Неточные совпадения
С козою
с барабанщицей
И не
с простой шарманкою,
А
с настоящей музыкой
Смотрели тут они.
Комедия не мудрая,
Однако и не глупая,
Хожалому, квартальному
Не в бровь, а прямо в глаз!
Шалаш полным-полнехонек.
Народ орешки щелкает,
А то два-три крестьянина
Словечком перекинутся —
Гляди, явилась водочка:
Посмотрят да
попьют!
Хохочут, утешаются
И часто в речь Петрушкину
Вставляют слово меткое,
Какого не придумаешь,
Хоть проглоти перо!
Взошла луна. Ясная ночь глядела
с неба на землю. Свет месяца пробирался в глубину темного леса и ложился по сухой траве длинными полосами. На земле, на небе и всюду кругом было спокойно, и ничто не предвещало непогоды. Сидя у огня, мы
попивали горячий чай и подтрунивали над гольдом.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть,
попить, поиграть по пяти копеек в бостон
с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
Повар был поражен, как громом; погрустил, переменился в лице, стал седеть и… русский человек — принялся
попивать. Дела свои повел он спустя рукава, Английский клуб ему отказал. Он нанялся у княгини Трубецкой; княгиня преследовала его мелким скряжничеством. Обиженный раз ею через меру, Алексей, любивший выражаться красноречиво, сказал ей
с своим важным видом, своим голосом в нос...
Барыня
с досадой скажет: «Только начала было девчонка приучаться к службе, как вдруг слегла и умерла…» Ключница семидесяти лет проворчит: «Какие нынче слуги, хуже всякой барышни», и отправится на кутью и поминки. Мать поплачет, поплачет и начнет
попивать — тем дело и кончено.
А невдалеке от «Молдавии», на Большой Грузинской, в доме Харламова, в эти же часы оживлялся более скромный трактир Егора Капкова. В шесть часов утра чистый зал трактира сплошь был полон фрачной публикой. Это официанты загородных ресторанов, кончившие свою трудовую ночь, приезжали кутнуть в своем кругу:
попить чайку, выпить водочки, съесть селяночку
с капустой.
Долго шли они молча; зашли в какой-то трактирчик,
попили там чайку, ни о чем не говоря Друг
с другом, и вышли.
— «
Попить, погулять,
с красными девушками поиграть».
С наслаждением почитывая «Dorfbarbier» [«Деревенского брадобрея» (нем.)] и
попивая свой пунш, он вдруг, подняв голову, заметил над собой неподвижный взгляд старика.
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы
попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали
с его усов и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту воду пил…
с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
«Шабаш, — думаю, — пойду в полицию и объявлюсь, но только, — думаю, — опять теперь то нескладно, что у меня теперь деньги есть, а в полиции их все отберут: дай же хоть что-нибудь из них потрачу, хоть чаю
с кренделями в трактире
попью в свое удовольствие».
"Чайку
попить!" — так все нутро и загорелось во мне!
С калачиком! да потом щец бы горяченьких, да
с пирожком подовеньким! Словом сказать, благодаря наплыву родных воспоминаний, дня через два я был уже знаком и
с третьим и
с четвертым этажами.
Между тем Петр Михайлыч проснулся, умылся, прифрантился и сидел уж в гостиной,
попивая клюквенный морс, который Палагея Евграфовна для него приготовляла и подавала всегда собственноручно. В настоящую минуту он говорил
с нею вполголоса насчет молодого смотрителя.
Вдовствуя неизвестное число лет после своего мужа — приказного, она пропитывала себя отдачею своего небольшого домишка внаем и
с Палагеей Евграфовной находилась в теснейшей дружбе, то есть прибегала к ней раза три в неделю
попить и поесть, отплачивая ей за то принесением всевозможных городских новостей; а если таковых не случалось, так и от себя выдумывала.
Иногда заходил в типографию «табаку понюхать»,
попить чайку в корректорской и поболтать
с друзьями-наборщиками. Сама же верхняя редакция мне опротивела чопорностью и холодностью.
— Нет, и не видал даже никогда, но слыхал, что она умная, искренно верующая в свой дар пророчества, весьма сострадальная к бедным и больным; тут у них, в их согласии, был членом живописец Боровиковский, талантливый художник, но, как говорили тогда,
попивал; Екатерина Филипповна сообща
с Мартыном Степанычем, как самые нежные родители, возились
с ним, уговаривали его, стыдили, наконец, наказывали притворным аки бы гневом на него.
