Неточные совпадения
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в
стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть,
похожая на злобу и, быть может, сродни ей… Одинцовой стало и страшно и жалко его.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и
на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые
стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не
похожий на гром. Можно было подумать, что
на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело
стекло и серебро
на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая,
похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя
на стуле, весело командовала...
Самгин видел, как за санями взорвался пучок огня,
похожий на метлу, разодрал воздух коротким ударом грома, взметнул облако снега и зеленоватого дыма; все вокруг дрогнуло, зазвенели
стекла, — Самгин пошатнулся от толчка воздухом в грудь, в лицо и крепко прилепился к стене,
на углу.
Рядом с рельсами, несколько ниже насыпи, ослепительно сияло
на солнце здание машинного отдела, построенное из железа и
стекла,
похожее формой
на огромное корыто, опрокинутое вверх дном; сквозь
стекла было видно, что внутри здания медленно двигается сборище металлических чудовищ, толкают друг друга пленные звери из железа.
Но особенно он памятен мне в праздничные вечера; когда дед и дядя Михаил уходили в гости, в кухне являлся кудрявый, встрепанный дядя Яков с гитарой, бабушка устраивала чай с обильной закуской и водкой в зеленом штофе с красными цветами, искусно вылитыми из
стекла на дне его; волчком вертелся празднично одетый Цыганок; тихо, боком приходил мастер, сверкая темными
стеклами очков; нянька Евгенья, рябая, краснорожая и толстая, точно кубышка, с хитрыми глазами и трубным голосом; иногда присутствовали волосатый успенский дьячок и еще какие-то темные, скользкие люди,
похожие на щук и налимов.
То был не человеческий голос, не рожок, не гусли, а что-то
похожее на шум ветра в тростнике, если бы тростник мог звенеть, как
стекло или струны.
Я унес от этой женщины впечатление глубокое, новое для меня; предо мною точно заря занялась, и несколько дней я жил в радости, вспоминая просторную комнату и в ней закройщицу в голубом,
похожую на ангела. Вокруг все было незнакомо красиво, пышный золотистый ковер лежал под ее ногами, сквозь серебряные
стекла окон смотрел, греясь около нее, зимний день.
Шлак
стекал по наклонному желобу в котлы, подставленные к отвесному краю фундамента, и застывал в них зеленоватой густой массой,
похожей на леденец.
Случалось, что в то время, когда я думал совсем о другом и даже когда был сильно занят ученьем, — вдруг какой-нибудь звук голоса, вероятно,
похожий на слышанный мною прежде, полоса солнечного света
на окне или стене, точно так освещавшая некогда знакомые, дорогие мне предметы, муха, жужжавшая и бившаяся
на стекле окошка,
на что я часто засматривался в ребячестве, — мгновенно и
на одно мгновение, неуловимо для сознания, вызывали забытое прошедшее и потрясали мои напряженные нервы.
По обыкновению он был одет в татарскую рубаху, и она делала его
похожим на старую бабу. Стоял он как бы прячась за угол печи, в одной руке — бутылка водки, в другой — чайный стакан, руки у него, должно быть, дрожали —
стекло звенело, слышалось бульканье наливаемой влаги.
— Что ж, что выросла! Эка невидаль! Вот если б она сумела растолстеть так, как я! — сказала толстая цикада, со стволом,
похожим на бочку. — И чего тянется? Все равно ничего не сделает. Решетки прочны, и
стекла толсты.
Утро. Сквозь льняные кружева, покрывающие оконные
стекла, пробивается в детскую яркий солнечный свет. Ваня, мальчик лет шести, стриженый, с носом,
похожим на пуговицу, и его сестра Нина, четырехлетняя девочка, кудрявая, пухленькая, малорослая не по летам, просыпаются и через решетки кроваток глядят сердито друг
на друга.