Неточные совпадения
Он проехал, не глядя на солдат, рассеянных по улице, — за ним, подпрыгивая в седлах, снова потянулись казаки; один из последних, бородатый, покачнулся в седле, выхватил из-под мышки солдата узелок, и узелок превратился в толстую змею мехового боа; солдат взмахнул винтовкой, но бородатый казак и еще двое заставили лошадей своих прыгать, вертеться, — солдаты рассыпались,
прижались к стенам
домов.
— Вот и Отрадное видать, — сказал кучер, показывая кнутовищем вдаль, на холм: там,
прижимаясь к небольшой березовой роще, возвышался желтый
дом с колоннами, — таких
домов Самгин видел не менее десятка вокруг Москвы, о десятках таких
домов читал.
Но уже было не скучно, а, как всегда на этой улице, — интересно, шумно, откровенно распутно и не возбуждало никаких тревожных мыслей.
Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно
прижавшись друг
к другу, крепко вцепившись в землю фундаментами. Самгин зашел в ресторан.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного
дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка
прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Марфенька испугалась. Верочка ничего не сказала; но когда Борис пришел
к двери
дома, она уже стояла, крепко
прижавшись к ней, боясь, чтоб ее не оттащили прочь, и ухватясь за ручку замка.
Мне было лень спросить — что это за дело?
Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял,
прижавшись спиной
к печи, и смотрел в окно прищурясь; зеленая старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а бабушку, с полудня пьяную, стыда за нее ради, спровадили на чердак и заперли там.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой гостей уходила за ворота,
дом точно в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам бабушка, приводя всё в порядок, дед стоял,
прижавшись спиной
к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
Дома они сели на диван, плотно
прижавшись друг
к другу, и мать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши
к Павлу. Задумчиво приподняв густые брови, девушка смотрела вдаль большими мечтающими глазами, по ее бледному лицу разлилось спокойное созерцание.
Он вышел из
дому. Теплый весенний воздух с нежной лаской гладил его щеки. Земля, недавно обсохшая после дождя, подавалась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко свешивались на улицу белые шапки черемухи и лиловые — сирени. Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось в груди Ромашова, как будто бы он собирался летать. Оглянувшись кругом и видя, что на улице никого нет, он вынул из кармана Шурочкино письмо, перечитал его и крепко
прижался губами
к ее подписи.
Чем дальше уходили мы от
дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углубленное тьмой, словно навсегда спрятало месяц и звезды. Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят ее глаза; я трусливо
прижался к бабушке.
Вдали громоздились неясные очертания города — крестообразная куча
домов зябко
прижалась к земле и уже кое-где нехотя дышала в небо сизыми дымами, — точно ночные сны печально отлетали.
Марьянка в одной розовой рубахе, как обыкновенно
дома ходят казачки, испуганно отскочила от двери и,
прижавшись к стене, закрыла нижнюю часть лица широким рукавом татарской рубахи.
Девочки сидели в кресле, молча,
прижавшись друг
к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и с нетерпением посматривал на часы. В
доме было тихо. Но вот уже в конце девятого часа кто-то позвонил. Петр пошел отворять.
Он стоял под навесом сарая,
прижавшись к стене, и смотрел на
дом, — казалось, что
дом становится всё ниже, точно уходит в землю.
Теперь, шагая по улице с ящиком на груди, он по-прежнему осторожно уступал дорогу встречным пешеходам, сходя с тротуара на мостовую или
прижимаясь к стенам
домов, но стал смотреть в лица людей более внимательно, с чувством, которое было подобно почтению
к ним. Человеческие лица вдруг изменились, стали значительнее, разнообразнее, все начали охотнее и проще заговаривать друг с другом, ходили быстрее, твёрже.
Боясь потерять Петра в толпе прохожих, Евсей шагал сзади, не спуская глаз с его фигуры, но вдруг Пётр исчез. Климков растерялся, бросился вперёд; остановился,
прижавшись к столбу фонаря, — против него возвышался большой
дом с решётками на окнах первого этажа и тьмою за стёклами окон. Сквозь узкий подъезд был виден пустынный, сумрачный двор, мощёный крупным камнем. Климков побоялся идти туда и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, смотрел по сторонам.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга,
прижавшись друг
к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый
дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Когда Никитин и Манюся вернулись в
дом, офицеры и барышни были уже в сборе и танцевали мазурку. Опять Полянский водил по всем комнатам grand-rond, опять после танцев играли в судьбу. Перед ужином, когда гости пошли из залы в столовую, Манюся, оставшись одна с Никитиным,
прижалась к нему и сказала...
— Вздор, вздор! — говорил он своим гулким командующим басом и
прижимался спиной
к холодной, негреющей печке. — Пойди, пойди, да уйми своего мопса, только и слышно в
доме, что его лай.
В виду заставы тройка понеслась тише, замелькали
дома и люди, и Софья Львовна присмирела,
прижалась к мужу и вся отдалась своим мыслям.
Прижавшись к забору, он стоял около
дома и ждал, когда выйдут его товарищи.
В конце темной липовой аллеи ярко светились окна
дома, слышался говор, смех, звяканье чайной посуды. Ширяев и Катерина Николаевна медленно шли в темноте,
прижавшись друг
к другу. И Ширяеву казалось, — никогда еще ни у кого не было такого счастья, как у них.