Неточные совпадения
Придет
в лавку
и, что ни
попадет, все берет.
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет —
и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не
спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь
и не
в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…»
В таких лестных рассыпался словах…
И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг
упал на колени
и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься
спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность
и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно,
в его воле; по крайней мере, я буду спокоен
в сердце.
Григорий
в семинарии
В час ночи просыпается
И уж потом до солнышка
Не
спит — ждет жадно ситника,
Который выдавался им
Со сбитнем по утрам.
Пир кончился, расходится
Народ. Уснув, осталися
Под ивой наши странники,
И тут же
спал Ионушка
Да несколько упившихся
Не
в меру мужиков.
Качаясь, Савва с Гришею
Вели домой родителя
И пели;
в чистом воздухе
Над Волгой, как набатные,
Согласные
и сильные
Гремели голоса...
И скатерть развернулася,
Откудова ни взялися
Две дюжие руки:
Ведро вина поставили,
Горой наклали хлебушка
И спрятались опять.
Крестьяне подкрепилися.
Роман за караульного
Остался у ведра,
А прочие вмешалися
В толпу — искать счастливого:
Им крепко захотелося
Скорей
попасть домой…
Какой-нибудь случайностью —
Неведеньем помещика,
Живущего вдали,
Ошибкою посредника,
А чаще изворотами
Крестьян-руководителей —
В надел крестьянам изредка
Попало и леску.
В день Симеона батюшка
Сажал меня на бурушку
И вывел из младенчества
По пятому годку,
А на седьмом за бурушкой
Сама я
в стадо бегала,
Отцу носила завтракать,
Утяточек
пасла.
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь
в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать…
Под утро поразъехалась,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне
спать надумали,
Вдруг тройка с колокольчиком
Откуда ни взялась,
Летит! а
в ней качается
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились
в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Пред каждою иконою
Иона
падал ниц:
«Не спорьте! дело Божие,
Котора взглянет ласковей,
За тою
и пойду!»
И часто за беднейшею
Иконой шел Ионушка
В беднейшую избу.
Как
в ноги губернаторше
Я
пала, как заплакала,
Как стала говорить,
Сказалась усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времечко —
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторше,
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Как матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя Лиодорушка —
Младенцу избрала…
Г-жа Простакова.
И ты!
И ты меня бросаешь! А! неблагодарный! (
Упала в обморок.)
Даже
спал только одним глазом, что приводило
в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое
и любопытно на нее устремленное око.
Наконец он не выдержал.
В одну темную ночь, когда не только будочники, но
и собаки
спали, он вышел, крадучись, на улицу
и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон.
И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Предводительствовал
в кампании против недоимщиков, причем
спалил тридцать три деревни
и с помощью сих мер взыскал недоимок два рубля с полтиною.
Среди всех этих толков
и пересудов вдруг как с неба
упала повестка, приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции
в такой-то день
и час прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.
Утвердившись таким образом
в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за собой
и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б)
палят также единомысленно, — будет единомысленно же
и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда будет им деваться. Не будет, следственно, ни свары, ни розни, а будут распоряжения
и пальба повсеместная.
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту
и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка
и с этим словом двинулась к дому,
в котором укрепилась Ираидка.
Он
спал на голой земле
и только
в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир
и тотчас же бил
в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты
и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо
и свободно пережевывал воловьи жилы.
Ныне, роясь
в глуповском городском архиве, я случайно
напал на довольно объемистую связку тетрадей, носящих общее название «Глуповского Летописца»,
и, рассмотрев их, нашел, что они могут служить немаловажным подспорьем
в деле осуществления моего намерения.
Грустилов не понял; он думал, что ей представилось, будто он
спит,
и в доказательство, что это ошибка, стал простирать руки.
И началась тут промеж глуповцев радость
и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть
спала с сердец
и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару,
в несколько часов сломали целую улицу домов
и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Положение было неловкое; наступила темень, сделалось холодно
и сыро,
и в поле показались волки. Бородавкин ощутил припадок благоразумия
и издал приказ: всю ночь не
спать и дрожать.
