Неточные совпадения
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с
толстяком. Самгин заметил, что все они
смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий офицер стоял рядом с Тагильским,
на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала медно-красной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и
на хорах. Самгин тоже усмехался,
посматривая на людей рядом с ним, особенно
на толстяка в мундире министерства путей, — он
смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая...
«Фортикультяпность» произвела некоторый эффект: многие засмеялись. Того только и надо было веселому
толстяку, который, очевидно, был в казарме чем-то вроде добровольного шута. Высокий арестант
посмотрел на него с глубочайшим презрением.
Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота
на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел напротив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла
смотреть равнодушно
на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно
смотрел, как вертелось заднее колесо коляски.
Усевшись напротив Татьяны Ивановны, он стал точно сам не свой; он не мог
смотреть равнодушно; ворочался
на своем месте, краснел как рак и страшно вращал глазами; особенно когда дядя начинал утешать Татьяну Ивановну,
толстяк решительно выходил из себя и ворчал, как бульдог, которого дразнят.
— Он еще и
смотрит! — вскричал
толстяк. — Да ты что
на меня уставился? Вставай, батюшка, вставай! полчаса бужу; продирай глаза-то!
Заметив, что
на него
смотрят, седой вынул сигару изо рта и вежливо поклонился русским, — старшая дама вздернула голову вверх и, приставив к носу лорнет, вызывающе оглядела его, усач почему-то сконфузился, быстро отвернувшись, выхватил из кармана часы и снова стал раскачивать их в воздухе.
На поклон ответил только
толстяк, прижав подбородок ко груди, — это смутило итальянца, он нервно сунул сигару в угол рта и вполголоса спросил пожилого лакея...
Артур увидел возле себя
на траве две валявшиеся бутылки и газетную бумагу, оставшуюся после свертка. Старого
толстяка и хорошенькой белокурой девочки возле него уже не было. Он вспомнил их, свою беседу с ними — и улыбнулся, даже засмеялся, когда,
посмотрев себе
на грудь, увидел прицепленную к одной из пуговиц бумажку.
На этой бумажке карандашом было написано следующее...