—
Попить, ничего,
попей!.. Вино куражит человека!.. Помни одно, что вы
с Сусанной Николаевной не перестарки какие, почесть еще сосунцы, а старичок ее не век же станет жить, может, скоро уберется, и женишься ты тогда на своей милой Сусаннушке, и пойдет промеж вас дело настоящее.
— Ну, спал — так и слава Богу. У родителей только и можно слатйнько поспать. Это уж я по себе знаю: как ни хорошо, бывало, устроишься в Петербурге, а никогда так сладко не уснешь, как в Головлеве. Точно вот в колыбельке тебя покачивает. Так как же мы
с тобой:
попьем чайку, что ли, сначала, или ты сейчас что-нибудь сказать хочешь?
— Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок, и сиди у меня в плену! Вот неделя пройдет — ни слова не скажу! Отстоим обеденку, поедим на дорожку, чайку
попьем, побеседуем… Наглядимся друг на друга — и
с Богом! Да вот что! не съездить ли тебе опять на могилку в Воплино? Все бы
с бабушкой простилась — может, покойница и благой бы совет тебе подала!
— Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько да холодненько, а нам и светлехонько, и теплехонько. Сидим да чаек
попиваем. И
с сахарцем, и со сливочками, и
с лимонцем. А захотим
с ромцом, и
с ромцом будем пить.
— Ничего я, мой друг, не знаю. Я в карты никогда не игрывал — только вот разве
с маменькой в дурачки сыграешь, чтоб потешить старушку. И, пожалуйста, ты меня в эти грязные дела не впутывай, а пойдем-ка лучше чайку
попьем.
Попьем да посидим, может, и поговорим об чем-нибудь, только уж, ради Христа, не об этом.
— Что же смотреть! доктор я, что ли? совет, что ли, дать могу? Да и не знаю я, никаких я ваших дел не знаю! Знаю, что в доме больная есть, а чем больна и отчего больна — об этом и узнавать, признаться, не любопытствовал! Вот за батюшкой послать, коли больная трудна — это я присоветовать могу! Пошлете за батюшкой, вместе помолитесь, лампадочки у образов засветите… а после мы
с батюшкой чайку
попьем!
Зовётся Семён Дроздов, показался мне весьма забавным, и зашли мы
с ним к Савельеву в трактир, чайку
попить, а там кривой уже сидит, слободской он, Тиунов, родной сын повитухи и знахарки Живой Воды, которая сводней была.
То есть бестия был этот Зверков, и
попить и в картины заняться, и не то чтобы пьяница, а так, готов
с товарищами разделить минуту.
Члены ее были люди без всяких убеждений, приезжали на выборы
с тем, чтобы
попить и поесть на чужой счет, целые дни шатались по трактирам и удивляли половых силою клапштосов и уменьем
с треском всадить желтого в среднюю лузу.
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади и не слезал
с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане
с печью, прямо из сеней, целый день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и
попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Разумеется, дело не обошлось без вспоможения соседей, которые, несмотря на дальнее расстояние, охотно приезжали на помочи к новому разумному и ласковому помещику, —
попить, поесть и
с звонкими песнями дружно поработать.
Эти уроки пошли молодым Брагиным «в наук». Михалко потихоньку начал
попивать вино
с разными приисковыми служащими, конечно в хорошей компании и потихоньку от тятеньки, а Архип начал пропадать по ночам. Братья знали художества друг друга и покрывали один другого перед грозным тятенькой, который ничего не подозревал, слишком занятый своими собственными соображениями. Правда, Татьяна Власьевна проведала стороной о похождениях внуков, но прямо все объяснить отцу побоялась.
Закусили хлебца
с водицей: кто нападкой
попил, кто горсткой — все равно
с песочком.
Я сдружился
с Костыгой, более тридцати путин сделавшим в лямке по Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще разговоров о себе в бурлачестве было мало — во время хода не заговоришь, а ночь спишь как убитый… Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина,
попили порядочно, и две ночи Костыга мне о былом рассказывал…
— Соскучился по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль мне тебя, видит бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя шел селом да плакал: мужички испитые, церковь набоку… а ты себе на уме:
попиваешь да бражничаешь
с приятелями!.. А вот как все приешь да выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
Кирша был удалой наездник, любил подраться,
попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав
с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны.
