Неточные совпадения
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты иди!
Нам говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
На площадь на торговую
Пришел Ермило (в городе
Тот день базарный был),
Стал
на воз, видим: крестится...
Дело в том, что она продолжала сидеть в клетке
на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга,
приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Глядишь — и
площадь запестрела.
Всё оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть
на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
Мы
пришли на торговую
площадь; тут кругом теснее толпились дома, было больше товаров вывешено
на окнах, а
на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок, где
на окнах, как в Англии, разложены сотни томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей, то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
С другой стороны, Иван Федорович чем свет сегодня послали меня к ним
на квартиру в ихнюю Озерную улицу, без письма-с, с тем чтобы Дмитрий Федорович
на словах непременно
пришли в здешний трактир-с
на площади, чтобы вместе обедать.
Был в шестидесятых годах в Москве полицмейстер Лужин, страстный охотник, державший под Москвой свою псарню. Его доезжачему всучили
на Старой
площади сапоги с бумажными подошвами, и тот пожаловался
на это своему барину, рассказав, как и откуда получается купцами товар. Лужин послал его узнать подробности этой торговли. Вскоре охотник
пришел и доложил, что сегодня рано
на Старую
площадь к самому крупному оптовику-торговцу привезли несколько возов обуви из Кимр.
У Никитских ворот, в доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского
на Трубе и в Охотничьем трактире
на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям,
приходя с Трубной
площади, где продавали собак и птиц, известные московские охотники.
На площадь приходили прямо с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели
на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их, переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов — в «сменку до седьмого колена», сквозь которую тело видно…
— Сейчас
придет свидетель. Я бы его водил по городам, ставил
на площадях, чтобы народ слушал его. Говорит он всегда одно, но это всем надо слышать…
Александров
пришел в училище натощак, и теперь ему хватило времени, чтобы сбегать
на Арбатскую
площадь и там не торопясь закусить. Когда же он вернулся и подошел к помещению, занимаемому генералом Анчутиным, то печаль и стыд охватили его. Из двухсот приглашенных молодых офицеров не было и половины.
Мы пошли
на Сенатскую
площадь и в немом благоговении остановились перед памятником Петра Великого. Вспомнился „Медный всадник“ Пушкина, и тут же кстати
пришли на ум и слова профессора Морошкина о Петре...
Но как-то раз, темным вечером, я
пришел с клетками в трактир
на Старой Сенной
площади, — трактирщик был страстный любитель певчих птиц и часто покупал их у меня.
Как вы, в самом деле, заставите меня верить, что в течение какого-нибудь получаса в одну комнату или в одно место
на площади приходят один за другим десять человек, именно те, кого нужно, именно в то время, как их тут нужно, встречают, кого им нужно, начинают ex abrupto разговор о том, что нужно, уходят и делают, что нужно, потом опять являются, когда их нужно.
По утрам ежедневно выходил с толпой таких же бесприютных
на площадь рынка и ждал, пока
придут артельщики нанимать в поденщину.
Ответ
пришел благоприятный, и
на следующий день повозка наша подъехала к одному из домов широкой улицы, вдоль кот_о_рой с
площади до самого озера тянулась широкая березовая аллея.
И наконец пора
пришла…
В день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая грудь — и голос грянул!
Мечтаньем чудным окрылил
Его господь перед кончиной,
И он под небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…
Надел он
на него мешок. Пошел Аггей, ни слова не сказавши, в город. Идет, а сам думу думает о своей напасти и не знает, откуда она
на него
пришла. Обманщик, видно, какой-нибудь,
на него похожий, его платье взял и коня увел. И чем дальше идет Аггей, тем больше сердце у него разгорается. «Уж покажу я ему, что я Аггей — настоящий, грозный правитель. Прикажу
на площадь отвести и голову отрубить. А пастуха тоже так не оставлю», — подумал Аггей, да вдруг вспомнил про мешок и застыдился.
Ну-с, и побеседовали мы
на утрие — а только от этого от самого ладану я чуть не задохнулся. И дал мне старик наставление такого свойства: что, приехавши в Белев, пойти мне
на площадь и во второй лавке направо спросить некоего Прохорыча; а отыскавши Прохорыча, вручить ему грамотку. И вся-то грамотка заключалась в клочке бумаги,
на которой стояло следующее: «Во имя отца и сына и святаго духа. Аминь. Сергию Прохоровичу Первушину. Сему верь. Феодулий Иванович». А внизу: «Капустки
пришли, бога для».
И они
приходят, раздвигают стены, снимают потолок и бросают Андрея Николаевича под хмурое небо,
на середину той бесконечной, открытой отовсюду
площади, где он является как бы центром мироздания и где ему так нехорошо и жутко.
Директор и инспектор гимназии
приходят к нему и униженно вымаливают пощады, потому что
на площади эшафот стоит…
И если три изменника, которые остались там
на площади пришли к справедливому для них концу, — это еще не значит, что должно разбегаться все глупое мужичье при встрече с нами…
Между тем, толпа, сопровождавшая двух жертв долга и службы,
придя на ротную
площадь, остановилась и начала снова бить Бутовича и Забелина чем попало, и, совершенно бесчувственных, их потащили в ригу, где положили рядом с умершим Богоявленским.
Старые казаки только, вздыхая, покачивали головами и чуяли, что настали другие времена, что прошла невозвратно пора Сагайдачного и Хмельницкого, при избрании которых и
на ум никому не
приходили все эти процессии, возвышения, обтянутые сукном, и богатые кареты, заложенные цугом, те простые, но веселые времена, когда громада казаков собиралась
на площади и шапками забрасывала любимого избранника.
В этот самый день Мариула жалобно просилась из ямы; в ее просьбе было что-то неизъяснимо убедительное.
На другой день опять те же просьбы. Она была так смирна, так благоразумна, с таким жаром целовала руки у своего сторожа, что ей нельзя было отказать. Доложили начальству, и ее выпустили. Товарищ ее, Василий, не отходил от нее. Лишь только почуяла она свежий воздух и свободу, — прямо
на дворцовую
площадь.
Пришла, осмотрелась… глаза ее остановились
на дворце и радостно запрыгали.