Неточные совпадения
Ей снился любимый сон: цветущие деревья, тоска, очарование, песни и таинственные явления, из которых, проснувшись, она припоминала лишь сверканье
синей воды, подступающей
от ног к сердцу с
холодом и восторгом.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа
от северного
холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли
синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Нежась и прижимаясь ближе к берегам
от ночного
холода, дает он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он,
синий, снова заснул.
— Пойдем, полно тут сидеть, — сказал он, морщась и дрожа
от холода, — посмотри, у тебя руки
посинели; ты озябла. Лиза! слышишь ли? пойдем.
Сыростью и
холодом веет
от этих каменных стен, на душе становится жутко, и хочется еще раз взглянуть на яркий солнечный свет, на широкое приволье горной панорамы, на
синее небо, под которым дышится так легко и свободно.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на улицах, на крышах и на плешивых бурых горах, а вода в заливе
синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали
от холода, ежились, потирали озябшие руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора по неподвижной глади воды.
У нас многие смеялись; солдатам восьмой роты было не до смеха: лица у многих
посинели не
от одного
холода.
Видя себя в таком отчаянном положении, я готов был расплакаться, а мой маленький брат уже плакал. Он весь
посинел и дрожал
от страха и
холода и, склонясь головою под кустик, жарко молился богу.
Бурмистров вздрагивал
от холода. Часто повторяемый вопрос — что делать? — был близок ему и держал его в углу, как собаку на цепи. Эти зажиточные люди были не любимы им, он знал, что и они не любят его, но сегодня в его груди чувства плыли подобно облакам, сливаясь в неясную свинцовую массу. Порою в ней вспыхивал какой-то
синий болотный огонек и тотчас угасал.
Поддавшись какому-то грустному обаянию, я стоял на крыше, задумчиво следя за слабыми переливами сполоха. Ночь развернулась во всей своей холодной и унылой красе. На небе мигали звезды, внизу снега уходили вдаль ровною пеленой, чернела гребнем тайга,
синели дальние горы. И
от всей этой молчаливой, объятой
холодом картины веяло в душу снисходительною грустью, — казалось, какая-то печальная нота трепещет в воздухе: «Далеко, далеко!»
Оля молчала, наклонившись над опухшей, безобразной головой. Алексей Степанович видел, как она поднесла к глазам конец платка, и тихонько на носках вышел на балкончик. Там он прислонил голову к столбу, и, когда посмотрел на реку, все дрожало, и звезды дробились и сверкали, как большие бледно-синие круги. Ночь потемнела, и
от безмолвной реки несло
холодом.
И в ту же секунду отпрянула назад, подавив в себе крик испуга, готовый уже, было, сорваться с ее губ. Пятеро неприятельских солдат-австрийцев сидели и лежали посреди сарая вокруг небольшого ручного фонаря, поставленного перед ними на земле, На них были
синие мундиры и высокие кепи на головах. Их исхудалые, обветренные и покрасневшие
от холода лица казались озлобленными, сердитыми. Сурово смотрели усталые, запавшие глубоко в орбитах глаза.
Я задремала, прикорнув щекою к ее худенькой руке, а проснулась под утро
от ощущения
холода на моем лице. Рука мамы сделалась
синей и холодной, как мрамор… А у ног ее бился, рыдая, мой бедный, осиротевший отец.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и
синем колпаке. Мальчик держался красными
от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Тут, в эти десять минут, он шутил со стариком относительно
холода и цыганского пота, и псаломщик угрюмо и снисходительно слушал его;
от постоянного пьянства и
от холода нос у псаломщика был багрово-синий, а щетинистый подбородок, который начал он брить после разжалования, равномерно двигался, точно при жевании.
— Эка ты умный!
От холода! Жарко ведь было. Кабы
от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим: мòчи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни
синь пороха не пахнет.