Неточные совпадения
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся
за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую
почти весь город, так что не было дома, который не
считал бы одного или двух злоумышленников.
Она знала, что, несмотря на поглощающие
почти всё его время служебные обязанности, он
считал своим долгом следить
за всем замечательным, появлявшимся в умственной сфере.
И буду
за честь считать, если меня выберут гласным.
— Нет, — перебил он и невольно, забывшись, что он этим ставит в неловкое положение свою собеседницу, остановился, так что и она должна была остановиться. — Никто больше и сильнее меня не чувствует всей тяжести положения Анны. И это понятно, если вы делаете мне
честь считать меня
за человека, имеющего сердце. Я причиной этого положения, и потому я чувствую его.
Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трех случаях всегда следует взяться
за саблю, именно: когда комиссары [Комиссары — польские сборщики податей.] не уважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились над православием и не
почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он
считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства.
Одним словом, я, кажется, ее понял, что и
считаю себе
за честь.
— Чтой-то вы уж совсем нас во власть свою берете, Петр Петрович. Дуня вам рассказала причину, почему не исполнено ваше желание: она хорошие намерения имела. Да и пишете вы мне, точно приказываете. Неужели ж нам каждое желание ваше
за приказание
считать? А я так вам напротив скажу, что вам следует теперь к нам быть особенно деликатным и снисходительным, потому что мы все бросили и, вам доверясь, сюда приехали, а стало быть, и без того уж
почти в вашей власти состоим.
Папаша был статский полковник и уже
почти губернатор; ему только оставался всего один какой-нибудь шаг, так что все к нему ездили и говорили: «Мы вас уж так и
считаем, Иван Михайлыч,
за нашего губернатора».
«А ведь это, пожалуй, и хорошо, что он меня
почти за сумасшедшего
считает», — подумал Раскольников.
Я вас, во всяком случае,
за человека наиблагороднейшего почитаю-с, и даже с зачатками великодушия-с, хоть и не согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом
считаю заявить наперед, прямо и с совершенною искренностию, ибо прежде всего не желаю обманывать.
— Потому что, как я уж и объявил давеча,
считаю себя обязанным вам объяснением. Не хочу, чтобы вы меня
за изверга
почитали, тем паче что искренно к вам расположен, верьте не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
Вот нас
честит!
Вот первая, и нас
за никого
считает!
Зла, в девках целый век, уж бог ее простит.
И он
счел долгом бранить Пушкина, уверяя, что Пушкин во всех своих стихотворениях только и делал, что кричал: „На бой, на бой
за святую Русь“.]
за честь России!
— Сделайте одолжение!
За честь сочту, — с радостью откликнулся Денисов и даже, привстав со стула, поклонился гостю. А после этого начал...
— Нет, не то, — отозвался Обломов,
почти обидевшись, — где же то? Разве у меня жена сидела бы
за вареньями да
за грибами? Разве
считала бы тальки да разбирала деревенское полотно? Разве била бы девок по щекам? Ты слышишь: ноты, книги, рояль, изящная мебель?
Она теперь только поняла эту усилившуюся к ней, после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на свои старые плечи, стерла своей виной ее вину и не
сочла последнюю
за «потерю
чести». Потеря
чести! Эта справедливая, мудрая, нежнейшая женщина в мире, всех любящая, исполняющая так свято все свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая другим, — эта всеми чтимая женщина «пала, потеряла
честь»!
— Он солгал. Я — не мастер давать насмешливые прозвища. Но если кто проповедует
честь, то будь и сам честен — вот моя логика, и если неправильна, то все равно. Я хочу, чтоб было так, и будет так. И никто, никто не смей приходить судить меня ко мне в дом и
считать меня
за младенца! Довольно, — вскричал он, махнув на меня рукой, чтоб я не продолжал. — А, наконец!
Сколько я мог заключить, гость, несмотря на любезность и кажущееся простодушие тона, был очень чопорен и, конечно, ценил себя настолько, что визит свой мог
считать за большую
честь даже кому бы то ни было.
— Пошел вон, пошел вон, иди вон! — прокричала Татьяна Павловна,
почти толкая меня. — Не
считайте ни во что его вранье, Катерина Николаевна: я вам сказала, что оттуда его
за помешанного аттестовали!
— Я просто не хочу, чтоб меня выскакивали учить и
считали за мальчишку! — отрезал он
почти с гневом.
Одним словом, она
считала себя предо мной
за что-то ничтожное или даже
почти неприличное.
Те, кто не были знакомы, поспешили познакомиться с Нехлюдовым, очевидно
считая это
за особую
честь.
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и
честью. Во всяком случае, позвольте мне
считать вас
за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения
чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
Да к тому же Митя его даже и
за человека теперь
считать не мог, ибо известно было всем и каждому в городе, что это лишь больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой, так сказать, лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что это уже давно так, уже
почти год как так.
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то
почти манию, что он
считал их
за недоданное ему, обманом отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это
почти одно и то же для человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие годы, как я
считаю ее
за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны
считает себе
за большую
честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать
за ответом завтра поутру.
Не сердитесь
за эти строки вздору, я не буду продолжать их; они
почти невольно сорвались с пера, когда мне представились наши московские обеды; на минуту я забыл и невозможность записывать шутки, и то, что очерки эти живы только для меня да для немногих, очень немногих оставшихся. Мне бывает страшно, когда я
считаю — давно ли перед всеми было так много, так много дороги!..
—
За гостеприимство Парижа я заплатил сто тысяч франков — и потому
считал себя
почти сквитавшимся.
Рыцарь был страшная невежда, драчун, бретер, разбойник и монах, пьяница и пиетист, но он был во всем открыт и откровенен, к тому же он всегда готов был лечь костьми
за то, что
считал правым; у него было свое нравственное уложение, свой кодекс
чести, очень произвольный, но от которого он не отступал без утраты собственного уважения или уважения равных.
