Неточные совпадения
«Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, — это значит, что я тебя люблю…» И щека ее
прижалась к моей, и я почувствовал на
лице моем ее пламенное дыхание.
Пошли так близко друг к другу, что идти было неловко. Иноков, стирая рукавом блузы пыль с
лица, оглядывался назад, толкал Клима, а Клим, все-таки
прижимаясь к нему, говорил...
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее,
прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном
лице.
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на земле, плотнее
прижимались к ней. Мороз щипал
лицо, затруднял дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
Протолкнув его в следующую комнату, она
прижалась плечом к двери, вытерла
лицо ладонями, потом, достав платок, смяла его в ком и крепко прижала ко рту.
Она крепко
прижалась к нему, а он смотрел через плечо ее на Митрофанова, в его мокрое
лицо, в счастливые глаза и слушал умиленный голос...
Но, подойдя к двери спальной, он отшатнулся: огонь ночной лампы освещал
лицо матери и голую руку, рука обнимала волосатую шею Варавки, его растрепанная голова
прижималась к плечу матери. Мать лежала вверх
лицом, приоткрыв рот, и, должно быть, крепко спала; Варавка влажно всхрапывал и почему-то казался меньше, чем он был днем. Во всем этом было нечто стыдное, смущающее, но и трогательное.
Рыжеусый стоял солдатски прямо,
прижавшись плечом к стене, в оскаленных его зубах торчала незажженная папироса; у него
лицо человека, который может укусить, и казалось, что он воткнул в зубы себе папиросу только для того, чтоб не закричать на попа.
Дверь гостиницы оказалась запертой, за нею — темнота. К стеклу
прижалось толстое
лицо швейцара; щелкнул замок, взныли стекла,
лицо Самгина овеял теплый запах съестного.
Она шла еще тише,
прижималась к его плечу и близко взглядывала ему в
лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно, с томной улыбкой, склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в
лицо, и думала о другом.
— Да чего тебе! Пусть он к тебе на постель сам вскочит. Иси, Перезвон! — стукнул ладонью по постели Коля, и Перезвон как стрела влетел к Илюше. Тот стремительно обнял его голову обеими руками, а Перезвон мигом облизал ему за это щеку. Илюшечка
прижался к нему, протянулся на постельке и спрятал от всех в его косматой шерсти свое
лицо.
На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели все важные
лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок,
прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым
лицом.
К стеклам окна
прижались чьи-то волосатые, седые, слепые
лица; в углу, над сундуком, висит платье бабушки, — я это знал, — но теперь казалось, что там притаился кто-то живой и ждет.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно
прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По
лицу ее плыла тень, уходя в глубь
лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
На
лице мальчика это оживление природы сказывалось болезненным недоумением. Он с усилием сдвигал свои брови, вытягивал шею, прислушивался и затем, как будто встревоженный непонятною суетой звуков, вдруг протягивал руки, разыскивая мать, и кидался к ней, крепко
прижимаясь к ее груди.
Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и
прижался своим
лицом к бледному и неподвижному
лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них…
Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и не взглянула на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое
лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче
прижались друг к другу.
Ее плечи начали слегка вздрагивать, пальцы бледных рук крепче
прижались к
лицу.
— Зато женщины умеют ценить доброту и великодушие, — промолвила Варвара Павловна и, тихонько опустившись на колени перед Марьей Дмитриевной, обняла ее полный стан руками и
прижалась к ней
лицом.
Лицо это втихомолку улыбалось, а у Марьи Дмитриевны опять закапали слезы.
— А все-таки я не могу тебя покинуть, Ваня! — сказала она мне,
прижимаясь к моему
лицу своим личиком. — Если б и дедушки не было, я все с тобой не расстанусь.
Она быстро взглянула на меня, вспыхнула, опустила глаза и, ступив ко мне два шага, вдруг обхватила меня обеими руками, а
лицом крепко-крепко
прижалась к моей груди. Я с изумлением смотрел на нее.
Людмила встала, отошла к окну, открыла его. Через минуту они все трое стояли у окна, тесно
прижимаясь друг к другу, и смотрели в сумрачное
лицо осенней ночи. Над черными вершинами деревьев сверкали звезды, бесконечно углубляя даль небес…
Обняв плечи матери, он ввел ее в комнату, а она,
прижимаясь к нему, быстрым жестом белки отирала с
лица слезы и жадно, всей грудью, глотала его слова.
Людмила взяла мать под руку и молча
прижалась к ее плечу. Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне. В тишине за окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял в
лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза. В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у окна, смотрели во тьму и молчали.
Дома они сели на диван, плотно
прижавшись друг к другу, и мать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши к Павлу. Задумчиво приподняв густые брови, девушка смотрела вдаль большими мечтающими глазами, по ее бледному
лицу разлилось спокойное созерцание.
Вынув из кармана два яблока, назначавшиеся для расплаты с моею постыдно бежавшей армией, я подал одно из них Валеку, другое протянул девочке. Но она скрыла свое
лицо,
прижавшись к Валеку.
В пол-аршина от
лица Ромашова лежали ее ноги, скрещенные одна на другую, две маленькие ножки в низких туфлях и в черных чулках, с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной головой, с шумом в ушах, Ромашов вдруг крепко
прижался зубами к этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок, телу.
Низко склоненная голова Хлебникова вдруг упала на колени Ромашову. И солдат, цепко обвив руками ноги офицера,
прижавшись к ним
лицом, затрясся всем телом, задыхаясь и корчась от подавляемых рыданий.
