Неточные совпадения
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не
спать и быть всё таким же, и за большую нравственную силу, которую он выказывал
в отношениях к начальникам и
товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и
в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком
в Английском Клубе.
Так школьник, неосторожно задравши своего
товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным
товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего
в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и
упадает бессильная ярость. Подобно ему,
в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
Все они
спали в картинных положениях; кто подмостив себе под голову куль, кто шапку, кто употребивши просто бок своего
товарища.
Лонгрен поехал
в город, взял расчет, простился с
товарищами и стал растить маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у матроса, заменяя сиротке мать, но лишь только Ассоль перестала
падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет сам все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на маленьком существе.
— Ну, что же,
спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. — Петя Струве с
товарищами изготовил. Говорят: сочинение на тему «играй назад!». Он ведь еще
в 901 году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
«А ведь я друг Леонтья — старый
товарищ — и терплю, глядя, как эта честная, любящая душа награждена за свою симпатию! Ужели я останусь равнодушным!.. Но что делать: открыть ему глаза, будить его от этого, когда он так верит, поклоняется чистоте этого… „римского профиля“, так сладко
спит в лоне домашнего счастья — плохая услуга! Что же делать? Вот дилемма! — раздумывал он, ходя взад и вперед по переулку. — Вот что разве: броситься, забить тревогу и смутить это преступное tête-а-tête!..»
Но тяжелый наш фрегат, с грузом не на одну сотню тысяч пуд, точно обрадовался случаю и лег прочно на песок, как иногда добрый пьяница, тоже «нагрузившись» и долго шлепая неверными стопами по грязи, вдруг возьмет да и ляжет средь дороги. Напрасно трезвый
товарищ толкает его
в бока, приподнимает то руку, то ногу, иногда голову. Рука, нога и голова
падают снова как мертвые. Гуляка лежит тяжело, неподвижно и безнадежно, пока не придут двое «городовых» на помощь.
Должно сказать правду: не отличался ты излишним остроумием; природа не одарила тебя ни памятью, ни прилежанием;
в университете считался ты одним из самых плохих студентов; на лекциях ты
спал, на экзаменах — молчал торжественно; но у кого сияли радостью глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи
товарища?
Когда я поступил во второй класс кадетского корпуса и
попал во время перемены между уроками
в толпу
товарищей кадетов, я почувствовал себя совершенно несчастным и потерянным.
Измученные непосильной работой и побоями, не видя вблизи себя
товарищей по возрасту, не слыша ласкового слова, они бежали
в свои деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали на Хитров,
попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
Еще дня через два
в класс
упало, как петарда, новое сенсационное известие. Был у нас ученик Доманевич, великовозрастный молодой человек, засидевшийся
в гимназии и казавшийся среди мелюзги совсем взрослым. Он был добрый малый и хороший
товарищ, но держал себя высокомерно, как профессор, случайно усевшийся на одну парту с малышами.
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать
в нем журавлей на перелете, на корму или на ночевке; ночевку журавли выбирают на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все
спят стоя, заложив голову под крылья, вытянувшись
в один или два ряда и выставив по краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят
товарищей, и все улетят.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз, на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене девушки, он поднялся на площадку. Размахнувшаяся рука его
товарища попала ему сбоку
в шею.
— И вы совершенно, совершенно
попали на мою идею, молодой друг мой, — воскликнул генерал восторженно, — я вас не за этою мелочью звал! — продолжал он, подхватывая, впрочем, деньги и отправляя их
в карман, — я именно звал вас, чтобы пригласить
в товарищи на поход к Настасье Филипповне или, лучше сказать, на поход на Настасью Филипповну!
