Неточные совпадения
Я думал уж о форме плана
И как героя назову;
Покамест моего романа
Я кончил первую главу;
Пересмотрел всё это строго;
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу;
Цензуре долг свой заплачу
И журналистам на съеденье
Плоды трудов моих отдам;
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань!
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных
цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
Затем он возмущенно рассказал, что
цензура окончательно запретила ставить оперу «Купец Калашников».
— Madame Каспари, знаменитая сводня, — шепотом сообщил Робинзон. — Писать о ней — запрещено
цензурой.
— Это — что же? Еще одна
цензура? — заносчиво, но как будто и смущенно спросил писатель, сделав гримасу, вовсе не нужную для того, чтоб поправить пенсне.
Затем он сказал, что за девять лет работы в газетах
цензура уничтожила у него одиннадцать томов, считая по двадцать печатных листов в томе и по сорок тысяч знаков в листе. Самгин слышал, что Робинзон говорит это не с горечью, а с гордостью.
Хор бравурно и довольно стройно запел на какой-то очень знакомый мотив ходившие в списках стихи старого народника, один из таких списков лежал у Самгина в коллекции рукописей, запрещенных
цензурой.
Нашел папку с коллекцией нелегальных открыток, эпиграмм, запрещенных
цензурой стихов и, хмурясь, стал пересматривать эти бумажки. Неприятно было убедиться в том, как все они пресны, ничтожны и бездарны в сравнении с тем, что печатали сейчас юмористические журналы.
На одном из собраний этих людей Самгин вспомнил: в молодости, когда он коллекционировал нелегальные эпиграммы, карикатуры, запрещенные
цензурой статьи, у него была гранка, на которой слово «соплеменники» было набрано сокращенно — «соплеки», а внимательный или иронически настроенный цензор, зачеркнув е, четко поставил над ним красное — я. Он стал замечать, что у него развивается пристрастие к смешному и желание еще более шаржировать смешное.
Она убежала, отвратительно громко хлопнув дверью спальни, а Самгин быстро прошел в кабинет, достал из книжного шкафа папку, в которой хранилась коллекция запрещенных открыток, стихов, корректур статей, не пропущенных
цензурой. Лично ему все эти бумажки давно уже казались пошленькими и в большинстве бездарными, но они были монетой, на которую он покупал внимание людей, и были ценны тем еще, что дешевизной своей укрепляли его пренебрежение к людям.
— Не это помешает мне писать роман, — сказал он, вздохнув печально, — а другое… например…
цензура! Да,
цензура помешает! — почти с радостью произнес он, как будто нашел счастливую находку. — А еще что?
[Слова: то, что для того кончая: незаметных им самим жестокостей., исключенные в корректуре
цензурой, там же Толстым заменены следующими словами: обращаться с просьбой к человеку, которого он не уважал.]
[Вместо исключенного в корректуре
цензурой: до высших чинов.
[Вместо исключенного в корректуре
цензурой: люди в деревне собирались кончая: и их предали суду.
Так, господа, это пусть, пусть сторонятся, почтительно или нет, но, на мой грешный взгляд, гениальный художник закончил так или в припадке младенчески невинного прекрасномыслия, или просто боясь тогдашней
цензуры.
— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел — для тебя, старик, для тебя. Она у него стояла даром, от брата ему досталась, я и выменял ему на книжку, из папина шкафа: «Родственник Магомета, или Целительное дурачество». Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще
цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил…
Я хотела было подписаться «современная мать» и колебалась, но остановилась просто на матери: больше красоты нравственной, Дмитрий Федорович, да и слово «современная» напомнило бы им «Современник» — воспоминание для них горькое ввиду нынешней
цензуры…
Какие чудовищные преступления безвестно схоронены в архивах злодейского, безнравственного царствования Николая! Мы к ним привыкли, они делались обыденно, делались как ни в чем не бывало, никем не замеченные, потерянные за страшной далью, беззвучно заморенные в немых канцелярских омутах или задержанные полицейской
цензурой.
Пятнадцать лет тому назад, будучи в ссылке, в одну из изящнейших, самых поэтических эпох моей жизни, зимой или весной 1838 года, написал я легко, живо, шутя воспоминания из моей первой юности. Два отрывка, искаженные
цензурою, были напечатаны. Остальное погибло; я сам долею сжег рукопись перед второй ссылкой, боясь, что она попадет в руки полиции и компрометирует моих друзей.
После его смерти издали его сочинения и при них хотели приложить его портрет в солдатской шинели.
Цензура нашла это неприличным, бедный страдалец представлен в офицерских эполетах — он был произведен в больнице.
Гоголь приподнял одну сторону занавеси и показал на русское чиновничество во всем безобразии его; но Гоголь невольно примиряет смехом, его огромный комический талант берет верх над негодованием. Сверх того, в колодках русской
цензуры он едва мог касаться печальной стороны этого грязного подземелья, в котором куются судьбы бедного русского народа.
Было и еще одно занятие у пожарных. Впрочем, не у всех, а только у Сущевской части: они жгли запрещенные
цензурой книги.
Можно было подумать, что автору и его героям выход из современного положения ясен, и если бы не
цензура, то они бы его, конечно, указали…
Когда в фантах я подвергся «
цензуре», то среди разных мнений на одной записке оказалось мнение обо мне, изложенное по — французски: en bon point. Его в качестве «секретаря» громко прочитала Дембицкая и засмеялась. Я сразу угадал, что это мнение «панны Елены».
