Неточные совпадения
Наконец мы расстались; я долго следил за нею взором, пока ее шляпка не скрылась за кустарниками и скалами. Сердце мое болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд,
последний подарок — на
память?.. А смешно подумать, что на вид я еще мальчик: лицо хотя бледно, но еще свежо; члены гибки и стройны; густые кудри вьются, глаза горят, кровь кипит…
Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в
памяти, потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнего человека, и, Бог даст, в
последний…
Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое
последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей
памяти.
В этот вечер тщательно, со всей доступной ему объективностью, прощупав, пересмотрев все впечатления
последних лет, Самгин почувствовал себя так совершенно одиноким человеком, таким чужим всем людям, что даже испытал тоскливую боль, крепко сжавшую в нем что-то очень чувствительное. Он приподнялся и долго сидел, безмысленно глядя на покрытые льдом стекла окна, слабо освещенные золотистым огнем фонаря. Он был в состоянии, близком к отчаянию. В
памяти возникла фраза редактора «Нашего края...
— Виноват, — сказал Рущиц, тоже понизив голос, отчего он стал еще более гулким.
Последнее, что осталось в
памяти Самгина, — тело Тагильского в измятом костюме, с головой под столом, его желтое лицо с прихмуренными бровями…
Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки — «
последний классик» и комическая актриса, по правую — огромный толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота.
Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в XX веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, — героем, которого объясняют и оправдывают.
Тут, как осенние мухи, на него налетели чужие, недавно прочитанные слова: «
последняя, предельная свобода», «трагизм мнимого всеведения», «наивность знания, которое, как Нарцисс, любуется собою» —
память подсказывала все больше таких слов, и казалось, что они шуршат вне его, в комнате.
Обломов отдал хозяйке все деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она, месяца три-четыре, без
памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до
последнего дня, в который истратила
последние семь гривен и пришла к нему сказать, что у ней денег нет.
Наконец упрямо привязался к воспоминанию о Беловодовой, вынул ее акварельный портрет, стараясь привести на
память последний разговор с нею, и кончил тем, что написал к Аянову целый ряд писем — литературных произведений в своем роде, требуя от него подробнейших сведений обо всем, что касалось Софьи: где, что она, на даче или в деревне?
Скончался же на третьей неделе после Пасхи, в
памяти, и хотя и говорить уже перестал, но не изменился до самого
последнего своего часа: смотрит радостно, в очах веселье, взглядами нас ищет, улыбается нам, нас зовет.
Из животных здесь держатся изюбр, дикая козуля, кабарга, кабан, тигр, росомаха, енотовидная собака, соболь и рысь.
Последняя чаще всего встречается по реке Култухе. С 1904 года по Алчану стали производиться большие порубки и сплав леса. Это в значительной степени разогнало зверей, но все же и теперь еще казаки по старой
памяти ходят на Алчан и никогда не возвращаются с пустыми руками.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи доходили до меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в вагоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвенные черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася осталась в моей
памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору моей жизни, какою я ее видел в
последний раз, наклоненной на спинку низкого деревянного стула.
Случай этот сильно врезался в мою
память. В 1846 году, когда я был в
последний раз. в Петербурге, нужно мне было сходить в канцелярию министра внутренних дел, где я хлопотал о пассе. Пока я толковал с столоначальником, прошел какой-то господин… дружески пожимая руку магнатам канцелярии, снисходительно кланяясь столоначальникам. «Фу, черт возьми, — подумал я, — да неужели это он?»
Это был
последний на моей
памяти представитель городнического звания, так как эта должность вскоре была совершенно упразднена.
Когда
последние ноты дрогнули смутным недовольством и жалобой, Анна Михайловна, взглянув в лицо сына, увидала на нем выражение, которое показалось ей знакомым: в ее
памяти встал солнечный день давней весны, когда ее ребенок лежал на берегу реки, подавленный слишком яркими впечатлениями от возбуждающей весенней природы.
Так что, когда Аглая вдруг подтвердила теперь, что она с ним вдвоем застрелила голубя,
память его разом осветилась, и он вспомнил обо всем об этом сам до
последней подробности, как нередко вспоминается в летах преклонных что-нибудь из далекого прошлого.
Когда после похоронных блинов пропета была
последняя вечная
память, Петр Елисеич отправил Нюрочку домой.
Начнем с
последнего нашего свидания, которое вечно будет в
памяти моей. Вы увидите из нескольких слов, сколько можно быть счастливым и в самом горе. Ах, сколько я вам благодарен, что Annette, что все малютки со мной. [Имеются в виду портреты родных — сестер, их детей и т. д.] Они меня тешили в моей золотой тюрьме, ибо новый комендант на чудо отделал наши казематы. Однако я благодарю бога, что из них выбрался, хотя с цепями должен парадировать по всей России.
