Неточные совпадения
— Разве я не вижу, как ты
себя поставил с женою? Я слышал, как
у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два дня на охоту. Всё это хорошо как идиллия, но на целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим,
у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с
собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где
у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести
себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно
поставил гири.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее за то, что она
ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны.
У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
С тем тактом, которого так много было
у обоих, они за границей, избегая русских дам, никогда не
ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
— Да-с, — прибавил купец, —
у Афанасия Васильевича при всех почтенных качествах непросветительности много. Если купец почтенный, так уж он не купец, он некоторым образом есть уже негоциант. Я уж тогда должен
себе взять и ложу в театре, и дочь уж я за простого полковника — нет-с, не выдам: я за генерала, иначе я ее не выдам. Что мне полковник? Обед мне уж должен кондитер
поставлять, а не то что кухарка…
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они
у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет,
ставит себе стакан на голову и отходит в другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал
себя спокойно, полусонно.
У двери в прихожую сидел полицейский чиновник,
поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.
— Гроб
поставили в сарай… Завтра его отнесут куда следует. Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в
себя.
У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
Самгин спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек, в шелковой шапочке, не отрывая правый глаз от газеты, сказал, что
у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются в книжных магазинах. В книжном магазине нашлась монография на французском языке. Дома, после того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег на диван и,
поставив на грудь
себе тяжелую книгу, стал рассматривать репродукции.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет
себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил
у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести.
Поставив локти на стол, опираясь скулами на ладони, она спрашивала Судакова...
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал
себе труда ни
поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки на груди, стоял
у ворот и с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
У него даже мелькнула мысль передать ей, конечно в приличной и доступной ей степени и форме, всю длинную исповедь своих увлечений,
поставить на неведомую ей высоту Беловодову, облить ее блеском красоты, женской прелести, так, чтобы бедная Вера почувствовала
себя просто Сандрильоной [Золушкой (фр. Cendrillon).] перед ней, и потом поведать о том, как и эта красота жила только неделю в его воображении.
У него воображение было раздражено: он невольно
ставил на месте героя
себя; он глядел на нее то смело, то стоял мысленно на коленях и млел, лицо тоже млело. Она взглянула на него раза два и потом боялась или не хотела глядеть.
«Странный, необыкновенный человек! — думала она. — Все ему нипочем, ничего в грош не
ставит! Имение отдает, серьезные люди
у него — дураки,
себя несчастным называет! Погляжу еще, что будет!»
В ожидании какого-нибудь серьезного труда, какой могла дать ей жизнь со временем, по ее уму и силам, она положила не избегать никакого дела, какое представится около нее, как бы оно просто и мелко ни было, — находя, что, под презрением к мелкому, обыденному делу и под мнимым ожиданием или изобретением какого-то нового, еще небывалого труда и дела, кроется
у большей части просто лень или неспособность, или, наконец, больное и смешное самолюбие —
ставить самих
себя выше своего ума и сил.
Я разложил
у себя на бюро бумаги, книги,
поставил на свое место чернильницу, расположил все мелочи письменного стола, как дома.
Тебя удивляет и, может быть, оскорбляет моя стариковская откровенность, но войди в мое положение, деточка,
поставь себя на мое место; вот я старик, стою одной ногой в могиле, целый век прожил, как и другие, с грехом пополам, теперь
у меня в руках громадный капитал…
В исповеди Привалова чего-то недоставало, чувствовался заметный пробел, — Надежда Васильевна это понимала, но не решалась
поставить вопрос прямо.
У Привалова уже вертелось на языке роковое признание в своей погибшей, никому не известной любви, но он преодолел
себя и удержался.
Привалов
поставил карту — ее убили, вторую — тоже, третью — тоже. Отсчитав шестьсот рублей, он отошел в сторону. Иван Яковлич только теперь его заметил и поклонился с какой-то больной улыбкой;
у него на лбу выступали капли крупного пота, но руки продолжали двигаться так же бесстрастно, точно карты сами
собой падали на стол.
Мимоходом Марья Степановна успела пожаловаться на Василия Назарыча, который заводит новшества: старшую дочь выдумал учить, новую мебель
у себя поставил, знается с бритоусами и табашниками.
