Неточные совпадения
Лежу я в тарантасе по-прежнему, а вокруг тарантаса — и на пол-аршина, не более, от его края —
водная гладь, освещенная луною, дробится и дрожит мелкой, четкой рябью.
Слышался только шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась
по водному зеркалу, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы.
Как-то раз, на закате солнца, пьяный пассажир второго класса, дородный купец-пермяк упал за борт и, барахтаясь, поплыл
по красно-золотой
водной дороге.
Без шапки, взъерошенный, в прорванном
по швам холстинном кафтане, поджав под себя ноги, он сидел неподвижно на голой земле; так неподвижно сидел он, что куличок-песочник при моем приближении сорвался с высохшей тины в двух шагах от него и полетел, дрыгая крылышками и посвистывая, над
водной гладью.
И напала на нас на всех с этих пор сугубая тоска, и пошла она
по нас как
водный труд
по закожью: в горнице, где одни славословия слышались, стали раздаваться одни вопления, и в недолгом же времени все мы развоплились даже до немощи и земли под собой от полных слезами очей не видим, а чрез то или не через это, только пошла у нас болезнь глаз, и стала она весь народ перебирать.
Я посмотрел в том же направлении.
По широкой
водной поверхности расходилась темными полосами частая зыбь. Волны были темны и мутны, и над ними носились, описывая беспокойные круги, большие белые птицы вроде чаек, то и дело падавшие на реку и подымавшиеся вновь с жалобно-хищным криком.
Я не видел никакой тучи. Лодка наша торопливо удалялась от одного берега, но другой как будто не приближался, и река, имеющая здесь около шести верст в ширину, только раздвигалась перед нами, как море. Вверх
по течению широко разлившаяся
водная гладь почти сливалась с золотом близкого заката, и только туманная синяя полоска отделяла воду от неба.
В окольных селах нагорных и заволжских дружно подхватили соборный благовест, и зычный гул понесся
по высоким горам,
по крутым откосам,
по съездам,
по широкой
водной равнине,
по неоглядной пойме лугового берега.
Не стая белоснежных лебедей плавно несется
по водным зыбям, широ́ко раскинув свои полотняные крылья, — стройные расшивы
по Волге бегут и еле двигаются черепашьим ходом неуклюжие коноводки, таща за собой целые города огромных ладей…
Крики извозчиков, звон разнозвучных болхарéй, гормотух, гремков и бубенчиков, навязанных на лошадиную сбрую, стук колес о булыжную мостовую, стук заколачиваемых ящиков, стукотня татар, выбивающих палками пыль из овчин и мехов, шум, гам, пьяный хохот, крупная ругань, писк шарманок, дикие клики трактирных цыган и арфисток, свистки пароходов, несмолкающий нестройный звон в колокольном ряду и множество иных разнообразных звуков слышатся всюду и далеко разносятся
по водному раздолью рек,
по горам и
по гладким, зеленым окрестностям ярманки.
Медленно тускнут лучи дневного светила, полупрозрачные тени багряно-желтых облаков темно-лиловыми пятнами стелются
по зеркальной
водной поверхности, а высокая зеленая слуда нагорного берега, отражаясь в прибрежных струях, кажется нескончаемой, ровно смоль черной, полосою.
Вечереет, темно-вишневыми пятнами стелются тени облаков
по зеркальному
водному лону, разноцветными переливами блистает вечернее небо…
Затаив дыхание, смотрела на всю его красоту Дуня… Здесь, на широком, вольном просторе, править рулем не было уже необходимости, и, предоставленная самой себе, плавно и быстро скользила все вперед и вперед белая лодка… Медленно убегал берег позади; под мерными взмахами весел Нан и Дорушки изящное судно птицей неслось
по голубовато-серой глади залива. А впереди, с боков, вокруг лодки сверкала хрустальная, невозмутимо-тихая,
водная глубина.
В полдень 23 июня 1908 года наш небольшой отряд перебрался на пароход. Легко и отрадно стало на душе. Все городские недомогания сброшены, беганье
по канцелярии кончено. Завтра в путь. В сумерки мои спутники отправились в город в последний раз навестить своих знакомых, а я с друзьями, пришедшими проводить меня, остался на пароходе. Мы сели на палубе и стали любоваться вечерним закатом, зарево которого отражалось на обширной
водной поверхности при слиянии Амура с Уссури.
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались,
водная гладь казалась выпуклою.
По ту сторону озера нежно голубели далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
А тем не менее во всех осталось полное тяжелое недоумение и скорбь о человеке, а там над бедным Сашей производилось вскрытие; написан фальшивый
по существу акт о том, что он «лишил себя жизни в припадке умопомешательства»; батька отпел панихиду, и дьячок тянет монотонно Псалтырь: «Им же образом желает елень на источники
водные, сице желает душа моя ко Богу крепкому, Богу благодеявшему мне».
По распоряжению Ермака Тимофеевича, когда все приложились к кресту и отцом Петром были освящены колыхавшиеся на
водной поверхности реки челны казацкие, был собран круг. Ермак подошел к людям, снял шапку и трижды низко поклонился им в пояс.
В трех верстах от города Нарвы, близ местечка Кулы, река Нарова образует водопад, и светлые ее воды с шумом низвергаются с высоты четырнадцати футов
по острым, как бы отточенным камням, разбиваясь об них в мельчайшие брызги, далеко
по сторонам рассыпая
водную пыль и разнося однообразно гудящие звуки.
В трех верстах от города Нарвы, близ местечка Кулы, река Нарова образует водопад, и светлые ее воды с шумом низвергаются с высоты 14 футов
по острым, как бы отточенным, камням, разбиваясь об них в мельчайшие брызги, далеко
по сторонам рассыпая
водную пыль и разнося однообразно гудящие звуки.
Видят они весь шар земли, как блатную грудку;
Все ж преобширны моря им кажутся
водными капли,
Коими грязная кочечка-та
по местам окроплена.
Это место превосходно! исполнено силы, великолепия! Я ничего подобного не знаю.