Все хохотали, а Бертольди хранила совершенное спокойствие; но когда Бычков перевернул бумажку и прочел: «А. Т. Кореневу на
память, Елена Бертольди», Бертольди по женской логике рассердилась на Розанова до
последней степени.
Но только что я воротился к себе, голова моя закружилась, и я упал посреди комнаты. Помню только крик Елены: она всплеснула руками и бросилась ко мне поддержать меня. Это было
последнее мгновение, уцелевшее в моей
памяти…
— Очень просто. Мне было восемнадцать лет, когда я первый раз приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так, как будто дело это было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за другими. Собственно говоря, в первый и
последний раз я влюбился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из моей
памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?
Мать слышала его слова точно сквозь сон,
память строила перед нею длинный ряд событий, пережитых за
последние годы, и, пересматривая их, она повсюду видела себя. Раньше жизнь создавалась где-то вдали, неизвестно кем и для чего, а вот теперь многое делается на ее глазах, с ее помощью. И это вызывало у нее спутанное чувство недоверия к себе и довольства собой, недоумения и тихой грусти…
Вот приблизительно то, что пережил я, когда сегодня утром прочитал Государственную Газету. Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я, неверующий, — я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно сейчас читать
последние, написанные вчера, строки. Но все равно: пусть, пусть они останутся, как
память о том невероятном, что могло быть — и чего уже не будет… да, не будет!..
«Ах — письмо! — вдруг вспыхнуло в
памяти Ромашова. — Эта странная фраза: несмотря ни на что… И подчеркнуто… Значит, что-то есть? Может быть, Николаев сердится на меня? Ревнует? Может быть, какая-нибудь сплетня? Николаев был в
последние дни так сух со мною. Нет, нет, проеду мимо!»
Возвращаются они
памятью и к
последней минуте, к отъезду из института. Когда спускались юнкера по широкой, растреллиевской лестнице в прихожую, все воспитанницы облепили верхние перила, свешивая вниз русые, золотые, каштановые, рыжие, соломенные, черные головки.
И чем более он теперь вчитывался мысленно, по
памяти, в «
Последний дебют», тем более он находил в нем корявых тусклых мест, натяжек, ученического напряжения, невыразительных фраз, тяжелых оборотов.
Иногда, ложась на деревянные нары и глядя в высокий потолок, Александров пробовал восстановить в
памяти слово за словом весь текст своей прекрасной сюиты «
Последний дебют».
Но крестьяне, а за ними и все окружные соседи, назвали новую деревеньку Новым Багровом, по прозванию своего барина и в
память Старому Багрову, из которого были переведены: даже и теперь одно
последнее имя известно всем, а первое остается только в деловых актах: богатого села Знаменского с прекрасною каменною церковию и высоким господским домом не знает никто.
Это было
последнее слово, которое я слышал от генерала в его доме. Затем, по случаю наступивших сумерек, старик предложил мне пройтись, и мы с ним долго ходили, но я не помню, что у нас за разговор шел в то время. В
памяти у меня оставалось одно пугало «безнатурный дурак», угрожая которым, Перлов говорил не только без шутки и иронии, а даже с яростию, с непримиримою досадой и с горькою слезой на ресницах.
Помню еще библиотеку с бильярдом и портретом поэта Тютчева в ней, помню кабинет Тургенева с вольтеровским креслом и маленькую комнату с изящной, красного дерева, крытой синим шелком, мебелью, в которой год назад, когда Иван Сергеевич в
последний раз был в своем имении, гостила Мария Гавриловна Савина, и в
память этого Иван Сергеевич эту комнату назвал Савинской.
Дедушка Кондратий бережно разнимает тогда руки старушки, которая почти без
памяти, без языка висит на шее сына; тетка Анна выплакала вместе с
последними слезами
последние свои силы. Ваня передает ее из рук на руки Кондратию, торопливо перекидывает за спину узелок с пожитками, крестится и, не подымая заплаканных глаз, спешит за отцом, который уже успел обогнуть избы.
К сожалению, он был у нас единственным архитектором, и за
последние пятнадцать-двадцать лет, на моей
памяти, в городе не было построено ни одного порядочного дома.
Я расстаюсь с вами, вероятно, навсегда, и оставить вам о себе
память еще хуже той, которую я заслуживаю, было бы слишком горько. Вот для чего я пишу к вам. Я не хочу ни оправдываться, ни обвинять кого бы то ни было, кроме самого себя: я хочу, по мере возможности, объясниться… Происшествия
последних дней были так неожиданны, так внезапны…
Меня, мокрого до
последней нитки, сняли с лошади почти без
памяти; пальцы мои закоченели, замерли в гриве моего коня, но я скоро опомнился и невыразимо обрадовался своему спасенью.
— Верно, — сказал Паркер, всматриваясь.
