Неточные совпадения
К тюрьме человек приучается скоро, если он имеет сколько-нибудь внутреннего содержания.
К тишине и совершенной
воле в клетке
привыкаешь быстро, — никакой заботы, никакого рассеяния.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с
волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком,
к которому
привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Но ведь истинный государственный взгляд на вещи должен иметь в виду не только тех бодрых и смелых людей, которые
привыкли серьезно смотреть на свои обязанности
к государственному казначейству, но и тех, которые, не столько вследствие преступности
воли, сколько под влиянием слабохарактерности, утратили этот здоровый инстинкт.
Когда юное возмужает, когда оно
привыкнет к высоте, оглядится, почувствует себя там дома, перестанет дивиться широкому, бесконечному виду и своей
воле, — словом, сживется с вершиной горы, тогда его истина, его наука выскажется просто, всякому доступно. И это будет!
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую
волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая Историю войны, читают Историю и государств и человека; восхищаясь славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа;
привыкают к грому страшных орудий смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
Хотели, чтобы с самого начала нежного возраста дети
привыкали к строгому порядку, субординации и подчинению своей
воли воле начальства.
Я рад. Останься до утра
Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь. Я готов
С тобой делить и хлеб и кров.
Будь наш,
привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и
воле;
А завтра с утренней зарей
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй иль песни пой
И села обходи с медведем.
Она
привыкла к резвой
воле,
Она придет: но вот уж ночь,
И скоро месяц уж покинет
Небес далеких облака...
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько
привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной любви ее, — звуки, заставившие его помимо
воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
— Мое дело другое, сударыня. Ради христианского покоя это делаю, ради безмятежного жития. Поневоле так поступаю… А вы человек вольный, творите
волю свою, якоже хощете… А я было так думала, что нам вместе жить, вместе и помереть… Больно уж
привыкла я
к вам.
— Не оставьте вашей добротой, явите милость, — низко кланяясь, радостно промолвил Терентий. — Век бы служил вам верой и правдой. В неволе
к работе
привык, останетесь довольны… Только не знаю, как же насчет воли-то?
Картины с композицией, более обширною, при которой уже невозможна такая отделка подробностей,
к какой мы
привыкли, многим стали казаться оскорблением искусства, а между тем развивающаяся общественная жизнь новейшей поры, со всею ее правдой и ложью, мимо
воли романиста, начала ставить его в необходимость отказаться от выделки чешуек селедки и отражения окна в глазу человека.
— Но вы его, конечно, не возьмете от меня, ваше превосходительство? — вдруг, с неподдельной печалью в голосе, заговорила Салтыкова. — Я так люблю сироток, так
к ним
привыкла…
К тому же,
воля покойной тетушки…
И везде, во всех мелочах зоркий глаз Гаврилы Матвеича метко следил за работой. Во всех его распоряжениях виден был не такой подрядчик,
к каким все
привыкли. Не хотелось ему строить казенного дома на живую нитку: начальству в угоду, архитектору на подмогу, себе на разживу, а развалится после свидетельства, черт с ними: слабый грунт, значит, вышел, — вина не моя, была
воля божия.
Индивидуалистическая, очень сильная в вопросах личности, ее переживаний, психологии и морали, она слишком и не без основания
привыкла к „безмолвствующему народу“, чтобы сразу и смело подойти
к новому герою с его массовой психологией, массовой
волей и доселе еще невиданными проявлениями последней в войнах и революциях Русская литература все еще продолжала описывать любовь в помещичьей усадьбе или новые нравы Растеряевой улицы.
А мало того, что он любил власть,
привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России, и потому только, против
воли государя и по
воле народа, он был избран главнокомандующим.