Все они наскоро после вскрытия были зашиты, починены и обмыты замшелым сторожем и его
товарищами. Что им было за дело, если порою мозг
попадал в желудок, а печенью начиняли череп и грубо соединяли его при помощи липкого пластыря с головой?! Сторожа ко всему привыкли за свою кошмарную, неправдоподобную пьяную жизнь, да и, кстати, у их безгласных клиентов почти никогда не оказывалось ни родных, ни знакомых…
— Вот так штука! Скажите, младенец какой! Таких, как вы, Жорочка,
в деревне давно уж женят, а он: «Как
товарищ!» Ты бы еще у нянюшки или у кормилки спросился! Тамара, ангел мой, вообрази себе: я его зову
спать, а он говорит: «Как
товарищ!» Вы что же, господин
товарищ, гувернан ихний?
— Подожди, Любочка! Подожди, этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То, что вчера было, ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой,
товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только
падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко
в окно: я только приведу себя
в порядок.
Через минуту мы уже были на вышке,
в маленькой комнате, которой стены были разрисованы деревьями на манер сада. Солнце
в упор
палило сюда своими лучами, но капитан и его
товарищ, по-видимому, не замечали нестерпимого жара и порядком-таки урезали, о чем красноречиво свидетельствовал графин с водкой, опорожненный почти до самого дна.
А утром, чуть свет, когда
в доме все еще
спали, я уж прокладывал росистый след
в густой, высокой траве сада, перелезал через забор и шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи, или к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и вода, чутко вздрагивая на зеркальной поверхности, кидалась
в «лотоки» и бодро принималась за дневную работу.
— Государь, — сказал он, — я не запираюсь
в своем деле. Я
напал на этого человека, велел его с
товарищи бить плетьми, затем велел бить…
Он засучил рукава, плюнул
в кулаки и принялся катать правого и виноватого. Разбойники не ожидали такого нападения. Те, которые были поближе,
в один миг опрокинулись и сшибли с ног
товарищей. Вся ватага отхлынула к огню; котел
упал, и щи разлились на уголья.
Ужас был
в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня кричала,
падая под ударами хищников. Сенные девушки бегали с воплем взад и вперед.
Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали на двор и бросали
в одну кучу дорогую утварь, деньги и богатые одежды. На дворе, над грудой серебра и золота, заглушая голосом шум, крики и треск огня, стоял Хомяк
в красном кафтане.
В это время передний слепой оступился,
упал в лужу и потянул за собою
товарища.
Обедают не вместе, а как
попало, кто раньше пришел; да и кухня не вместила бы всех разом. Я попробовал щей, но с непривычки не мог их есть и заварил себе чаю. Мы уселись на конце стола. Со мной был один
товарищ, так же, как и я, из дворян. [Со мной был один
товарищ, так же, как и я, из дворян. — Это был сосланный вместе с Достоевским
в Омск на четыре года поэт-петрашевец С. Ф. Дуров (1816–1869).]
Несмотря ни на какие клейма, кандалы и ненавистные
пали острога, заслоняющие ему божий мир и огораживающие его, как зверя
в клетке, — он может достать вина, то есть страшно запрещенное наслаждение, попользоваться клубничкой, даже иногда (хоть и не всегда) подкупить своих ближайших начальников, инвалидов и даже унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут смотреть на то, что он нарушает закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражиться над ними, а покуражиться арестант ужасно любит, то есть представиться пред
товарищами и уверить даже себя хоть на время, что у него воли и власти несравненно больше, чем кажется, — одним словом, может накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь
в прах и доказать ему, что он все это может, что все это
в «наших руках», то есть уверить себя
в том, о чем бедняку и помыслить невозможно.
Но горцы прежде казаков взялись за оружие и били казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел на шее носившей его вокруг
товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым
упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился было к
товарищу, но тут же два выстрела, один
в спину, другой
в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся с лошади.
Полторацкий вошел
в комнату, где он
спал вместе с
товарищем Тихоновым.
Матвей перестал ходить на реку и старался обегать городскую площадь, зная, что при встрече с Хряповым и
товарищами его он снова неизбежно будет драться. Иногда, перед тем как лечь
спать, он опускался на колени и, свесив руки вдоль тела, наклонив голову — так стояла Палага
в памятный день перед отцом — шептал все молитвы и псалмы, какие знал.
В ответ им мигала лампада, освещая лик богоматери, как всегда задумчивый и печальный. Молитва утомляла юношу и этим успокаивала его.
Иная ждет, ждет своего карпатского молодца, думает, что он уже
в тюрьме или убит где-нибудь
в драке, — и вдруг он один, а то с двумя-тремя
товарищами, как с неба,
упадет к ней.
Город оживлялся; часто были слышны бубенчики и скрип дорожных экипажей; часто были видны помещичьи зимние повозки, кибитки, возки всех возможных видов, набитые внутри всякою всячиною и украшенные снаружи целой дворней,
в шинелях и тулупах, подвязанных полотенцами; часть ее обыкновенно городом шла пешком, кланялась с лавочниками, улыбалась стоящим у ворот
товарищам; другая
спала во всех положениях человеческого тела,
в которых неудобно
спать.
В день прихода нас встретили все офицеры и командир полка седой грузин князь Абашидзе, принявший рапорт от Прутникова. Тут же нас разбили по ротам, я
попал в 12-ю стрелковую. Смотрю и глазам не верю: длинный, выше всех на полторы головы подпоручик Николин, мой
товарищ по Московскому юнкерскому училищу, с которым мы рядом
спали и выпивали!
Другой его
товарищ ползет к окну. Я, не опуская револьвера, взял под руку Архальского, вытолкнул его
в коридор, ввел
в свой номер, где крепко
спал Прутников, и разбудил его. Только тут Архальский пришел
в себя и сказал...
Были бы целы два любимых генерала Шелеметев и Шаликов, был бы цел мой молодой друг,
товарищ по юнкерскому училищу подпоручик Николин: он погиб благодаря своему росту
в самом начале наступления, пуля
попала ему
в лоб.
— Из-под Москвы; а куда иду, и сам еще путем не знаю. Верстах
в пяти отсюда неизменный мой
товарищ, добрый конь, выбился из сил и
пал; я хотел кой-как добрести до первой деревни…
Юрий, желая скорее узнать, чего хочет от них этот безотвязный прохожий, пошел вместе с Алексеем прямо к нему навстречу; но лишь только они приблизились друг к другу и Алексей успел закричать: «Берегись, боярин, это разбойник Омляш!..» — незнакомый свистнул, четверо его
товарищей выбежали из церкви, и почти
в ту ж минуту Алексей, проколотый
в двух местах ножом,
упал без чувств на землю.
Счастливцев. Были деньги, да взять не сумели: по усам текло, да
в рот не
попало. А еще меня
в товарищи звали! Коли
товарищи, так все пополам, — тут и моя часть была.
В играх и затеях всякого рода он постоянно первенствовал: он иначе не принимался за игру, как с тем, чтобы возложили на него роль хозяина и коновода, и
в этих случаях жутко приходилось всегда его
товарищу, но стоило только Глебу
напасть на след какой-нибудь новой шалости и потребовать зачинщика на расправу, Гришка тотчас же складывал с себя почетное звание коновода и распорядителя, сваливал всю вину на сотрудника и выдавал его обыкновенно с руками и ногами.
В сенях кто-то завозился, послышались глухие голоса, потом чья-то рука долго скребла по двери, ища скобу.
Товарищи безмолвно ждали. Дверь отворилась медленно, не вдруг, и
в подвал ввалился Перфишка. Он задел ногой за порог, покачнулся и
упал на колени, подняв кверху правую руку с гармоникой
в ней.
Всё чаще она указывала ему разницу между ним, мужиком, и ею, женщиной образованной, и нередко эти указания обижали Илью. Живя с Олимпиадой, он иногда чувствовал, что эта женщина близка ему как
товарищ. Татьяна Власьевна никогда не вызывала
в нём товарищеского чувства; он видел, что она интереснее Олимпиады, но совершенно утратил уважение к ней. Живя на квартире у Автономовых, он иногда слышал, как Татьяна Власьевна, перед тем как лечь
спать, молилась богу...
