Неточные совпадения
— Пусть так! — более и более слабея, говорила она, и слезы
появились уже
в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения
умом и своими убеждениями! У меня ни
ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его
в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Фортунку я уже не застал, а вот воланы не перевелись. Вместо прежних крепостников
появились новые богатые купеческие «саврасы без узды», которые старались подражать бывшим крепостникам
в том, что было им по
уму и по силам. Вот и пришлось лихачам опять воланы набивать ватой, только вдвое потолще, так как удар сапога бутылками тяжелее барских заграничных ботинок и козловых сапог от Пироне.
Появились новые, смелые, гордые люди, загораются
в умах пламенные свободные мысли.
Минут десять спустя Марья Николаевна
появилась опять
в сопровождении своего супруга. Она подошла к Санину… а походка у ней была такая, что иные чудаки
в те, увы! уже далекие времена, — от одной этой походки с
ума сходили. «Эта женщина, когда идет к тебе, точно все счастье твоей жизни тебе навстречу несет», — говаривал один из них. Она подошла к Санину — и, протянув ему руку, промолвила своим ласковым и как бы сдержанным голосом по русски: «Вы меня дождетесь, не правда? Я вернусь скоро».
— И такая грязная, такая… низкая мысль могла
появиться у вас, у Степана Верховенского,
в вашем светлом
уме,
в вашем добром сердце и… еще до Липутина!
На руках Терентия осталась жена Якова, помешавшаяся
в уме во время пожара, и сын его Илья, десятилетний мальчик, крепкий, черноглазый, серьёзный… Когда этот мальчик
появлялся на улице, ребятишки гонялись за ним и бросали
в него камнями, а большие, видя его, говорили...
Можно судить, что сталось с ним: не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и только благодаря своему сильному организму он не сошел с
ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая жизнь: беспрерывные переезды из города
в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды
в отелях; плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными операми,
в которых постоянно
появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные станом тенора (последних, по большей части, женская половина публики года
в три совсем порешала).
Так прошли первые дни праздника. Тихо было
в Служней слободе, как
в будень день. Никому праздник на
ум не шел. Белоусовские воры начали
появляться в Служней слободе среди белого дня, подъезжали к самым монастырским стенам и кричали...
Для этого нужно было время, приготовление; нужно было, чтобы
появилось сначала сознание недостатков, чувство необходимости их исправления; сначала должно было теоретически овладеть
умами, чтобы потом практически выразиться
в жизни.
Как картина современных нравов, комедия «Горе от
ума» была отчасти анахронизмом и тогда, когда
в тридцатых годах
появилась на московской сцене. Уже Щепкин, Мочалов, Львова-Синецкая, Ленский, Орлов и Сабуров играли не с натуры, а по свежему преданию. И тогда стали исчезать резкие штрихи. Сам Чацкий гремит против «века минувшего», когда писалась комедия, а она писалась между 1815 и 1820 годами.
Во многих
умах могут
появляться прекрасные порывы, произведенные присталыми убеждениями; но все они — и порывы и самые убеждения — бесполезно погибают и рассыпаются
в прах, не
в силах будучи противиться давлению темной и тяжелой массы, со всех сторон заграждающей им путь.
Прошла неделя. Токарев сильно похудел и осунулся,
в глазах
появился странный нервный блеск. Взмутившиеся
в мозгу мысли не оседали. Токарев все думал, думал об одном и том же. Иногда ему казалось: он сходит с
ума. И страстно хотелось друга, чтоб высказать все, чтоб облегчить право признать себя таким, каков он есть. Варваре Васильевне он способен был бы все сказать. И она поняла бы, что должен же быть для него какой-нибудь выход.
Жили
в Казани и шумно и привольно, но по части высшей „интеллигенции“ было скудно. Даже
в Нижнем нашлось несколько писателей за мои гимназические годы; а
в тогдашнем казанском обществе я не помню ни одного интересного мужчины с литературным именем или с репутацией особенного
ума, начитанности. Профессора
в тамошнем свете
появлялись очень редко, и едва ли не одного только И.К.Бабста встречал я
в светских домах до перехода его
в Москву.
