Неточные совпадения
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить
боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при
постоянном повторении его имени требовали к себе внимания.
Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул
постоянный, свежий, а наконец и крепкий ветер, так что у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного
заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью стало тише.
Потом — возвращение на родину, отравленная, опустошенная жизнь, мелкая возня, мелкие хлопоты, раскаяние горькое и бесплодное и столь же бесплодное и горькое забвение — наказание не явное, но ежеминутное и
постоянное, как незначительная, но неизлечимая
боль, уплата по копейке долга, которого и сосчитать нельзя…
В конце концов
постоянные припоминания старых умертвий должны были оказать свое действие. Прошлое до того выяснилось, что малейшее прикосновение к нему производило
боль. Естественным последствием этого был не то испуг, не то пробуждение совести, скорее даже последнее, нежели первое. К удивлению, оказывалось, что совесть не вовсе отсутствовала, а только была загнана и как бы позабыта. И вследствие этого утратила ту деятельную чуткость, которая обязательно напоминает человеку о ее существовании.
Это нравственное растление, это уничтожение человека действует на нас тяжеле всякого, самого трагического происшествия: там видишь гибель одновременную, конец страданий, часто избавление от необходимости служить жалким орудием каких-нибудь гнусностей; а здесь —
постоянную, гнетущую
боль, расслабление, полутруп, в течение многих лет согнивающий заживо…
— Вас уничтожить надо! — взвизгивал Саша. Многие
болели постоянным страхом побоев и смерти, некоторым, как Елизару Титову, приходилось лечиться от страха в доме для душевнобольных.
В то время, как я приписывала свой бледный и истощенный вид слабости нервов и головным
болям, ум мой ежедневно крепнул и оживлялся от
постоянного упражнения» (см. «Москвитянин», 1842, № 1, стр. 101–102, Материалы).
Боль в боку всё томила, всё как будто усиливалась, становилась
постоянной, вкус во рту становился всё страннее, ему казалось, что пахло чем-то отвратительным у него изо рта, и аппетит и силы всё слабели.
Но случилось, что неловкость эта стала увеличиваться и переходить не в
боль еще, но в сознание тяжести
постоянной в боку и в дурное расположение духа.
Загоскин начинал расхварываться: он чувствовал
постоянный лом, по временам сильно ожесточавшийся в ногах и даже в груди, с каким-то наружным раздражением кожи; впрочем, сначала он терпел более беспокойства, чем
боли.
Ежели здоровье состоит в том, чтобы беспрепятственно совершались в человеке отправления растительной жизни и чтобы не было в теле
постоянного ощущения какой-нибудь острой
боли, то, пожалуй, можно согласиться, что все толстые идиоты совершенно здоровы.
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины,
болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая
постоянный страх.
Боль, как зубная:
постоянная, тянущая за душу.
На душе было мрачно. Она шила и думала, и от всего, о чем думала, на душе становилось еще мрачнее. Шить ей было трудно: руки одеревенели от работы, глаза
болели от
постоянного вглядывания в номера страниц при фальцовке; по черному она ничего не видела, нитку ей вдела Зина. Это в двадцать-то шесть лет! Что же будет дальше?… И голова постоянно кружится, и в сердце
болит, по утрам тяжелая, мутная тошнота…
Она служила и у «ее сиятельства графини К.», и у «баронессы М.», и у «генеральши Н.», и у «адмиральши В.», и
постоянными поучениями, как надо воспитывать «дите», чтобы оно не
болело, совсем уничтожала меня.
Бодрости еще очень мало в душе Вадима Петровича. Всего больше удручает его
постоянное лежанье. В груди он тоже стал ощущать
боль и смертельно боится, что у него не ревматизм, а подагра, которая подбирается к сердцу, — и тогда конец.