Классические французы
считают мир
за Рейном, Германию, Востоком,
почти Азией.
Земская больница в г. Серпухове, Москов. губ., поставленная роскошно и удовлетворяющая вполне современным требованиям науки, где среднее ежедневное число коечных больных в 1893 г. было 43 и амбулаторных 36,2 (13278 в год), где врач
почти каждый день делает серьезные операции, наблюдает
за эпидемиями, ведет сложную регистрацию и проч. — эта лучшая больница в уезде в 1893 г. стоила земству 12803 р. 17 к.,
считая тут страхования и ремонт зданий 1298 р. и жалованье прислуге 1260 р. (см. «Обзор Серпуховской земской санитарно-врачебной организации
за 1892–1893 гг.»).
— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду
считать, — сказал князь. — Давеча я вас уже совсем
за злодея
почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только
за злодея, но и
за слишком испорченного человека
считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
О жене его
почти сказать нечего: звали ее Каллиопой Карловной; из левого ее глаза сочилась слезинка, в силу чего Каллиопа Карловна (притом же она была немецкого происхождения) сама
считала себя
за чувствительную женщину; она постоянно чего-то все боялась, словно не доела, и носила узкие бархатные платья, ток и тусклые дутые браслеты.
Плавин, кажется, остался не совсем доволен тем, что происходило
за обедом, потому что — не дождавшись даже, чтобы встали из-за стола, и похвалив только слегка Вихрову его речь — он раскланялся со всеми общим поклоном и уехал; вряд ли он не
счел, что лично ему на этом обеде оказано мало было
почести, тогда как он в сущности только себя да, пожалуй, еще Марьеновского и
считал деятелями в преобразованиях.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не
считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей
за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар
почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек,
за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
—
За мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они
считают меня, как и Гамлета,
почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес книжку… если вы только позволите…
— Э, нет, нет, этого уж, пожалуйста, не надо, — заторопился Порфирий, заметив, что юнкер опускает руку в карман
за деньгами. — Это я
за честь считаю угостить александровского юнкера, а не так, чтобы с корыстью.
— Поверьте, Кармазинов, что все
считают даже
за честь… — не удержалась даже сама предводительша.
Попробуй я завещать мою кожу на барабан, примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел
честь начать службу, с тем чтобы каждый день выбивать на нем пред полком русский национальный гимн,
сочтут за либерализм, запретят мою кожу… и потому ограничился одними студентами.
Здесь я не могу пройти молчанием странную участь Марьи Станиславовны. Кажется, еще с четырнадцатилетнего возраста ее все
почти мужчины, знавшие молоденькую панну,
считали каким-то правом для себя ухаживать
за нею. И Марья Станиславовна от этого ухаживания чувствовала великое удовольствие. Аггей Никитич совершенно не подозревал этой черты в ней.
Екатерина Петровна хоть соглашалась, что нынче действительно стали отстаивать слабых, бедных женщин, но все-таки сделать какой-нибудь решительный шаг колебалась,
считая Тулузова
почти не
за человека, а
за дьявола. Тогда камер-юнкер, как сам человек мнительный и способный придумать всевозможные опасности, навел ее
за одним секретным ужином на другого рода страх.
Вслед
за тем повторились подобные возгласы и в других, более отдаленных группах и закончились
почти басистым ревом: «Мы не желаем вас
считать!» Бас этот вряд ли не принадлежал секретарю депутатского собрания. Часам к двенадцати, как водится, приехал губернатор и, войдя на небольшое возвышение, устроенное в одном конце зала, произнес краткую речь...
—
Почти четыре комнаты, — говорил он, — зеркала в золотых рамах, мебель обита шелком, перегородка красного дерева, ковер персидский… Ну-с, это окончательно Европа! И так как я
считаю себя все-таки принадлежащим больше к европейцам, чем к москвичам, то позвольте мне этот номер оставить
за собою!
Он был им утешением в их ссылке, и они, обыкновенно мрачные и угрюмые, всегда улыбались, на него глядя, и когда заговаривали с ним (а говорили они с ним очень мало, как будто все еще
считая его
за мальчика, с которым нечего говорить о серьезном), то суровые лица их разглаживались, и я угадывал, что они с ним говорят о чем-нибудь шутливом,
почти детском, по крайней мере они всегда переглядывались и добродушно усмехались, когда, бывало, выслушают его ответ.
Но когда мы с причтом, окончив служение, проходили мимо бакалейной лавки братьев Лялиных, то один из поляков вышел со стаканом вина на крыльцо и, подражая голосом дьякону, возгласил: „Много ли это!“ Я понял, что это посмеяние над многолетием, и так и описал, и сего не срамлюсь и
за доносчика себя не
почитаю, ибо я русский и деликатность с таковыми людьми должен
считать за неуместное.
Однако ж позвольте спросить: уверены ли вы, что те, которые уже совершенно смирились и
считают себе
за честь и
за счастье быть вашими шутами, приживальщиками и прихлебателями, — уверены ли вы, что они уже совершенно отказались от всякого самолюбия?
«По целым часам в приемной у меня коптел! у притолоки стоял!
за честь себе
считал, когда я не то что рукой — мизинцем его поманю!» — восклицает он, весь дрожа и захлебываясь от негодования.
Узнав же, что его Сонечку какой-то деревенский помещик не вдруг удостоил
чести войти в его семейство, — он ни
за что не согласится и
сочтет это унижением.
Сначала в Москве ее носили на руках,
считали за особенную рекомендацию на светское значение ездить к графине; но мало-помалу желчный язык ее и нестерпимая надменность отучили от ее дома
почти всех.