Прошли целые пять лет с нашей встречи
в Берлине, и мы разговорились. Он немного постарел за это время, но был еще очень бодр и представителен, с той же свободной, красивой речью. Свою писательскую карьеру он начинал уже считать поконченною, изредка
появляясь в печати с вещами вроде его статьи «Миллион терзаний», где его
ум, художнический вкус и благородство помыслов вылились
в такой привлекательной форме.
Странное сознание
появилось в его
уме: ему показалось, что когда мать была жива — он мог быть с нею
в разлуке, не видеть и не слышать ее, теперь же она везде и всегда будет около него, он будет не только слышать, но и видеть ее.
Он помнит все это, но помнит как-то смутно, как будто та кровавая пелена, которая
появилась перед его глазами
в гостиной Стоцких и которая нет-нет, да и застилает их и теперь, мешает ему ясно воспроизводить
в уме впечатления последующих событий. Да и самые эти события, кроме одного, о котором он и теперь не может вспомнить без ужаса, представляются ему какими-то мелкими, ничтожными.
В его
уме ни на одну секунду, при воспоминании об этой встрече, не
появлялась мысль о Наталье Федоровне как о женщине, и это очищенное горнилом страданий чувство возвысило его
в собственных глазах, доставляло ему чисто райское наслаждение и подтверждало запавшую
в его голову мысль о его роли
в жизни графини Аракчеевой.
Кто мог быть этот поздний посетитель, вероятно вошедший
в дом по черному ходу? Она не знала, да и не это интересовало ее. Он, вероятно, скоро уйдет, ведь уже ночь. Это предположение
появилось в ее
уме.
Не успел он прикинуть
в уме приблизительно стоимость окружающей его обстановки, как дверь, ведущая во внутренние комнаты, бесшумно отворилась и на ее пороге
появилась грациозная, худенькая блондинка, с заплетенными
в одну роскошную косу золотисто-льняными волосами, видимо, оттягивавшими назад ее миловидную миниатюрную головку.
На этом, лишенном жизни лице порой
появлялась даже улыбка, но улыбка не радовавшая, а заставлявшая содрогаться окружающих. Такова сила глаз
в лице человека, этих светочей его
ума.
Он несколько пришел
в себя под влиянием свежего благорастворенного воздуха, и первый вопрос, который
появился в его
уме, был: «Куда он идет»?
В их
уме даже
появилась роковая мысль, что молодая девушка тронулась
в уме.
Мысль об Эмме снова
появилась в его
уме и снова отуманила его. Он понял, впрочем, что каким-то чудом избег опасности, и благоговейно опустился на колени, забывшись на несколько минут
в теплой благодарственной молитве Всеблагому Творцу.
Так говорил этот серьезный, властный голос, и граф Свянторжецкий уже стал было прислушиваться к нему. Тогда-то
в уме его и стало
появляться решение отказаться от услуг патера Вацлава и постараться сбросить с себя гнет страсти к княжне Людмиле, вычеркнуть из сердца ее пленительный образ.
Все это мгновенно промелькнуло
в голове графа Казимира. «Нет, я не поддамся им… Я объярленный жених Похвисневой и я женюсь на ней», — вдруг
появилось в его
уме бесповоротное решение.
Когда она постепенно все более и более стала привязываться к своему жениху, стала, как ей, по крайней мере, казалось, все более и более любить его, она стала яснее понимать и чувство к ней Якова Потаповича, и кроме жалости к нему,
в ее
уме и душе
появилось безграничное уважение, почти благоговение перед этим чувством.
Польщенное самолюбие не допустило даже
появиться в его
уме мысли, откуда знаменитость, видевшая его
в первый раз
в жизни, получила сведение о его знаниях.
Мысль об Эмме снова
появилась в его
уме и снова отуманила его. Он понял, впрочем, что каким-то чудом избежал опасности, и благоговейно опустился на колени, забывшись на несколько минут
в теплой благодарственной молитве Всеблагому Творцу.