Неточные совпадения
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да
сплю; нет, не
сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не плакались
на меня Господу Богу
на Страшном
суде, а молились бы да поминали меня добром.
О свадьбе ни слуху ни духу. Отчего Тушин не делает предложения, или, если сделал, отчего оно не принято?
Падало подозрение
на Райского, что он увлек Веру: тогда — отчего он не женится
на ней? Общественное мнение неумолимо требовало
на суд — кто прав, кто виноват, — чтобы произнести свой приговор.
Я было стала ей говорить, всплакнула даже тут же
на постели, — отвернулась она к стене: «Молчите, говорит, дайте мне
спать!» Наутро смотрю
на нее, ходит,
на себя непохожа; и вот, верьте не верьте мне, перед
судом Божиим скажу: не в своем уме она тогда была!
Одна волна встает, образует правильную пирамиду и только хочет рассыпаться
на все стороны, как ей и следует, другая вдруг представляет ей преграду, привскакивает выше сеток
судна, потом отливается прочь, образуя глубокий овраг, куда стремительно
падает корабль, не поддерживаемый
на ходу ветром.
Я не пошел к ним, а отправился по берегу моря, по отмели, влез
на холм, пробрался в грот, где расположились бивуаком матросы с наших
судов, потом посетил в лесу нашу идиллию: матрос Кормчин
пас там овец.
Китайские пираты с этими же горшками
нападают на купеческие, даже
на военные,
суда.
«
На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько;
суда, мимо которых мы ехали, будто
спят: ни малейшего движения
на них;
на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
От этого всегда поднимается гвалт
на судне, когда завидят идущие навстречу огни, кричат, бьют в барабан, жгут бенгальские огни, и если
судно не меняет своего направления,
палят из пушек.
Мы шутя делали предположения: не пираты ли это, которые подосланы своею шайкою выведать, какого рода
судно идет, сколько
на нем людей и оружия, чтоб потом решить,
напасть на него или нет.
Сейоло
нападал на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда увидел, что ему придется плохо, что, рано или поздно, не избежит их рук, он добровольно сдался начальнику войск, полковнику Меклину, и отдан был под военный
суд.
Судно, держась
на одном киле,
падает то
на правую, то
на левую сторону.
Конечно, всякий представлял, как она
упадет, как положит
судно на бок, пришибет сетки (то есть край корабля), как хлынут волны
на палубу: удастся ли обрубить скоро подветренные ванты, чтобы вдруг избавить
судно от напора тяжести
на один бок.
Тогда молчавший до этого сын вступился за убийцу и
напал на свою мать, довольно грубо доказывая ей, что офицер не мог поступить иначе, что иначе его
судом офицеров выгнали бы из полка.
— Чего вы все беспокоитесь? — вдруг уставился
на него Смердяков, но не то что с презрением, а почти с какою-то уже гадливостью, — это что суд-то завтра начнется? Так ведь ничего вам не будет, уверьтесь же наконец! Ступайте домой, ложитесь спокойно
спать, ничего не опасайтесь.
В открытом море нам встретились киты-полосатики и косатки. Киты плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания
на миноносцы, но косатки погнались за
судами и, когда поравнялись с нами, начали выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в третий раз
попал.
На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все косатки сразу исчезли.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было
на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею
спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу.
На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
— И не злодей, а привычка у тебя пакостная; не можешь видеть, где плохо лежит. Ну, да будет. Жаль, брат, мне тебя, а
попадешь ты под
суд — верное слово говорю. Эй, кто там! накрывайте живее
на стол!
Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная
на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного
суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни
попало.
В деревне было две партии, продолжавшие из-за чего-то воевать,
нападать друг
на друга и тягаться в
судах.
Полуянов был осужден. Его приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири, что было равносильно возвращению
на родину. Он опять
упал духом и вместо последнего слова расплакался самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале
суда уже не было. Она перестала интересоваться делом и уехала с доктором утешать Прасковью Ивановну.
Затем следует Вторая
Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю,
на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают;
суд приговорил ее
на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
Какие молодцы
попадали сюда
на службу уже после реформы 1884 г., видно из приказов о смещении с должностей, о предании
суду или из официальных заявлений о беспорядках по службе, доходивших «до наглого разврата» (приказ № 87-й 1890 г.), или из анекдотов и рассказов, вроде хотя бы рассказа о каторжном Золотареве, человеке зажиточном, который водил компанию с чиновниками, кутил с ними и играл в карты; когда жена этого каторжника заставала его в обществе чиновников, то начинала срамить его за то, что он водит компанию с людьми, которые могут дурно повлиять
на его нравственность.
Вышед из
судна, я
пал на колени, возвел руки
на небо.
— Да уж где только эта кляуза заведется — пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он — того и смотри, не под
суд, так в свидетели
попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает:"Я, мол,
на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!"
— Вы, братцы, этого греха и
на душу не берите, — говорит бывало, — за такие дела и под
суд попасть можно. А вы мошенника-то откройте, да и себя не забывайте.
К сожалению, хотя, быть может, и не без тайного расчета, выбор ее
пал на сумрачнейшую из крутогорских сплетниц, вдову умершего под
судом коллежского регистратора, Катерину Дементьевну Шилохвостову.
Моя телеграмма в газету через петербургскую цензуру
попала в министерство иностранных дел, которое совместно с представителями других держав послало своих представителей
на организованный Миланом
суд. Этот
суд должен был приговорить шестьдесят шесть обвиняемых вождей радикалов с Пашичем, Протичем и Николичем во главе к смертной казни.