— Слава богу! не видали, как
и день кончился! — сказал бригадир
и, завернувшись
в шинель, улегся
спать во второй раз.
— То-то! уж ты сделай милость, не издавай! Смотри, как за это прохвосту-то (так называли они Беневоленского) досталось! Стало быть, коли опять за то же примешься, как бы
и тебе
и нам
в ответ не
попасть!
Как истинный администратор он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения
и сечение с рассмотрением,
и гордился тем, что первый
в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как
попало и часто даже совсем не тех, кого следовало.
В крайнем случае они могут даже требовать, чтобы с ними первоначально распорядились
и только потом уже
палили.
— Тако да видят людие! — сказал он, думая
попасть в господствовавший
в то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив, что он все-таки не более как прохвост, обратился к будочникам
и приказал согнать городских попов...
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте
и сейте, ешьте
и пейте, заводите фабрики
и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я
и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго
и до греха. Имущества свои
попалите, сами погорите — что хорошего!
Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «
в Питере бывал, на полу сыпал
и тут не
упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
Все это обнаруживало нечто таинственное,
и хотя никто не спросил себя, какое кому дело до того, что градоначальник
спит на леднике, а не
в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
Предводитель
упал в обморок
и вытерпел горячку, но ничего не забыл
и ничему не научился. Произошло несколько сцен, почти неприличных. Предводитель юлил, кружился
и наконец, очутившись однажды с Прыщом глаз на глаз, решился.
И еще скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не
попали наши тетрадки к г. Бартеневу
и дабы не напечатал он их
в своем «Архиве». А затем богу слава
и разглагольствию моему конец.
Было свежее майское утро,
и с неба
падала изобильная роса. После бессонной
и бурно проведенной ночи глуповцы улеглись
спать,
и в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два парня
и мазали дегтем ворота. Увидев панов, они, по-видимому, смешались
и спешили наутек, но были остановлены.
На пятый день отправились обратно
в Навозную слободу
и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли целый день
и только к вечеру, утомленные
и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот
и окопались
в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни
палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще
и о горчице, как о подспорье,
в особенности; но оттого ли, что
в словах его было более личной веры
в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались
и опять всем обществом
пали на колени.
—
Спит душенька на подушечке…
спит душенька на перинушке… а боженька тук-тук! да по головке тук-тук! да по темечку тук-тук! — визжала блаженная, бросая
в Грустилова щепками, землею
и сором.
В довершение всего глуповцы насеяли горчицы
и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты
упала до невероятности. Последовал экономический кризис,
и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то
и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов
и мехов не получали обыватели
в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже хлеба.
В ту же ночь
в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить
в самом начале. Сгорел только архив,
в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение
в поджоге,
и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей
и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили
и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор
и злодей, от всего отпирался.
Анна говорила, что приходило ей на язык,
и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова
и как похоже было, что ей просто хочется
спать! Она чувствовала себя одетою
в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей
и поддерживала ее.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня
в стаде две голландки, сама
Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
— Откуда я? — отвечал он на вопрос жены посланника. — Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется,
в сотый раз,
и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но
в опере я
сплю, а
в Буффах до последней минуты досиживаю,
и весело. Нынче…
— Ну что за охота
спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший
в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
— Вставай, будет
спать, — сказал Яшвин, заходя за перегородку
и толкая за плечо уткнувшегося носом
в подушку взлохмаченного Петрицкого.
Васенька, лежа на животе
и вытянув одну ногу
в чулке,
спал так крепко, что нельзя было от него добиться ответа.
— Глупо! Не
попал, — проговорил он, шаря рукой за револьвером. Револьвер был подле него, — он искал дальше. Продолжая искать, он потянулся
в другую сторону
и, не
в силах удержать равновесие,
упал, истекая кровью.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша
спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду
и думаю: кто это четверней
в карете? Славная четверка с бубенчиками,
и на мгновенье вы мелькнули,
и вижу я
в окно — вы сидите вот так
и обеими руками держите завязки чепчика
и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
И ровно
в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек
и, вжав
в плечи голову,
упала под вагон на руки
и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена.