силы и хотел закричать: «возьмите меня», но вместо этого застонал так ужасно, что ему страшно стало, слушая себя.
Ветхий потолок и дырявые стены карцера
в обилии пропускали дождевую воду. Александров лег
спать, закутавшись
в байковое одеяло, а проснулся при первых золотых лучах солнца весь мокрый и дрожащий от холода, но все-таки здоровый, бодрый и веселый. Отогрелся он окончательно лишь после того, как сторожевой
солдат принес ему
в медном чайнике горячего и сладкого чая с булкой, после которых еще сильнее засияло прекрасное, чистое, точно вымытое небо и еще сладостнее стало греть горячее восхитительное солнце.
Носи портянки, ешь грубую солдатскую пищу,
спи на нарах, вставай
в шесть утра, мой полы и окна
в казармах, учи
солдат и учись от
солдат, пройди весь стаж от рядового до дядьки, до взводного, до ефрейтора, до унтер-офицера, до артельщика, до каптенармуса, до помощника фельдфебеля, попотей, потрудись, белоручка, подравняйся с мужиком, а через год иди
в военное училище, пройди двухгодичный курс и иди
в тот же полк обер-офицером.
Предостережения не пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он
спал пьяный, вызолотили ему нос, он суток трое не мог вывести золото из рытвин губчатого носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить старика, я вспоминал пароход, маленького вятского
солдата, и
в душе у меня становилось мутно. Несмотря на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас,
нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
Если толпа и при этом не расходится, начальник приказывает стрелять прямо
в толпу,
в кого
попало, и
солдаты стреляют и по улице
падают раненые и убитые люди, и тогда толпа обыкновенно разбегается, и войска по приказанию начальников захватывают тех, которые представляются им главными зачинщиками, и отводят их под стражу.
Когда стали погружать
в серую окуровскую супесь тяжёлый гроб и чернобородый пожарный, открыв глубочайшую красную
пасть, заревел, точно выстрелил: «Ве-еч…» — Ммтвей свалился на землю, рыдая и биясь головою о чью-то жёсткую, плешивую могилу, скупо одетую дёрном. Его обняли цепкие руки Пушкаря, прижали щекой к медным пуговицам. Горячо всхлипывая,
солдат вдувал ему
в ухо отрывистые слова...
Огромные снаряды не рвались,
попадая в болото, разорвались только два, да и то далеко от
солдат.
— Рождеством я заболел, — рассказывал Улан, — отправили меня с завода
в больницу, а там конвойный
солдат признал меня, и
попал я
в острог как бродяга. Так до сего времени и провалялся
в тюремной больнице, да и убежал оттуда из сада, где больные арестанты гуляют… Простое дело — подлез под забор и драла… Пролежал
в саду до потемок, да
в Будилов, там за халат эту сменку добил. Потом на завод узнать о Репке — сказали, что
в больнице лежит. Сторож Фокыч шапчонку да штаны мне дал… Я
в больницу вчера.
— Черепицы, камни, палки, — говорил он сквозь смех, —
в те дни и
в том месте действовали самостоятельно, и эта самостоятельность неодушевленных предметов сажала нам довольно крупные шишки на головы. Идет или стоит
солдат — вдруг с земли прыгает на него палка, с небес
падает камень. Мы сердились, конечно!
И только небо засветилось,
Все шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом
Слуга царю, отец
солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он
спит в земле сырой.
Солдат курил папиросы и рассказывал о своем прошлом, о том, как он на службу из конторщиков
попал, охотой пошел, как его ранили, как потом отставку получил и как
в нищие
попал.
В квартире уже никто не
спал… Все ночлежники поднялись на своих койках и слушали
солдата.
Три ядра, одно за другим, прогудели над головами
солдат; четвертое
попало в самую средину каре.
— Вечор еще уехал на мельницу, да, видно, все
в очередь не
попадет; а пора бы вернуться. Постой-ка, батюшка, кажись, кто-то едет по улице!.. Уж не он ли?.. Нет, какие-то верховые… никак,
солдаты!.. Уж не французы ли?.. Избави господи!
Сонно и устало подвигались
солдаты и стражники — случайный отряд, даже не знавший о разгроме уваровской экономии, — и сразу даже не догадались,
в чем дело, когда из-под кручи, почти
в упор, их обсеяли пулями и треском. Но несколько человек
упало, и лошади у непривычных стражников заметались, производя путаницу и нагоняя страх; и когда огляделись как следует, те неслись по полю и, казалось, уже близки к лесу.
Саша схватился за маузер, стоявший возле по совету Колесникова: даже
солдат может свое оружие положить
в сторону, а мы никогда, и ешь и
спи с ним; не для других, так для себя понадобится. Но услыхал как раз голос Василия и приветливо
в темноте улыбнулся. Гудел Колесников...
Давыд уже на мосту, мчится мимо
солдата, который старается ударить его по ногам пикой — и
попадает в проходившего теленка.
Добежав до саней, Настя
упала на них. Степан тоже прыгнул
в сани, а сидевший
в них мужик сразу погнал лошадь. Это был Степанов кум Захар. Он был большой приятель Степану и вызвался довезти их до Дмитровки. Кроме того, Захар дал Степану три целковых и шесть гривен медью, тулуп для Насти, старые валенки, кошель с пирогами и старую накладную, которая должна была играть роль паспорта при встрече с неграмотными заставными
солдатами. Это было все, чем мог поделиться Захар с своим другом.
Когда похороны вышли из улицы на площадь, оказалось, что она тесно забита обывателями, запасными,
солдатами поручика Маврина, малочисленным начальством и духовенством
в центре толпы. Хладнокровный поручик парадно, монументом стоял впереди своих
солдат, его освещало солнце; конусообразные попы и дьякона стояли тоже золотыми истуканами, они таяли, плавились на солнце, сияние риз тоже
падало на поручика Маврина; впереди аналоя подпрыгивал, размахивая фуражкой, толстый офицер с жестяной головою.
Дознано было, что отец и старший сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая мужиков сеять лён.
В одну из таких поездок на Илью Артамонова
напали беглые
солдаты, он убил одного из них кистенём, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал. Исправник похвалил Артамонова за это, а молодой священник бедного Ильинского прихода наложил эпитимью за убийство — сорок ночей простоять
в церкви на молитве.