Таким образом проходит десять дней. Утром вставанье и потягиванье до трех часов; потом посещение старых
товарищей и обед с умеренной выпивкой; потом Шнейдерша и ужин с выпивкой неумеренной. На одиннадцатый день я подхожу к зеркалу и удостоверяюсь, что глаза у меня налитые и совсем круглые. Значит, опять
в самую точку
попал.
Басистов целую ночь не
спал и не раздевался, он до самого утра все писал письмо к одному своему
товарищу в Москву; а Наталья хотя и разделась и легла
в постель, но тоже ни на минуту не уснула и не закрыла даже глаз.
Он ручался за чистоту моих нравственных стремлений и уверял, что я могу безопасно жить один или с хорошим приятелем, как, например, Александр Панаев, или с кем-нибудь из профессоров, без всякой подчиненности, как младший
товарищ; он уверял, что мне даже нужно пожить года полтора на полной свободе, перед вступлением
в службу, для того, чтоб не прямо
попасть из-под ферулы строгого воспитателя
в самобытную жизнь, на поприще света и служебной деятельности.
Ночь я
спал мало и потому заснул так, крепко, что проснулся только тогда, когда мои
товарищи, пообедав
в общей зале, пришли во флигель и начали играть и шуметь.
Она послала за ним одного из своих знакомых и, призвав Бенни к себе, сказала ему, что негодование ее на его
товарища вовсе не
падает на ни
в чем не повинного Бенни; но что если он, Бенни, хочет путешествовать по России с тем, чтобы познакомиться с страною и с хорошими русскими людьми, то прежде всего он должен освободить себя от своего петербургского
товарища.
Выношенного ястреба, приученного видеть около себя легавую собаку, притравливают следующим образом: охотник выходит с ним па открытое место, всего лучше за околицу деревни,
в поле; другой охотник идет рядом с ним (впрочем, обойтись и без
товарища): незаметно для ястреба вынимает он из кармана или из вачика [Вачик — холщовая или кожаная двойная сумка;
в маленькой сумке лежит вабило, без которого никак не должно ходить
в поле, а
в большую кладут затравленных перепелок] голубя, предпочтительно молодого, привязанного за ногу тоненьким снурком, другой конец которого привязан к руке охотника: это делается для того, чтоб задержать полет голубя и чтоб,
в случае неудачи, он не улетел совсем; голубь вспархивает, как будто нечаянно, из-под самых ног охотника; ястреб, опутинки которого заблаговременно отвязаны от должника, бросается, догоняет птицу, схватывает и
падает с добычею на землю; охотник подбегает и осторожно помогает ястребу удержать голубя, потому что последний очень силен и гнездарю одному с ним не справиться; нужно придержать голубиные крылья и потом, не вынимая из когтей, отвернуть голубю голову.
Без сомнения, когда гуси летели вверх по реке, раненый гусь стал ослабевать и пошел книзу,
в сторону от реки,
товарищи последовали за ним по инстинкту, и когда он опустился на землю или
упал, то и они опустились, посидели около него и, видя, что он не встает, полетели опять, уже вниз по реке.
Не думая о получаемых ударах, я стал гвоздить своего противника кулаками без разбора сверху вниз; тогда и он, забыв о нападении, только широко раздвинув пальцы обеих рук, держал их как щиты перед своею головой, а я продолжал изо всех сил бить,
попадая кулаками между пальцами противника, при общих одобрительных криках
товарищей: «Валяй, Шеншин, валяй!» Отступающий противник мой уперся наконец спиною
в классный умывальник и, схватив на нем медный подсвечник, стал острием его бить меня по голове.
Никто из них не ходил ко мне
в мастерскую, а я, работая четырнадцать часов
в сутки, не мог ходить к Деренкову
в будни;
в праздничные дни или
спал, или же оставался с
товарищами по работе.
Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже
попал бы
в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его
товарищи, пряжку
в петлицу да нажил геморрой
в поясницу.
Эльчанинову не хотелось еще
спать, и он, сев,
в раздумье стал смотреть на своего
товарища, который, вытянувшись во весь свой гигантский рост, лежал, зажмурив глаза, и тяжело дышал.