Мы оба тотчас поняли, что она умерла, но, стиснутые испугом, долго смотрели на нее, не в силах слова сказать. Наконец Саша стремглав бросился вон из кухни, а я, не зная, что делать,
прижался у окна, на свету. Пришел хозяин, озабоченно присел на корточки, пощупал
лицо кухарки пальцем, сказал...
Матвей тесно
прижался к плечу отца, заглянув в его полинявшее
лицо и отуманенные глаза.
На
лицо ему капали слёзы, всё крепче прижимали его сильные руки женщины и, охваченный сладостным томлением, он сам невольно
прижимался к ней.
— Молчи! — сказал Кожемякин, ударив его по голове, и прислушался — было тихо, никто не шёл. Дроздов шумно сморкался в подол рубахи, Потом он схватил ногу хозяина и
прижался к ней мокрым
лицом.
Темнота и, должно быть, опухоли увеличили его тело до жутких размеров, руки казались огромными: стакан утонул в них, поплыл, остановился на уровне Савкиной головы,
прижавшись к тёмной массе, не похожей на человечье
лицо.
Он долго рассказывал о том, как бьют солдат на службе, Матвей
прижался щекою к его груди и, слыша, как в ней что-то хрипело, думал, что там, задыхаясь, умирает та чёрная и страшная сила, которая недавно вспыхнула на
лице отцовом.
И снова
прижался к стене, вздрогнув: около его двери что-то шаркнуло, зашуршало, она осторожно открылась, и весь голубой свет луны пал на
лицо и фигуру Натальи, как бы отталкивая её.
Деревянная ложка в руке Палаги дрожала,
лицо её покрылось красными пятнами. Все за столом не глядели друг на друга. Матвей ясно видел, что все знают какую-то тайну. Ему хотелось ободрить мачеху, он дважды погладил её колено, а она доверчиво
прижалась к нему.
Марьянка в одной розовой рубахе, как обыкновенно дома ходят казачки, испуганно отскочила от двери и,
прижавшись к стене, закрыла нижнюю часть
лица широким рукавом татарской рубахи.
Когда женщина первая делает признание в любви, мужчина попадает в крайне неловкое положение. Я помню, что поцеловал ее в лоб, что потом это горячее заплаканное
лицо прижалось к моему
лицу, что… Прежние романисты ставили на этом пункте целую страницу точек, а я ограничусь тремя.
Суслов (разваливаясь на сене). «На земле весь род людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет.), а боязнь чужого мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо идут под руку. Она крепко
прижалась к его плечу и смотрит в
лицо его.)
На балконе остались только Нина и Бобров. Она сидела на перилах, обхвативши столб левой рукой и
прижавшись к нему в бессознательно грациозной позе. Бобров поместился на низкой садовой скамеечке у самых ее ног и снизу вверх, заглядывая ей в
лицо, видел нежные очертания ее шеи и подбородка. — Ну, расскажите же что-нибудь интересное, Андрей Ильич, — нетерпеливо приказала Нина.
Тетка Анна крепко охватила обеими руками шею возлюбленного детища;
лицо старушки
прижимается еще крепче к груди его; слабым замирающим голосом произносит она бессвязное прощальное причитание.
А потом, увидав около себя двух ребят из Пармы, видимо, братьев, сделал грозное
лицо, ощетинился, — они смотрели на него серьезно, — нахлобучил шляпу на глаза, развел руки, дети,
прижавшись друг ко другу, нахмурились, отступая, старик вдруг присел на корточки и громко, очень похоже, пропел петухом.
Илья взглянул на арестанта. Это был высокого роста мужик с угловатой головой.
Лицо у него было тёмное, испуганное, он оскалил зубы, как усталая, забитая собака скалит их,
прижавшись в угол, окружённая врагами, не имея силы защищаться. А Петруха, Силачев, Додонов и другие смотрели на него спокойно, сытыми глазами. Лунёву казалось, что все они думают о мужике...
— Уйди! — истерически закричал Ежов,
прижавшись спиной к стене. Он стоял растерянный, подавленный, обозленный и отмахивался от простертых к нему рук Фомы. А в это время дверь в комнату отворилась, и на пороге стала какая-то вся черная женщина.
Лицо у нее было злое, возмущенное, щека завязана платком. Она закинула голову, протянула к Ежову руку и заговорила с шипением и свистом...
Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел
лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли… Купечество молчало, все плотнее
прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал...
Ухтищев,
прижавшись к своей даме, с блаженным
лицом слушал песню и весь сиял от удовольствия.
Вдали затрещали по камням колёса экипажа, застучали подковы. Климков
прижался к воротам и ждал. Мимо него проехала карета, он безучастно посмотрел на неё, увидел два хмурых
лица, седую бороду кучера, большие усы околодочного рядом с нею.
Теперь, шагая по улице с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя с тротуара на мостовую или
прижимаясь к стенам домов, но стал смотреть в
лица людей более внимательно, с чувством, которое было подобно почтению к ним. Человеческие
лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее, все начали охотнее и проще заговаривать друг с другом, ходили быстрее, твёрже.
Взгляд Евсея скучно блуждал по квадратной тесной комнате, стены её были оклеены жёлтыми обоями, всюду висели портреты царей, генералов, голых женщин, напоминая язвы и нарывы на коже больного. Мебель плотно
прижималась к стенам, точно сторонясь людей, пахло водкой и жирной, тёплой пищей. Горела лампа под зелёным абажуром, от него на
лица ложились мёртвые тени…
Здесь, перед картиной, изображающей юношу и аскета, погребающих в пустыне молодую красавицу, тихо
прижавшись к стене, стоял господин лет тридцати, с очень кротким, немного грустным и очень выразительным, даже, можно сказать, с очень красивым
лицом.