Лишь сквозь одно окно, менее других заслоненное зеленью, косые столбы света
падали на стенное изображение Страшного
суда.
— Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити народы мои! И несть лицеприятия в
суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему нож
на сына, я самых ближних моих
на жертву приношу! Да
падет же кровь сия
на главу врагов моих!
Я иду
на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и украшаю ими стропила… Все-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше
спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым
судом.
Слова — полиция, обыск, тюрьма,
суд, Сибирь, — слова, постоянно звучавшие в их беседах о гонении за веру,
падали на душу мне горячими углями, разжигая симпатию и сочувствие к этим старикам; прочитанные книги научили меня уважать людей, упорных в достижении своих целей, ценить духовную стойкость.
Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати
на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни
суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мнене нужно ни
нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Разве можно нам, людям, стоящим
на пороге ужасающей по бедственности и истребительности войны внутренних революций, перед которой, как говорят приготовители ее, ужасы 93 года будут игрушкой, говорить об опасности, которая угрожает нам от дагомейцев, зулусов и т. п., которые живут за тридевять земель и не думают
нападать на нас, и от тех нескольких тысяч одуренных нами же и развращенных мошенников, воров и убийц, число которых не уменьшается от всех наших
судов, тюрем и казней.
— Н-не надо-о? — завывал Пушкарь, извиваясь от гнева. — Не жел-лаешь, а-а? Скажи
на милость! Стало быть —
суда без причала, плавай как
попало, а? Червяк ты
на земле…
В его голосе звучало такое искреннее убеждение, такая несомненная решимость, что мне невольно пришло
на мысль: да, если этот человек не
попадет под
суд, то он покажет, где раки зимуют!
Но здравые идеи восторжествовали; Франция подписала унизительный мир, а затем
пала и Парижская коммуна. Феденька, который с минуты
на минуту ждал взрыва, как-то опешил. Ни земская управа, ни окружной
суд даже не шевельнулись. Это до того сконфузило его, что он бродил по улицам и придирался ко всякому встречному, испытывая, обладает ли он надлежащею теплотою чувств. Однако чувства были у всех не только в исправности, но, по-видимому, последние события даже поддали им жару…
Выбравшись
на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где стояла «Бегущая по волнам», но,
попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что
судно уведено
на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от полосы берегового света, погрузясь в сумерки и затем в тьму, где, заметив неподвижный мачтовый огонь, один из лодочников сказал...
— Вы затеваете убийство, — сказал я. — Но помните, что до Дагона никак не более ста миль, и, если я
попаду на берег, вы дадите ответ
суду.
Число их час от часу умножалось. Они продолжали разъезжать по Каспийскому морю, соединялись там с донскими казаками, вместе
нападали на торговые персидские
суда и грабили приморские селения. Шах жаловался царю. Из Москвы посланы были
на Дон и
на Яик увещевательные грамоты.
Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я
попал, была случайная. Только один
на всей Волге старый «хозяин» Пантелей из-за Утки-Майны водил
суда народом, по старинке.
Тот Всеслав людей
судом судил,
Города Всеслав князьям делил,
Сам всю ночь, как зверь, блуждал в тумане.
Вечер — в Киеве, до зорь — в Тмуторокани,
Словно волк,
напав на верный путь.
Мог он Хорсу бег пересягнуть.
— Утром, когда я еще
спал, пришли карабинеры и отвели меня к маршалу, [Маршал — здесь фельдфебель карабинеров.] куму Грассо. «Ты честный человек, Чиро, — сказал он, — ты ведь не станешь отрицать, что в эту ночь хотел убить Грассо». Я говорил, что это еще неправда, но у них свой взгляд
на такие дела. Два месяца я сидел в тюрьме до
суда, а потом меня приговорили
на год и восемь. «Хорошо, — сказал я судьям, — но я не считаю дело конченным!»
Ефим был рад присутствию молодого хозяина, который не делал ему за всякую оплошность замечаний, уснащенных крепкой руганью; а хорошее настроение двух главных лиц
на судне прямыми лучами
падало на всю команду.
Без шуток говорю: было живое предание, что они поднимались со всем экипажем и пассажирами под облака и летели в вихре, пока наступало время
пасть на землю, чтобы дать Дон-Кихоту случай защитить обиженного или самому спрятаться от
суда и следствия.
Иванко, упираясь ногами, тянет руль
на себя. Паром делает оборот, но вдруг рулевое весло взмахивает в воздухе, и Иванко
падает на дно.
Судно «рыскнуло», но через секунду Иванко, со страхом глядя
на отца, сидит
на месте.
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия,
на суд каких людей
попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый храм
на развалинах старого!»
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в
судную избу. Охоня повела отца
на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали с часу
на час. За ними шла толпа народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть
на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею
на базаре, Арефа в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной
напасти.
В нижней клети усторожской
судной избы сидели вместе башкир-переметчик Аблай, слепец Брехун, беломестный казак Тимошка Белоус и дьячок из Служней слободы Прокопьевского монастыря Арефа.
Попали они вместе благодаря большому
судному делу, которое вершилось сейчас в Усторожье воеводой Полуектом Степанычем Чушкиным. А дело было не маленькое. Бунтовали крестьяне громадной монастырской вотчины. Узники прикованы были
на один железный прут. Так их водили и
на допрос к воеводе.
После этого у Бенни был немедленно отобран паспорт
на прожитие в России, и он
попал под
суд.
Он никогда не прерывал с некоторыми из них своих сношений, никогда не забывал о заботах оправдаться в возведенном
на него вздоре и, наконец,
попал под уголовный
суд по оговору того же Ничипоренки.