Неточные совпадения
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив
на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго
класса,
посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая
на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие
на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего
класса на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза вдруг стали
смотреть точно живые.
К женщинам же,
на которых он
смотрел как
на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он жалел и был с ней ласков, видя в ней образец эксплуатации низшего
класса высшим. По этой же причине он не любил Нехлюдова, был неразговорчив с ним и не сжимал его руки, а только предоставлял к пожатию свою вытянутую руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
Половодов увлекался женщинами и был постоянно в кого-нибудь влюблен, как гимназист четвертого
класса, но эти увлечения быстро соскакивали с него, и Антонида Ивановна
смотрела на них сквозь пальцы.
Вот раз он бросается
на всех
на дворе, когда выходили из
классов, а я как раз стою в десяти шагах и
смотрю на него.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми
классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и
на это употребит еще год; если останется из этого года время, он
посмотрит и
на испанцев, и
на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Первое время после этого Кранц приходил в первый
класс, желтый от злости, и старался не
смотреть на Колубовского, не заговаривал с ним и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое, и, не смея возобновить представление в полном виде, Кранц все-таки водил носом по воздуху, гримасничал и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
Наконец в коридоре слышатся тяжелые шаги. «Егоров, Егоров…» В
классе водворяется тишина, и мы с недоумением
смотрим друг
на друга… Что же теперь будет?.. Толстая фигура с журналом подмышкой появляется
на пороге и в изумлении отшатывается… Через минуту является встревоженный надзиратель, окидывает взглядом стены и стремглав убегает… В
класс вдвигается огромная фигура инспектора… А в перемену эпидемия перекидывается в младшие
классы…
Едва, как отрезанный, затих последний слог последнего падежа, — в
классе, точно по волшебству, новая перемена.
На кафедре опять сидит учитель, вытянутый, строгий, чуткий, и его блестящие глаза, как молнии, пробегают вдоль скамей. Ученики окаменели. И только я, застигнутый врасплох,
смотрю на все с разинутым ртом… Крыштанович толкнул меня локтем, но было уже поздно: Лотоцкий с резкой отчетливостью назвал мою фамилию и жестом двух пальцев указал
на угол.
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как в
классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются
на меня; как
на меня же
смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из
класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Говоря это, отец Михаил пристально
смотрел на Митю Смоковникова. Гимназисты, следя за его взглядом, тоже оглядывались
на Смоковникова. Митя краснел, потел, наконец расплакался и выбежал из
класса.
— При рекрутских наборах я тоже бывал печальным свидетелем, как эта, и без того тяжелая обязанность наших низших
классов, составляет сенокос, праздник для волостных голов, окружных начальников, рекрутских присутствий и докторов в особенности! — сказал губернатор и, как все заметили, прямо при этом
посмотрел на кривошейку инспектора врачебной управы, который в свою очередь как-то весь съежился, сознавая сам в душе, что при наборах касательно интереса он действительно был не человек, а дьявол.
Однако ж дело кое-как устроилось. Поймали разом двух куриц, выпросили у протопопа кастрюлю и, вместо плиты, под навесом
на кирпичиках сварили суп. Мало того: хозяин добыл где-то связку окаменелых баранок и крохотный засушенный лимон к чаю. Мы опасались, что вся Корчева сойдется
смотреть, как имущие
классы суп из курицы едят, и, чего доброго, произойдет еще революция; однако бог миловал. Поевши, все ободрились и почувствовали прилив любознательности.
Этот человек сразу и крепко привязал меня к себе; я
смотрел на него с неизбывным удивлением, слушал, разинув рот. В нем было, как я думал, какое-то свое, крепкое знание жизни. Он всем говорил «ты»,
смотрел на всех из-под мохнатых бровей одинаково прямо, независимо, и всех — капитана, буфетчика, важных пассажиров первого
класса — как бы выравнивал в один ряд с самим собою, с матросами, прислугой буфета и палубными пассажирами.
В
классе Крамаренко
смотрел на Передонова в упор и улыбался, и это еще более страшило Передонова.
Петенька гамкнул что-то в ответ. Спутники опять переглянулись; опытные сказали себе: «Ну да, это он! это наш!», неопытные: «Эге! как нынче чимпандзе-то выравниваться начали!» А советник ревизского отделения Ядришников, рискнувший
на лишних шесть целковых, чтобы
посмотреть, что делается в вагонах первого
класса, взглянул
на Митеньку до того почтительно, что у того начало пучить живот от удовольствия.
Юлия Филипповна. Я не возражала. Не знаю… не знаю я, что такое разврат, но я очень любопытна. Скверное такое, острое любопытство к мужчине есть у меня. (Варвара Михайловна встает, отходит шага
на три в сторону.) Я красива — вот мое несчастие. Уже в шестом
классе гимназии учителя
смотрели на меня такими глазами, что я чего-то стыдилась и краснела, а им это доставляло удовольствие, и они вкусно улыбались, как обжоры перед гастрономической лавкой.
В начале гимназического курса я привык
смотреть на Тита с почтением: он был много старше меня и шел тремя или четырьмя
классами выше.
Сначала передовые студенты уходили из
классов потихоньку, но впоследствии многие профессоры и учителя, зная причину,
смотрели сквозь пальцы
на исчезновение некоторых из своих слушателей, а достолюбезный Ибрагимов нередко говаривал: «А что, господа, не пора ли в театр?», даже оканчивал иногда ранее получасом свой
класс.
