Неточные совпадения
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире.
Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а
смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно
для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко
смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический —
для всех возможных следователей — сперва
начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом; так ли?
Он был сконфужен,
смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной
для нее развязностью и вдруг, раздражаясь,
начинала высмеивать Клима...
— А
для чего ты
начал так, как «глупее нельзя
начать»? — спросил Алеша, задумчиво
смотря на него.
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж
начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий
для Клавденьки муж! — да
посмотрит,
посмотрит на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Скитские старцы ехали уже второй день. Сани были устроены
для езды в лес, некованные, без отводов, узкие и на высоких копыльях. Когда выехали на настоящую твердую дорогу, по которой заводские углепоставщики возили из куреней на заводы уголь, эти лесные сани
начали катиться, как по маслу, и несколько раз перевертывались. Сконфуженная лошадь останавливалась и точно с укором
смотрела на валявшихся по дороге седоков.
Адвокат ничего не ответил, а только еще раз пожал плечами и с улыбкой
посмотрел на Галактиона. Происходило что-то непонятное
для последнего, и он
начинал испытывать смущение.
Пешком эта охота слишком тяжела, и потому
для отысканья русачьих маликов надобно ездить верхом, а всего лучше в легких санях; разбирать путаницы всех жировок, или жиров, и ходов не должно, а надобно объезжать их кругом и считать входы и выходы: если нет лишнего выхода — русак лежит тут, в жирах, что, впрочем, бывает довольно редко; отыскав же выход и увидя, наконец, что заяц
начал метать петли, охотник должен уже пешком, с ружьем наготове и с взведенными курками, идти по малику: логово где-нибудь недалеко, и надобно не зевать и не слишком заглядываться на свежесть следов, а
смотреть, нет ли сметки вбок и не лежит ли русак где-нибудь в стороне.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы
для любви.
Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски
начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.
— Что с ним делать теперь! И как он мог оставить вас
для меня, не понимаю! — воскликнула Катя. — Вот как теперь увидала вас и не понимаю! — Наташа не отвечала и
смотрела в землю. Катя помолчала немного и вдруг, поднявшись со стула, тихо обняла ее. Обе, обняв одна другую, заплакали. Катя села на ручку кресел Наташи, не выпуская ее из своих объятий, и
начала целовать ее руки.
— И за всем тем, я все-таки снисходителен, — продолжал мой друг, — до тех пор, пока они разглагольствуют и сотрясают воздух междометиями, я готов
смотреть на их домогательства сквозь пальцы. Mais malheur a elles, [но горе им (франц.)] если они
начнут обобщать эти домогательства и приискивать
для них надлежащую формулу… ah, qu'elles у prennent garde! [пусть остерегаются! (франц.)]
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже
для рассудка не без ущерба бывает. День человек читает, другой читает —
смотришь, по времени и мечтать
начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет,
начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают, раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости на других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
Мне становится грустно; я думал угостить себя чем-нибудь патриархальным, и вдруг встретил такую раннюю испорченность. Мальчишка почти пьян, и Гриша
начинает смотреть на него как на отличную
для себя потеху.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна
смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются
для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она
начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
С двадцатипятилетнего возраста, то есть с того времени, как мысль о наслаждениях жизни оказалась крайне сомнительною, княжна
начала уже думать о гордом страдании и мысленно создавала
для себя среди вечно волнующегося океана жизни неприступную скалу, с вершины которой она, „непризнанная“, с улыбкой горечи и презрения
смотрела бы на мелочную суетливость людей.
Сколько тогда одних ревизоров было — страшно вспомнить! И
для каждого нужно было делать обеды, устраивать пикники, катанья, танцевальные вечера. А уедет ревизор —
смотришь, через месяц записка в три пальца толщиной, и в ней все неправды изложены, а правды ни одной, словно ее и не бывало. Почесывают себе затылок губернские властелины и
начинают изворачиваться.
А с Баттенбергом творится что-то неладное. Его
начали «возить». Сначала увезли, потом опять привезли. С какою целью?
для чего лишний расход? чего
смотрел майор Панов?
Знавши все эти его привычки, я много хорошего от него не ожидал и
для Груши, и так на мое и вышло. Все он к ней ластился, безотходно на нее
смотрел и дышал, и вдруг зевать стал и все меня в компанию призывать
начал.
Дальше они опять замолчали, решительно не находя, что им говорить, и только
смотрели друг другу в глаза. Капитан между тем
начал аккуратно разливать чай, а Михеич вытянул поднос
для принятия чашек.
— Да-с, Захотел посмеяться и посмеялся. В три часа ночи меня
для него разбудили; да часа с два после этого я во все места отношения да рапорты писал. А после того, только что было сон заводить
начал, опять разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос себе отморозил — оттирали, а потом,
смотрю, пора и с рапортом! Так вся ночка и прошла.
Я
смотрел на дядю во все глаза. Фамилия Ежевикин совершенно вылетела у меня из головы. Я геройствовал, всю дорогу мечтал о своей предполагаемой суженой, строил
для нее великодушные планы и совершенно позабыл ее фамилию или, лучше сказать, не обратил на это никакого внимания с самого
начала.
Только бы не подчиниться их
началам, вопреки своей натуре, только бы не помириться с их неестественными требованиями, а там что выйдет — лучшая ли доля
для нее или гибель, — на это она уж не
смотрит: в том и другом случае
для нее избавление…
— Вы знаете, что это такое? —
начала она, садясь за кофе. — Это здесь платьице, мантилька и разные такие вещицы
для Мани. Ведь через четыре дня ее рождение; ей шестнадцать лет будет — первое совершеннолетие; ну, так мы готовим ей сюрпризы, и я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о моем подарке. Я нарочно даже чужой модистке заказывала. Вы тоже
смотрите, пожалуйста, не проговоритесь.
