Неточные совпадения
Городничий (хватаясь за
голову).Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в комнату, слышь! и
принеси оттуда шпагу и новую шляпу. Ну, Петр Иванович, поедем!
Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и
принес на
голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
Потом посылали его в спальню к княгине принесть образ в серебряной, золоченой ризе, и он со старою горничной княгини лазил на шкапчик доставать и разбил лампадку, и горничная княгини успокоивала его о жене и о лампадке, и он
принес образ и поставил в
головах Кити, старательно засунув его за подушки.
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом, стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и
головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на отца, что-то делал с цветами, которые он
принес.
Он чувствовал, что он глубже, чем когда-нибудь, вникал теперь в это усложнение и что в
голове его нарождалась — он без самообольщения мог сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать всё это дело, возвысить его в служебной карьере, уронить его врагов и потому
принести величайшую пользу государству.
Он вспомнил, что в этот день назначены похороны Катерины Ивановны, и обрадовался, что не присутствовал на них. Настасья
принесла ему есть; он ел и пил с большим аппетитом, чуть не с жадностью.
Голова его была свежее, и он сам спокойнее, чем в эти последние три дня. Он даже подивился, мельком, прежним приливам своего панического страха. Дверь отворилась, и вошел Разумихин.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая
головою, как о людях, которые мужественно
принесли себя в жертву Ваалу истории.
Он заметил, что, когда этот длинный человек
приносит потрясающие новости, черные волосы его лежат на
голове гладко и прядь их хорошо прикрывает шишку на лбу, а когда он сообщает менее страшное — волосы у него растрепаны, шишку видно.
Когда Самгин
принес толстую книгу Дюпреля, — дядя Миша удивленно и неодобрительно покачал
головой.
Рассматривая в зеркале тусклые отражения этих людей, Самгин увидел среди них ушастую
голову Ивана Дронова. Он хотел встать и уйти, но слуга
принес кофе; Самгин согнулся над чашкой и слушал.
Дожидаясь, когда Маракуев выкричится, Макаров встряхивал
головою, точно отгоняя мух, и затем продолжал говорить свое увещевающим тоном: он
принес оттиск статьи неизвестного Самгину философа Н. Ф.
А тут тебе на траву то обед, то завтрак
принесет какая-нибудь краснощекая прислужница, с
голыми, круглыми и мягкими локтями и с загорелой шеей; потупляет, плутовка, взгляд и улыбается…
Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды утром Агафья Матвеевна
принесла было ему, по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смерти, как на ложе сна, только
голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и остановилась кровь.
— Хозяин давеча, — зашептал он, —
приносит вдруг фотографии, гадкие женские фотографии, все
голых женщин в разных восточных видах, и начинает вдруг показывать мне в стекло… Я, видишь ли, хвалил скрепя сердце, но так ведь точно они гадких женщин приводили к тому несчастному, с тем чтоб потом тем удобнее опоить его…
Когда некоторые вожди являлись с покорностью, от них требовали выдачи оружия и скота, но они
приносили несколько ружей и приводили вместо тысяч десятки
голов скота, и когда их прогоняли, они поневоле возвращались к оружию и с новой яростью нападали на колонию.
Сильно бы вымыли ему
голову, но Егорка
принес к обеду целую корзину карасей, сотни две раков да еще барчонку сделал дудочку из камыша, а барышне достал два водяных цветка, за которыми, чуть не с опасностью жизни, лазил по горло в воду на средину пруда.
Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же дворник
принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой поднял завалившуюся
голову и попытался влить воду в рот, но арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на груди куртку и посконную пыльную рубаху.
Никому в
голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь его, но не в кусочках и в вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но и лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое он
принес им.
Мы должны вернуться назад, к концу апреля, когда Ляховский начинал поправляться и бродил по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь
принесла с собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его
голове со вчерашнего дня.
— Плетет кружева, вяжет чулки… А как хорошо она относится к людям! Ведь это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее месте давно бы потерял
голову, озлобился, начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы эту женщину готовили не специально для богатой, праздной жизни, она
принесла бы много пользы и себе и другим.
— Кто это мне под
голову подушку
принес? Кто был такой добрый человек! — воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
Маша выпорхнула в другую комнату,
принесла гитару, сбросила шаль с плеч долой, проворно села, подняла
голову и запела цыганскую песню.
Малый улыбнулся во весь рот, кивнул
головой, сходил в контору и
принес исписанный листок.
Через несколько часов о Сережке уже никто в доме не упоминает, а затем, чем дальше, тем глубже погружается он в пучину забвения. Известно только, что Аксинья кормит его грудью и раза два
приносила в церковь под причастие. Оба раза, проходя мимо крестной матери, она замедляла шаг и освобождала
голову младенца от пеленок, стараясь обратить на него внимание «крестной»; но матушка оставалась равнодушною и в расспросы не вступала.
— Не всякий
голова голове чета! — произнес с самодовольным видом
голова. Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его устах. — Как думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты
принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое-чего… А?
Огонь
принесли, дверь отперли, и
голова ахнул от удивления, увидев перед собою свояченицу.
— Вишь, чертова баба! — сказал дед, утирая
голову полою, — как опарила! как будто свинью перед Рождеством! Ну, хлопцы, будет вам теперь на бублики! Будете, собачьи дети, ходить в золотых жупанах! Посмотрите-ка, посмотрите сюда, что я вам
принес! — сказал дед и открыл котел.
Бедный француз забился туда и, выставив
голову, стал ожидать, что его питомцы догадаются
принести ему платье.