За ней скрывалась наша социальная мысль от
цензуры.
Богословские произведения Хомякова были запрещены в России
цензурой, и они появились за границей на французском языке и лишь значительно позже появились на русском.
Это отчасти объясняется
цензурой.
Так, например, книга Несмелова «Догматическая система св. Григория Нисского» была искажена духовной
цензурой, его заставили изменить конец книги в смысле неблагоприятном для учения св.
Духовная
цензура свирепствовала.
Крестьянин из ссыльных может оставить Сахалин и водвориться, где пожелает, по всей Сибири, кроме областей Семиреченской, Акмолинской и Семипалатинской, приписываться к крестьянским обществам, с их согласия, и жить в городах для занятия ремеслами и промышленностью; он судится и подвергается наказаниям уже на основании законов общих, а не «Устава о ссыльных»; он получает и отправляет корреспонденцию тоже на общих основаниях, без предварительной
цензуры, установленной для каторжных и поселенцев.
…Пользуюсь случаем послать вам записки Andryane и «Историю революции» Тьера, хотя вы не отвечали мне, хотите ли их иметь… Тьер запрещен русской
цензурой и здесь тайно: он уже был и в Омске, и в Тобольске, и в Кургане у Свистунова…
…Примите это произведение, как оно есть, и ожидайте скоро ящики, которые будут лучше сделаны. Тут не будет препятствия со стороны духовенства, которого влияния я не в силах уничтожить. [Произведение — церковный образ Михаила-архангела, написанный туринским художником-любителем; он же разрисовывал ящички, которые не подлежали разрешению или запрету духовной
цензуры.]
[Следующая фраза не появилась в 1859 г. в печати по вине
цензуры.]
В письме, предшествующем комментируемому (от 19 мая), Пущин указывал Батенькову, как можно обходить
цензуру администрации: «гоняйте несносных клещей».]
Я здесь на перепутье часто ловлю оттуда весточку и сам их наделяю листками. Это существенная выгода Ялуторовска, кроме других его удовольствий. [Ялуторовск лежал на главном пути из Европейской России в Сибирь. Проезжавшие купцы, чиновники передавали декабристам письма и посылки от родных, на обратном пути брали от декабристов письма, которые благодаря этому избегали
цензуру администрации.]
Царское правительство, напуганное возможностью проникновения в Россию революционных идей, учредило для наблюдения за печатью и открытой
цензурой негласный комитет под председательством тайного советника Д.П.Бутурлина.
— Я жил в деревне и написал там два рассказа, из которых один был недавно напечатан, а другой представлен в
цензуру, но оба их, говорят, теперь захватили и за мной послали фельдъегеря, чтобы арестовать меня и привезти сюда, в Петербург.
На сцене между тем, по случаю приезда петербургского артиста, давали пьесу «Свои люди сочтемся!» [«Свои люди — сочтемся!» — комедия А.Н.Островского; была запрещена
цензурой; впервые поставлена на сцене Александринского театра в Петербурге в 1861 году.].
Князь приехал в Васильевское, чтоб прогнать своего управляющего, одного блудного немца, человека амбиционного, агронома, одаренного почтенной сединой, очками и горбатым носом, но, при всех этих преимуществах, кравшего без стыда и
цензуры и сверх того замучившего нескольких мужиков.
Несмотря на то, что
цензура не была еще упразднена, печать уж повысила тон.
В библиотеку завернешь — думаешь: а ну как у меня язык сболтнет, дайте, мол, водевиль"Отец, каких мало"почитать, буде он
цензурой не воспрещен!
Право, мне кажется, что даже
цензура того времени не пропустила бы ничего подобного.
Заметка эта не пошла, так как
цензура послала распоряжение — никаких подробностей происшествия не сообщать. Зато слухи в городе и по губерниям разошлись самые невероятные. Многие возвратились с дач, боясь за своих родных в Москве и за свое имущество.
В этих собеседованиях мы напрягали все усилия, чтобы надуть
цензуру, на что очень реагировал сам В.В. Давыдов.
— Это для друзей. Надо придумать для
цензуры!
— Во как мы писали! Поди-ка пошли ее теперь в
цензуру — в Сибирь сошлют!
Молодому ученому, подававшему большие надежды, пришлось искать заработка, и он перешел в журналистику, сделавшись постоянным сотрудником «Московского телеграфа». Н.П. Ланин предложил ему организовать редакцию и быть фактическим редактором «Русского курьера», газеты без предварительной
цензуры.
Когда я редактировал коннозаводческий «Журнал спорта», московская
цензура тоже меня нередко тревожила и ставила иногда в ужасное положение. Так, в 90-х годах прошлого столетия я как-то напечатал воскресный номер и выпустил его, не дождавшись цензорских гранок. Сделал я это вполне сознательно, так как был более чем уверен, что ровно никаких противоцензурных погрешностей в номере нет.
Так как
цензура была очень внимательна к новому изданию в отношении политических статей, то пришлось выезжать на беллетристике и писать лирически-революционные фельетоны, что весьма удавалось В.М. Фриче и П.С. Когану.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны
цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури
цензуры и продолжала плыть дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...