Глаза умершего были открыты и запорошены снегом. Из осмотра места вокруг усопшего мои спутники выяснили, что когда китаец почувствовал
себя дурно, то решил стать на бивак, снял котомку и хотел было
ставить палатку, но силы оставили его; он сел под дерево и так скончался. Маньчжур Чи-Ши-у, Сунцай и Дерсу остались хоронить китайца, а мы пошли дальше.
Потому, если вам укажут хитреца и скажут: «вот этого человека никто не проведет» — смело
ставьте 10 р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого хитреца, если только захотите, а еще смелее
ставьте 100 р. против 1 р., что он сам
себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая черта в характере
у хитрецов, на чем-нибудь водить
себя за нос.
—
У Буйс, на Кузнецкой мост, — отрывисто отвечал Карл Иванович, несколько пикированный, и
ставил одну ногу на другую, как человек, готовый постоять за
себя.
Пить чай в трактире имеет другое значение для слуг. Дома ему чай не в чай; дома ему все напоминает, что он слуга; дома
у него грязная людская, он должен сам
поставить самовар; дома
у него чашка с отбитой ручкой и всякую минуту барин может позвонить. В трактире он вольный человек, он господин, для него накрыт стол, зажжены лампы, для него несется с подносом половой, чашки блестят, чайник блестит, он приказывает — его слушают, он радуется и весело требует
себе паюсной икры или расстегайчик к чаю.
Его арестовали дома,
поставили у дверей спальной с внутренней стороны полицейского солдата и братом милосердия посадили
у постели больного квартального надзирателя; так что, приходя в
себя после бреда, он встречал слушающий взгляд одного или испитую рожу другого.
Чувствуя
себя связанным беспрерывным чиновничьим надзором, он лично вынужден был сдерживать
себя, но ничего не имел против того, когда жена, становясь на молитву,
ставила рядом с
собой горничную и за каждым словом щипала ее, или когда она приказывала щекотать провинившуюся «девку» до пены
у рта, или гонять на корде, как лошадь, подстегивая сзади арапником.
— Кабы он на прародительском троне сидел, ну, тогда точно, что… А то и я, пожалуй, велю трон
у себя в квартире
поставить да сяду — стало быть, и я буду король?
— Разумеется. Ты
у тетеньки в гостях и, стало быть, должен вести
себя прилично. Не след тебе по конюшням бегать. Сидел бы с нами или в саду бы погулял — ничего бы и не было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра, а я на ее месте
поставила бы тебя на коленки, и дело с концом. И я бы не заступилась, а сказала бы: за дело!
Дамы целуются; девицы удаляются в зал, обнявшись, ходят взад и вперед и шушукаются. Соловкина — разбитная дама, слегка смахивающая на торговку; Верочка действительно с горбиком, но лицо
у нее приятное. Семейство это принадлежит к числу тех, которые, как говорится, последнюю копейку готовы ребром
поставить, лишь бы
себя показать и на людей посмотреть.
И никто ему не
поставит в заслугу, что он, например, на Масленице, ради экономии, folle journйe
у себя отменил; никто не скажет: вот как Федор Васильич нынче
себя благоразумно ведет — надо ему за это вздохнуть дать!
Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к
себе. Тщетно молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь
поставить за
себя другого живописца; тщетно уверял, что жена
у него хворая, к работе непривычная, — матушка слышать ничего не хотела.
Педагогические приемы
у пана Пашковского были особенные: он брал малыша за талию,
ставил его рядом с
собою и ласково клал на голову левую руку. Малыш сразу чувствовал, что к поверхности коротко остриженной головы прикоснулись пять заостренных, как иголки, ногтей, через которые, очевидно, математическая мудрость должна проникнуть в голову.
Впрочем, незваные гости ушли в огород, где
у попа была устроена под черемухами беседка, и там расположились сами по
себе. Ермилыч выкрал
у зазевавшейся стряпухи самовар и сам
поставил его.
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к
себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом
ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что
у такого-то есть уже баба.