Пόд-вечер приехали гости к Палицыну; Наталья Сергевна разрядилась в фижмы и парчевое платье, распудрилась и разрумянилась; стол в гостиной уставили вареньями, ягодами сушеными и свежими; Генадий Василич Горинкин, богатый сосед, сидел на почетном месте, и хозяйка поминутно подносила ему тарелки с сластями; он брал из каждой понемножку и важно обтирал себе губы; он был высокого росту, белокур, и вообще довольно ловок
для деревенского жителя того века; и это потому быть может, что он служил в лейб-кампанцах; 25<-и> лет вышед в отставку, он женился и нажил себе двух дочерей и одного сына; — Борис Петрович занимал его разговорами о хозяйстве, о Москве и проч., бранил новое, хвалил старое, как все старики, ибо вообще, если человек сам стал хуже, то всё ему хуже кажется; — поздно вечером, истощив разговор, они не знали, что
начать; зевали в руку, вертелись на местах,
смотрели по сторонам; но заботливый хозяин тотчас нашелся...
Или, говоря другими словами,
начал смотреть на свое имение как на дачу
для двух-трехмесячного летнего пребывания.
Конечно, их отношения и всегда
для меня были загадкою с самого
начала, с тех пор, как я их знать
начал; однакож в эти последние дни я заметил в ней решительное отвращение и даже презрение к нему, а он даже и не
смотрел на нее, даже просто бывал с ней невежлив.
С течением времени, однако, такого рода исключительно созерцательная жизнь
начала ему заметно понадоедать: хоть бы сходить в театр, думал он,
посмотреть, например, «Коварство и любовь» [«Коварство и любовь» — трагедия немецкого поэта И.Ф.Шиллера (1759—1805).]; но
для этого у него не было денег, которых едва доставало на обыденное содержание и на покупку книг; хоть бы в гости куда-нибудь съездить, где есть молодые девушки, но, — увы! — знакомых он не имел решительно никого.
— Не считаю вас способным жить по плану, не ясному вам; вижу, что ещё не возникло в духе вашем сознание связи его с духом рабочего народа. Вы
для меня уже и теперь отточенная трением жизни, выдвинутая вперёд мысль народа, но сами вы не так
смотрите на себя; вам ещё кажется, что вы — герой, готовый милостиво подать, от избытка сил, помощь бессильному. Вы нечто особенное,
для самого себя существующее; вы
для себя —
начало и конец, а не продолжение прекрасного и великого бесконечного!
Зиму прожил я незаметно, как один светлый день; объявила мне Ольга, что беременна она, — новая радость у нас. Тесть мой угрюмо крякает, тёща
смотрит на жену мою жалостливо и всё что-то нашёптывает ей. Затевал я своё дело
начать, думал пчельник устроить, назвать его,
для счастья, Ларионовым, разбить огород и заняться птицеловством — всё это дела
для людей безобидные.
Ехать прямо на заветное местечко прежде времени мы не могли, потому что на нас могли набежать другие партии и
начать спор по заявке. Но, с другой стороны, полная неизвестность являлась тяжелым кошмаром
для всех. Время тянулось убийственно медленно, как при всяком ожидании, и Флегонт Флегонтович беспрестанно жег спички, чтобы
посмотреть, сколько осталось.
— Софья Николаевна, —
начал я, пристально
посматривая на нее сбоку, — я должен вам сообщить одну неприятную
для меня новость.
Молодой человек не хотел удерживать ее, может быть,
для того, что мимоходящие
начали останавливаться и,
смотря на них, коварно усмехались.
Я не говорю уже об аугсбургской газете, на нее я с самого
начала смотрел не как на суетный дневник всякой всячины, а как на всеобщий бюллетень разных богоугодных заведений
для несчастных, страждущих душевными болезнями.
—
Посмотри сюда, — сказал он. — Вот тебе поперечный разрез нашего мола, вот его продольный разрез. Видишь голубую краску? Это море. Глубина его здесь настолько велика, что
начинать кладку со дна нельзя; поэтому мы приготовляем
для мола прежде всего постель.
— А как знать, чем может быть
для нас этот студент? — пожал плечами Лесницкий. —
Смотреть, как вы
смотрите, так мы ровно никого не навербуем. Если уже решено раз, что москали в наших рядах необходимы — надо вербовать их, и чем скорее, чем больше, тем лучше. Кладите же
начало!
—
Посмотрим, князь; те соображения, которые вы мне высказали, ни разу не приходили мне в голову, они заставили умолкнуть мои уста, на которых была просьба оставить эту, казалось мне, бесцельную затею, могущую не ровен час действительно быть
для вас гибельною, но теперь, повторяю, и не стыжусь сознаться в этом, я изменил свое мнение и охотно благословлю
начало работы…
Рассказывали, что князь, по обыкновению, как бы по привычке, а не
для игры, приходил в казино, ставил два золотых и, не
смотря на результат, прекращал игру. Так было и в день
начала его колоссального выигрыша.
— Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [ — Ежели вы
смотрите на дело с этой точки зрения,] —
начал он, с очевидным затруднением выговаривая по-французски и говоря еще медленнее, чем по-русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l’honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными
для хода службы, что честь, l’honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования
для получения одобрения и наград, выражающих его.