Часто директор по получении почты сам входил в
класс и,
смотря на конверты, громко называл ученика по фамилии и говорил: «Это тебе, Шеншин», передавая письмо.
Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было всё, что есть лучшего в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что впрочем вовсе неудивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, — один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни
смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к
классу blue stockings [синих чулок (англ.)] и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и
смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших
на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове.
И замечательна его точка зрения: в нем нет неприязни к России, он не
смотрит на ее недостатки как нераздельные с природою народа, он объясняет их обстоятельствами, отношениями различных
классов между собою и тому подобное.
Ехал я в первом
классе, но там сидят по трое
на одном диване, двойных рам нет, наружная дверь отворяется прямо в купе, — и я чувствовал себя, как в колодках, стиснутым, брошенным, жалким, и ноги страшно зябли, и, в то же время, то и дело приходило
на память, как обольстительна она была сегодня в своей блузе и с распущенными волосами, и такая сильная ревность вдруг овладевала мной, что я вскакивал от душевной боли, и соседи мои
смотрели на меня с удивлением и даже страхом.
— Я вам, господа, если
на то пошло, расскажу анекдотик из ихнего привилегированного-то
класса; расскажу про их помещичьи нравы. Тут вам кстати будет и про эту нашу дымку очес, через которую мы
на все
смотрим, и про деликатность, которою только своим и себе вредим.
— Ну тебя! Я еще вон этого, тайного-то советника, к вечеру раззужу, да и об татарине досконально разузнаю: с какой стати свиное ухо с нами в первом
классе едет? Смотри-ка! смотри-ка! ведь и он
на нас глядит! Смеется! ишь!
[Самосознание народных масс] далеко еще не вошло у нас в тот период, в котором оно должно выразить всего себя поэтическим образом; писатели из образованного
класса до сих пор почти все занимались народом, как любопытной игрушкой, вовсе не думая
смотреть на него серьезно.
— Еще как жалко-то! Особливо, как четвертого
класса, так
на одно шитье
посмотреть, голова закружится!
— Жиндаррр!!! Жиндаррр!! — кричит кто-то
на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры…Иду
посмотреть, в чем дело…У одного из вагонов первого
класса стоит господин с кокардой и указывает публике
на свои ноги. С несчастного, в то время когда он спал, стащили сапоги и чулки…
Оделся, вышел
на палубу. Последние тучи минувшей непогоды виднелись еще
на западе, а солнце уж довольно высо́ко стояло.
Посмотрел на часы — восемь.
На палубе уж сидело несколько человек. Никита Федорыч прошел в третий
класс, но не нашел там Флора Гаврилова.
Ужасы и скорби жизни теряют свою безнадежную черноту под светом таинственной радости, переполняющей творчески работающее тело беременной женщины. В темную осеннюю ночь брошенная Катюша
смотрит с платформы станции
на Нехлюдова, сидящего в вагоне первого
класса. Поезд уходит.
Я подошла последнею к кафедре. В этот день я была дежурною по
классу и
на моей обязанности лежало
посмотреть, все ли необходимое приготовлено учителю.
В углу сидел Теркин и
смотрел в окно. Глаза его уходили куда-то, не останавливались
на толпе. И
на остальных пассажиров тесноватого отделения второго
класса он не оглядывался. Все места были заняты. Раздавались жалобы
на беспорядок,
на то, что не хватило вагонов и больше десяти минут после второго звонка поезд не двигается.
В вагоне I
класса, в узком коридорчике, столпилась у открытого окна кучка знакомых между собою пассажиров, которым не спится. Они стоят, сидят
на выдвинутых лавочках, и одна молоденькая дама с вьющимися волосами
смотрит в окно. Ветер колышет занавеску, отбрасывает назад колечки волос, и Юрасову кажется, что ветер пахнет какими-то тяжелыми, искусственными, городскими духами.
Мы с Мишей сидели в конце стола, и как раз против нас — Оля и Маша. Я все время в великом восхищении глазел
на Машу. Она искоса поглядывала
на меня и отворачивалась. Когда же я отвечал Варваре Владимировне
на вопросы о здоровьи папы и мамы, о переходе моем в следующий
класс, — и потом вдруг взглядывал
на Машу, я замечал, что она внимательно
смотрит на меня. Мы встречались глазами. Она усмехалась и медленно отводила глаза. И я в смущении думал: чего это она все смеется?
Поезд мчался по пустынным равнинам, занесенным снегом. В поезде было три классных вагона; их занимали офицеры. В остальных вагонах, теплушках, ехали солдаты, возвращавшиеся в Россию одиночным порядком. Все солдаты были пьяны.
На остановках они пели, гуляли по платформе, сидели в залах первого и второго
класса.
На офицеров и не
смотрели. Если какой-нибудь солдат по старой привычке отдавал честь, то было странно и необычно.
Квартира ему была назначена у одного богатого купца, смотревшего
на постояльца своего, как обыкновенно невежественный
класс русских
смотрит на иностранца — существо, которое в глазах их есть нечто между человеком и животным.
— И к лучшему… Никто как Бог!.. — думала Зуева, возвращаясь в Россию и
смотря в купе первого
класса на сидящую против нее парочку.
— Вот как он понимает призвание сознательного рабочего в наше грозное, трудное и радостное время!
Посмотрите на эти лакированные ботинки и зеленые носочки: вот тебе высокая боевая цель, рабочий
класс!