Неточные совпадения
Он съежился,
посерел, стал еще менее похож на себя и вдруг — заиграл,
превратился в человека, давно и хорошо знакомого; прихлебывая вино маленькими глотками, бойко заговорил...
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но
в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка
в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро
превращались в темно-серый бумажный пепел.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место
в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ
в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала
в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало
в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви
превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся
в сером цвете.
Сарафан Марьи Степановны был самый старинный, из тяжелой шелковой материи, которая стояла коробом и походила на кожу; он, вероятно, когда-то, очень давно, был бирюзового цвета, а теперь
превратился в модный gris de perle. [серебристо-серый (фр.).]
Из всей обстановки кабинета Ляховского только это зеркало несколько напоминало об удобствах и известной привычке к роскоши; все остальное отличалось большой скромностью, даже некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего цвета; потолок из белого
превратился давно
в грязно-серый и был заткан по углам паутиной; паркетный пол давно вытерся и был покрыт донельзя измызганным ковром, потерявшим все краски и представлявшимся издали большим грязным пятном.
Говорил он и — быстро, как облако, рос предо мною,
превращаясь из маленького, сухого старичка
в человека силы сказочной, — он один ведет против реки огромную
серую баржу…
Она опять смеялась, а «
серый человек» держал себя с таким непринужденным видом, точно ему было все равно, или, вернее сказать, вся трехтысячная толпа
превратилась в таких же
серых человеков.
После двух подъемов на леса западная часть неба из
серой превратилась в темно-синюю — сверкнула звездочка, пахнуло ветром, который торопливо гнал тяжелые тучи.
В результате получилось чистое золото, которое
превращается в громадный дом с колоннами,
в серых, с яблоками, лошадей,
в лакированные дрожки,
в дорогое платье и сладкое привольное житье.
Снег валил густыми, липкими хлопьями; гонимые порывистым, влажным ветром, они падали на землю,
превращаясь местами
в лужи, местами подымаясь мокрыми сугробами; клочки
серых, тяжелых туч быстро бежали по небу, обливая окрестность сумрачным светом; печально смотрели обнаженные кусты; где-где дрожал одинокий листок, свернувшийся
в трубочку; еще печальнее вилась снежная дорога, пересеченная кое-где широкими пятнами почерневшей вязкой почвы; там синела холодною полосою Ока, дальше все застилалось снежными хлопьями, которые волновались как складки савана, готового упасть и окутать землю…
Томно шло время и однообразно до крайней степени, сутки потеряли свое измерение, все 24 часа
превратились в одну тяжелую
серую массу,
в один осенний вечер; из моего окна видны были казармы, длинные, бесконечные казармы, и над ними голубая полоса неба, изрезанная трубами и обесцвеченная дымом.
Из «белого мага» человек
превратился в невольника своего труда, причем возвышенность его призвания затемнена была этим его пленением: хозяйственный труд есть
серая магия,
в которой неразъединимо смешаны элементы магии белой и черной, силы света и тьмы, бытия и небытия, и уже самое это смешение таит
в себе источник постоянных и мучительных противоречий, ставит на острие антиномии самое его существо.
И вот нежное, воздушно-трепетное, светлое чувство, не укладывающееся ни
в слово, ни
в мысль,
превращается в засушенный препарат — черствый,
серый, легко ощупываемый и безнадежно мертвый. И во имя той именно любви, которую Толстой проповедует, хочется протестовать против него и к нему же приложить его же слова...
Так продолжалось до тех пор, пока все белые и рыжие и
серые куры и цыплята не
превратились в настоящих арабок, ничем не отличавшихся от Лидочкиной любимицы — Чернушки.
И наступила ли ночь действительно, или мрак шел изнутри меня — все вокруг меня начало медленно и тихо темнеть, из ровно-белого
превращаться в ровно
серое, стало совсем не на что смотреть.