Во многих местах раздавались песни и громкие восклицания; и даже шагах в двадцати от ставки главного своего воеводы, князя Трубецкого, человек пятьдесят казаков, расположась покойно вокруг пылающего костра и
попивая вкруговую, шумели и кричали во все горло, осыпая ругательствами нижегородское ополчение, пришедшее
с князем Пожарским.
Каждый
попивал из своего штофа, но
с тою разницею, однако ж, что приемыш, по мере того как исчезало вино, делался более и более сумрачным, тогда как Захар веселел
с каждой минутой.
Или вот тоже, когда приезжает окружной суд и нужно приводить к присяге; все прочие священники стесняются, а я
с судьями,
с прокурорами да
с адвокатами запанибрата: по-ученому поговорю, чайку
с ними
попью, посмеюсь, расспрошу, чего не знаю…
К ней часто приходила Матица, принося
с собой булки, чай, сахар, а однажды она даже подарила Маше голубое платье. Маша вела себя
с этой женщиной, как взрослый человек и хозяйка дома; ставила маленький жестяной самовар, и,
попивая горячий, вкусный чай, они говорили о разных делах и ругали Перфишку. Матица ругалась
с увлечением, Маша вторила ей тонким голосом, но — без злобы, только из вежливости. Во всём, что она говорила про отца, звучало снисхождение к нему.
Вечером этого дня Илья, устав бродить по двору, сидел на полу около стола дяди и сквозь дрёму слушал разговор Терентия
с дедушкой Еремеем, который пришёл в трактир
попить чайку. Тряпичник очень подружился
с горбуном и всегда усаживался пить чай рядом со столом Терентия.
Марья Александровна, входя в комнаты, собиралась поздороваться
с Афанасием Матвеичем гораздо мягче, но, увидев, что он из бани и
с наслаждением
попивает чай, она не могла удержаться от самого горького негодования.
— Вот-то чудесно! Чайку
попьем, давно, того-этого, за столом не сиживал! — засмеялся Колесников, бывший
с утра в хорошем и веселом настроении. — Маша!
Он начинал уже
попивать, т. е. хмелеть от вина, чего прежде
с ним не бывало.
Петровичем он начал называться
с тех пор, как получил отпускную и стал
попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик.
Только когда перед привалом колонны начинают подтягиваться и перестраиваться для остановки, просыпаешься и
с радостью думаешь о целом часе отдыха, когда можно развьючиться, вскипятить воду в котелке и полежать на свободе,
попивая горячий чай.
— Дети должны кормить стариков, поить… чти отца твоего и мать, — говорил Яков
с раздражением, — а она, невестка-то, выгнала свекра из цобственного дома. Старику ни поесть, ни
попить — куда пойдет? Третий день не евши.
— Ты, милейший человек, не говори никому, что сильнее меня, — уж я тебя прошу о том! Ты здесь лицо временное, мимо проходящее, а мне
с людьми этими — жить! Понял? Ну, вот! За это — спасибо! Пойдем ко мне, чайку
попить…
— Я послезавтра на Волгу поеду, — сказал Саша, — ну, а потом на кумыс. Хочу кумыса
попить. А со мной едет один приятель
с женой. Жена удивительный человек; все сбиваю ее, уговариваю, чтоб она учиться пошла. Хочу, чтобы жизнь свою перевернула.
— Поспал, умылся, — сказал он, наивно глядя на меня, —
попью чайку
с ромом и домой.
— Ну, ну, ну, ну! — сказал Соболь, успокаивая меня. — Ну! Я выпивши, потому и сказал. Язык мой — враг мой. Ну-с, — вздохнул он, — поели, наливки
попили, а теперь на боковую.
Никита. Это ты к чему?
С пьяным речь не беседа? Да ты не сумлевайся. Чайку
попьем. А я все могу, положительно все дела исправить могу.
Aнисья (к Матрене). Сейчас. Все
с тобой смелей как будто. (Подходит к крыльцу. К Петру.) Самовар не поставить ли тебе? И тетка Матрена к сыну пришла, —
с ней
попьете.
Лубков любил природу, но смотрел на нее как на нечто давно уже известное, притом по существу стоящее неизмеримо ниже его и созданное только для его удовольствия. Бывало, остановится перед каким-нибудь великолепным пейзажем и скажет: «Хорошо бы здесь чайку
попить!» Однажды, увидев Ариадну, которая вдали шла
с зонтиком, он кивнул на нее и сказал...