Память его усиленно работала, так как лицо попеременно вытягивалось, улыбалось и силилось признать, кто я такой. — Что-то припоминаю, — заговорил он нерешительно, — но извините,
последние годы плохо вижу.
Никто не услышит
последнего его вопля, никто не напечатлеет в своей
памяти последнего его взгляда,
последнего судорожного движения, — кроме меня…
Но я не застала даже тех
последних предсмертных движений, которые такими неизгладимыми чертами залегли мне в
память у постели моей матушки.
Оба друга окончили курс в 1826 году, сохранив за собою свое почетное положение до
последнего дня своего пребывания в училище, оставили там по себе самую лучшую
память, а также и нескольких последователей, из которых потом вскоре же отличился своею непосредственностью и неуклонностью своего поведения Николай Фермор, о котором расскажем ниже.
Ему показалось, что она, и одна она, простит его, и он не ошибся. Ее одно имя пришло ему на
память, когда позвякивающие за дверью цепи заставляли просить и молить о продлении
последней минуты свободы, и к дикому вепрю сходила благодать утешения, что у него есть жена, есть чистое существо, во имя которой он может просить себе снисхождения.
В самом деле, самобытный характер XIX века обозначился с первых лет его. Он начался полным развитием наполеоновской эпохи; его встретили песнопения Гёте и Шиллера, могучая мысль Канта и Фихте. Полный
памяти о событиях десяти
последних лет, полный предчувствий и вопросов, он не мог шутить, как его предшественник. Шиллер в колыбельной песне ему напоминал трагическую судьбу его.
Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было не совестно, а влюбиться в нее стало трудно; в тех летах, когда какой-нибудь ветреный или беспечный франт не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после, так для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая этим придать себе более весу… уверить всех, что она от него без
памяти, и стараться показать, что он ее жалеет, что он не знает, как от нее отделаться… говорит ей нежности шепотом, а вслух колкости… бедная, предчувствуя, что это ее
последний обожатель, без любви, из одного самолюбия старается удержать шалуна как можно долее у ног своих… напрасно: она более и более запутывается, — и наконец… увы… за этим периодом остаются только мечты о муже, каком-нибудь муже… одни мечты.
Теперь, в это
последнее мое свидание с бабушкой, она была уж очень стара, но сохраняла в совершенной свежести свой ум,
память и глаза. Она еще шила.
И вот между ними закипает тяжелый, бесконечный, оскорбительный, скучный русский спор. Какой-нибудь отросток мысли, придирка к слову, к сравнению, случайно и вздорно увлекают их внимание в сторону, и, дойдя до тупика, они уже не помнят, как вошли в него. Промежуточные этапы исчезли бесследно; надо схватиться поскорее за первую мысль противника, какая отыщется в
памяти, чтобы продлить спер и оставить за собою
последнее слово.
)Вы, дяденька, по крайней мере вспомните то, что есть старики, которые, что называется, доживают
последние минуты, и те… ну, обыкновенно думают, как бы заблаговременно распорядиться, чтобы
память их могли помянуть настоящим образом…
— Право, странно. Я знаю, бывает, что какой-нибудь особенный запах, или предмет необыкновенной формы, или резкий мотив вызывают в
памяти целую картину из давно пережитого. Я помню: умирал при мне человек; шарманщик-итальянец остановился перед раскрытым окном, и в ту самую минуту, когда больной уже сказал свои
последние бессвязные слова и, закинув голову, хрипел в агонии, раздался пошлый мотив из «Марты...
Начинал Яков снова читать и петь, но уже не мог успокоиться и, сам того не замечая, вдруг задумывался над книгой; хотя слова брата считал он пустяками, но почему-то и ему в
последнее время тоже стало приходить на
память, что богатому трудно войти в царство небесное, что в третьем году он купил очень выгодно краденую лошадь, что еще при покойнице жене однажды какой-то пьяница умер у него в трактире от водки…
И я вошел и слышал, как
последний замок щелкнул за мной с металлическим, довольно музыкальным звоном, который я до сих пор слышу в
памяти, точно это было вчера. Потом еще хлопнула дверь, и я остался один.
Память его быстро, в одной молниезарной картине, воспроизвела всю его жизнь за
последние годы: неумолимую болезнь, день за днем пожиравшую силы; одиночество среди массы алчных родственников, в атмосфере лжи, ненависти и страха; бегство сюда, в Москву, — и так же внезапно потушила эту картину, оставив на душе одну тупую, замирающую боль.
До
последнего времени существования скитов керженских и чернораменских хранилась
память о том, будто старец Игнатий Потемкин, представленный своим родичем императрице Екатерине, получил какие-то письма императрицыной руки, на основании которых нельзя будто бы было никогда уничтожить заведенной им обители.
И всех, всех одарила Настя
последним приветом… Светлая, небесная улыбка так и сияла на устах умиравшей… Все работники пришли, все работницы — всякому ласковое слово сказала, каждому что-нибудь отказала на
память…