Когда мы немного просохли, то начали
ставить палатку и греть чай. Только теперь я почувствовал
себя совершенно измученным и разбитым. Я лег около костра, но, несмотря на усталость, не мог уснуть. Моим спутникам тоже не спалось. Всю ночь мы просидели
у огня, дремали и слушали, как бушевало море.
Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом
себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко
себя над нею
ставлю (когда
у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до
себя».
А вот дедушка ваш, Петр Андреич, и палаты
себе поставил каменные, а добра не нажил; все
у них пошло хинеюи жили они хуже папенькиного, и удовольствий никаких
себе не производили, — а денежки все порешил, и помянуть его нечем, ложки серебряной от них не осталось, и то еще, спасибо, Глафира Петровна порадела».
Даже свою лавочку он уступил Оксе, а
себе поставил у противоположной стены другую.
— Мы как нищие… — думал вслух Карачунский. — Если бы настоящие работы
поставить в одной нашей Балчуговской даче, так не хватило бы пяти тысяч рабочих… Ведь сейчас старатель сам
себе в убыток работает, потому что не пропадать же ему голодом. И компании от его голода тоже нет никакой выгоды… Теперь мы купим
у старателя один золотник и наживем на нем два с полтиной, а тогда бы мы нажили полтину с золотника, да зато нам бы принесли вместо одного пятьдесят золотников.
В партии Кишкина находился и Яша Малый, но он и здесь был таким же безответным, как
у себя дома. Простые рабочие его в грош не
ставили, а Кишкин относился свысока. Матюшка дружил только со старым Туркой да со своими фотьянскими.
У них были и свои разговоры. Соберутся около огонька своей артелькой и толкуют.
Таисья терпеливо выслушивала выговоры и ворчанье Петра Елисеича и не возражала ему. Это было лучшее средство
поставить на своем, как она делала всегда. Собственно говоря, Петр Елисеич всегда был рад ее видеть
у себя, и теперь в особенности, — Таисья везде являлась желанною гостьей.
Белоярцев по привычке хотел сказать: «отчего же
у меня сапоги не демоны», но спохватился и, уже не
ставя себя образцом, буркнул только...
Один раз, когда мы все сидели в гостиной, вдруг вошел Иван Борисыч, небритый, нечесаный, очень странно одетый; бормоча
себе под нос какие-то русские и французские слова, кусая ногти, беспрестанно кланяясь набок, поцеловал он руку
у своей матери, взял ломберный стол,
поставил его посереди комнаты, раскрыл, достал карты, мелки, щеточки и начал сам с
собою играть в карты.
Но я находился в раздраженном состоянии человека, проигравшего более того, что
у него есть в кармане, который боится счесть свою запись и продолжает
ставить отчаянные карты уже без надежды отыграться, а только для того, чтобы не давать самому
себе времени опомниться. Я дерзко улыбнулся и ушел от него.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть
у Кати, то
у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от
себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и
ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
Пишешь ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано, то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты
у меня умница и пустого дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не сказать: побереги
себя, друг мой! не
поставляй сим лицам в тяжкую вину того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым и ему подобными!
После полудня, разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла на станцию, спросила
себе чаю и села
у окна,
поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Из окна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы, волостное правление — темно-серый дом с провисшей крышей. На крыльце волости сидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья. Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.
— А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива,
ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет
себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей… Ты, собачья душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто
у тебя полковой командир?
Люберцев не держит дома обеда, а обедает или
у своих (два раза в неделю), или в скромном отельчике за рубль серебром. Дома ему было бы приятнее обедать, но он не хочет баловать
себя и боится утратить хоть частичку той выдержки, которую
поставил целью всей своей жизни. Два раза в неделю — это, конечно, даже необходимо; в эти дни его нетерпеливо поджидает мать и заказывает его любимые блюда — совестно и огорчить отсутствием. За обедом он сообщает отцу о своих делах.
— Пустяки, — ворчал про
себя Евсей, — как не пустяки:
у тебя так вот пустяки, а я дело делаю. Вишь ведь, как загрязнил сапоги, насилу отчистишь. — Он
поставил сапог на стол и гляделся с любовью в зеркальный лоск кожи. — Поди-ка, вычисти кто этак, — примолвил он, — пустяки!