Думаю, что это чтение
принесло мне много вреда, пролагая в
голове странные и ни с чем не сообразные извилины приключений, затушевывая лица, характеры, приучая к поверхностности…
Подь да сруби ему
голову,
Подхвати ее за сиву бороду,
Принеси мне, я собак прокормлю!
— Вам, вам! Вам и приношу-с, — с жаром подхватил Лебедев, — теперь опять ваш, весь ваш с
головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус… в Англии и в Великобритании-с. Меа culpa, mea culpa, [Согрешил, согрешил (лат.).] как говорит Римская папа… то есть: он Римский папа, а я его называю «Римская папа».
Марье пришлось прожить на Фотьянке дня три, но она все-таки не могла дождаться баушкиных похорон. Да надо было и Наташку поскорее к месту пристроить. На Богоданке-то она и всю
голову прокормит, и пользу еще
принесет. Недоразумение вышло из-за Петруньки, но Марья вперед все предусмотрела. Ей было это даже на руку, потому что благодаря Петруньке из девчонки можно было веревки вить.
Наступила неловкая пауза. Вася с трудом перекатил по подушке отяжелевшую
голову и взглянул на Нюрочку такими покорными глазами, точно просил в чем-то извинения. Она
принесла стул и села около кровати.
Когда Таисья
принесла самовар в светелку, Аграфена отрицательно покачала
головой.
Один раз, сидя на окошке (с этой минуты я все уже твердо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтобы послали посмотреть, кто это плачет, что, «верно, кому-нибудь больно» — мать послала девушку, и та через несколько минут
принесла в своих пригоршнях крошечного, еще слепого, щеночка, который, весь дрожа и не твердо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны
головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька.
Принесли холодной воды, вспрыснули ему лицо, облили
голову, отец пришел в себя, и ручьи слез полились по его бледному лицу.
Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух не
принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе. Беспокойство мое об ней не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив — возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
Я был вне себя; я готов был или разбить себе
голову, или броситься на нее (tu sais, comme je suis impetueux! [ты знаешь, какой я пылкий! (франц.)]), но в это время вошел лакей и
принес лампу.
Способности были у него богатые; никто не умел так быстро обшарить мышьи норки, так бойко клясться и распинаться, так ловко объегорить, как он; ни у кого не было в
голове такого обилия хищнических проектов; но ни изобретательность, ни настойчивая деятельность лично ему никакой пользы не
приносили: как был он голяк, так и оставался голяком до той минуты, когда пришел его черед.
М-lle Эмма сразу поняла, что творилось с Аннинькой, и только покачала
головой. Разве для такой «галки», как Аннинька, первая любовь могла
принести что-нибудь, кроме несчастья? Да еще любовь к какому-то лупоглазому прощелыге, который, может быть, уж женат. М-lle Эмма была очень рассудительная особа и всего больше на свете дорожила собственным покоем. И к чему, подумаешь, эти дурацкие восторги: увидала красивого парня и распустила слюни.
Ефим
принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил
голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
И вдруг — мне молнийно, до
головы, бесстыдно ясно: он — он тоже их… И весь я, все мои муки, все то, что я, изнемогая, из последних сил
принес сюда как подвиг — все это только смешно, как древний анекдот об Аврааме и Исааке. Авраам — весь в холодном поту — уже замахнулся ножом над своим сыном — над собою — вдруг сверху голос: «Не стоит! Я пошутил…»
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то время, как ему
приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы сжимаются,
голова с усилием поднимается выше, и в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на
голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в
голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а
принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
Эти были большей частью знакомы между собой, говорили громко, по имени и отчеству называли профессоров, тут же готовили вопросы, передавали друг другу тетради, шагали через скамейки, из сеней
приносили пирожки и бутерброды, которые тут же съедали, только немного наклонив
голову на уровень лавки.
Притащили еще
голову. «Еще, еще», — приказывал блаженный;
принесли третью и, наконец, четвертую. Вдовицу обставили сахаром со всех сторон. Монах от монастыря вздохнул; всё это бы сегодня же могло попасть в монастырь, по прежним примерам.
Он не решался лечь, но я настоял. Настасья
принесла в чашке уксусу, я намочил полотенце и приложил к его
голове. Затем Настасья стала на стул и полезла зажигать в углу лампадку пред образом. Я с удивлением это заметил; да и лампадки прежде никогда не бывало, а теперь вдруг явилась.
— Cher ami, [Дорогой друг (фр.).] — благодушно заметил ему Степан Трофимович, — поверьте, что это(он повторил жест вокруг шеи) нисколько не
принесет пользы ни нашим помещикам, ни всем нам вообще. Мы и без
голов ничего не сумеем устроить, несмотря на то что наши
головы всего более и мешают нам понимать.
Агапия, несмотря на свою глупость, лучше всех понимавшая Юлию Матвеевну, подала ей эти валенки, но старуха затрясла отрицательно
головой. Агапия и тут однако догадалась, чего она хотела, и
принесла первоначально шерстяные чулки, в которые обула больную, а сверх их надела валенки.
Очищенный поник
головой и умолк. Мысль, что он в 1830 году остался сиротой, видимо, подавляла его. Слез, правда, не было видно, но в губах замечалось нервное подергивание, как у человека, которому инстинкт подсказывает, что в таких обстоятельствах только рюмка горькой английской может
принести облегчение. И действительно, как только желание его было удовлетворено, так тотчас же почтенный старик успокоился и продолжал...