Неточные совпадения
На другой день после
праздника Троицы — в Духов день — Самгин так же сидел у окна, выглядывая из-за
цветов на улицу.
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как бывает всегда по
праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового
цвета. Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
Обломов остановился. Он сам пришел в ужас от этой грозной, безотрадной перспективы. Розы, померанцевые
цветы, блистанье
праздника, шепот удивления в толпе — все вдруг померкло.
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди
цветов, на
празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Его гнал от обрыва ужас «падения» его сестры, его красавицы, подкошенного
цветка, — а ревность, бешенство и более всего новая, неотразимая красота пробужденной Веры влекли опять к обрыву, на торжество любви, на этот
праздник, который, кажется, торжествовал весь мир, вся природа.
— Ужели? А у нас уж отцвели, теперь акации начинают
цвести. Для меня
праздник, когда липы зацветут, — какой запах!
День этот удался необыкновенно и был одним из самых светлых, безоблачных и прекрасных дней — последних пятнадцати лет. В нем была удивительная ясность и полнота, в нем была эстетическая мера и законченность — очень редко случающиеся. Одним днем позже — и
праздник наш не имел бы того характера. Одним неитальянцем больше, и тон был бы другой, по крайней мере была бы боязнь, что он исказится. Такие дни представляют вершины… Дальше, выше, в сторону — ничего, как в пропетых звуках, как в распустившихся
цветах.
Старая церковка принаряжалась к своему
празднику первою зеленью и первыми весенними
цветами, над городом стоял радостный звон колокола, грохотали «брички» панов, и богомольцы располагались густыми толпами по улицам, на площадях и даже далеко в поле.
В самый день
праздника по обе стороны «каплицы» народ вытянулся по дороге несметною пестрою вереницей. Тому, кто посмотрел бы на это зрелище с вершины одного из холмов, окружавших местечко, могло бы показаться, что это гигантский зверь растянулся по дороге около часовни и лежит тут неподвижно, по временам только пошевеливая матовою чешуей разных
цветов. По обеим сторонам занятой народом дороги в два ряда вытянулось целое полчище нищих, протягивавших руки за подаянием.
Потом он улегся на голом полу,
Всё скоро уснуло в сторожке,
Я думала, думала… лежа в углу
На мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала веселые были мечты:
Я вспомнила
праздники наши,
Огнями горящую залу,
цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И подумав о нем,
Забыла я всё остальное!
По будням — синие сюртуки с красными воротниками и брюки того же
цвета: это бы ничего; но зато по
праздникам — мундир (синего сукна с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми — во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа — в церковь и на гулянье.
Пальцы дрожали, перо прыгало, и вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки. А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном
цвета тех опухолей, которые появлялись после
праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
Так проводил он
праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и
цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
А по
праздникам, рано, когда солнце едва поднималось из-за гор над Сорренто, а небо было розовое, точно соткано из
цветов абрикоса, — Туба, лохматый, как овчарка, катился под гору, с удочками на плече, прыгая с камня на камень, точно ком упругих мускулов совсем без костей, — бежал к морю, улыбаясь ему широким, рыжим от веснушек лицом, а встречу, в свежем воздухе утра, заглушая сладкое дыхание проснувшихся
цветов, плыл острый аромат, тихий говор волн, — они цеплялись о камни там, внизу, и манили к себе, точно девушки, — волны…
Тогда была весна, солнце так ярко светило,
цвели цветы,
праздник был какой-то кругом нас…
И перед ним начал развиваться длинный свиток воспоминаний, и он в изумлении подумал: ужели их так много? отчего только теперь они все вдруг, как на
праздник, являются ко мне?.. и он начал перебирать их одно по одному, как девушка иногда гадая перебирает листки
цветка, и в каждом он находил или упрек или сожаление, и он мог по особенному преимуществу, дающемуся почти всем в минуты сильного беспокойства и страдания, исчислить все чувства, разбросанные, растерянные им на дороге жизни: но увы! эти чувства не принесли плода; одни, как семена притчи, были поклеваны хищными птицами, другие потоптаны странниками, иные упали на камень и сгнили от дождей бесполезно.
Крутицкий. Кто хозяин-то, кто? Кто у вас большой-то? Как вы смели купить без позволения? Нынче и хлеб-то дорог, и хлеб-то надо по
праздникам есть, а вы чаю да тряпок накупили. Чай пьют! Вы меня с ума сведете! Набрал я тебе липового
цвета на бульварах, с полфунта насушил, вот и пейте.
Сама гроза или
праздники — хорошо, но ожидать — скучно. Вот если б всё делалось сразу… ложишься спать — зима, мороз; проснёшься — весна,
цветы, солнце… Или — солнце сияет, и вдруг тьма, гром и ливень.
Сначала в воображении его носились впечатления метели, оглобель и лошади под дугой, трясущихся перед глазами, и вспоминалось о Никите, лежащем под ним; потом стали примешиваться воспоминания о
празднике, жене, становом, свечном ящике и опять о Никите, лежащем под этим ящиком; потом стали представляться мужики, продающие и покупающие, и белые стены, и дома, крытые железом, под которыми лежал Никита; потом всё это смешалось, одно вошло в другое, и, как
цвета радуги, соединяющиеся в один белый свет, все разные впечатления сошлись в одно ничто, и он заснул.
На другой день, в шестом часу утра, я, весело насвистывая и сбивая тростью головки
цветов, шел пешком в Тенево, где в этот день был престольный
праздник и куда приглашал меня мой друг «щур», Павел Иванович.
В Норвегии
праздник весёлый идёт:
Весною, при плеске народа,
В ту пору, как алый шиповник
цветёт,
Вернулся Гаральд из похода.
Как же его заставить преклониться перед собой, когда весь евронейский «high life» [высший свет (англ.).], лорды, маркизы, графы, эрцгерцоги толпились на его
празднике, где живых
цветов было на пятнадцать тысяч франков?
И вот мне вспомнились тогда те молоденькие любительницы театра, которые представляют себе сцену сплошным веселым
праздником искусства, наполненным блеском,
цветами и светом.
«Кто надеется найти здесь, на этом поприще, — говорил он, — одни розы, яркие пестрые
цветы,
праздник жизни, веселье, радости и целый букет успеха, тот пусть уйдет скорее из нашего храма, пока не поздно еще.
Многолюдный бал, роскошный буфет с серебряными боченками шампанского, окруженными серебряными миниатюрными, сделанными в русском вкусе ковшами, залы, переполненные тропическими растениями в
цвету, букеты
цветов, привезенных прямо из Ниццы, раздававшиеся в виде сюрприза дамам, великолепный оркестр и даже вначале концертное отделение с выдающимися петербургскими артистами — все делало этот
праздник исключительным даже для избалованного в этом отношении Петербурга и долго не могло заставить забыть о нем присутствующих.
Как слепой и глухой дурак, углубленный в свое ничтожество, я не сразу понял, зачем собралась такая толпа на вокзале, думал, что какое-нибудь веселье,
праздник. Видимо, сбили меня с толку
цветы, флаги и оркестр, как для встречи молодых; а когда узнал, то сразу похолодел и с ужасом стал поджидать поезда: решительно не мог представить, что ужасное предстанет моим глазам, какое оно.