Неточные совпадения
Самгин увидел, что пухлое, почти бесформенное лицо Бердникова вдруг крепко оформилось, стало как будто меньше, угловато, да скулах выступили желваки, заострился нос, подбородок
приподнялся вверх, губы плотно сжались, исчезли, а
в глазах явился какой-то медно-зеленый блеск. Правая рука его, опущенная через ручку
кресла, густо налилась кровью.
«Теперь или никогда!» «Быть или не быть!» Обломов
приподнялся было с
кресла, но не попал сразу ногой
в туфлю и сел опять.
Дама
в трауре сидела, пододвинув
кресла к столу. Левою рукою она облокотилась на стол; кисть руки поддерживала несколько наклоненную голову, закрывая висок и часть волос. Правая рука лежала на столе, и пальцы ее
приподымались и опускались машинально, будто наигрывая какой-то мотив. Лицо дамы имело неподвижное выражение задумчивости, печальной, но больше суровой. Брови слегка сдвигались и раздвигались, сдвигались и раздвигались.
Я никогда, ни прежде, ни после, не видал ее
в таком состоянии, да и не думал, чтоб она могла быть когда-нибудь так взволнована. Николай Сергеич выпрямился
в креслах,
приподнялся и прерывающимся голосом спросил...
— Здравствуйте, Яков Васильич! Давно мы с вами не видались! — произнес старик, протягивая ему руку, но не
приподымаясь с
кресел, и до такой степени сумел совладеть с собой, что ноты неприязни не почувствовалось
в этой фразе.
— А-а! —
приподнялся Кармазинов с дивана, утираясь салфеткой, и с видом чистейшей радости полез лобызаться — характерная привычка русских людей, если они слишком уж знамениты. Но Петр Степанович помнил по бывшему уже опыту, что он лобызаться-то лезет, а сам подставляет щеку, и потому сделал на сей раз то же самое; обе щеки встретились. Кармазинов, не показывая виду, что заметил это, уселся на диван и с приятностию указал Петру Степановичу на
кресло против себя,
в котором тот и развалился.
— Ну, так и я готов! — сказал Фома и медленно
приподнялся с
кресла. Дядя
в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и с беспокойством озиралась кругом.
Человек лет тридцати, прилично и просто одетый, вошел, учтиво кланяясь хозяину. Он был строен, худощав, и
в лице его как-то странно соединялись добродушный взгляд с насмешливыми губами, выражение порядочного человека с выражением баловня, следы долгих и скорбных дум с следами страстей, которые, кажется, не обуздывались. Председатель, не теряя чувства своей доблести,
приподнялся с
кресел и показывал, стоя на одном месте, вид, будто он идет навстречу.
Марфа Андревна вообще, несмотря на всю свою серьезность, иногда не прочь была посмеяться, да иногда, впрочем, у нее при ее рекогносцировках и вправду было над чем посмеяться. Так, например, раз
в числе вспугнутых ею челядинцев один
приподнялся бежать, но, запутавшись
в суконной дорожке, какими были выстланы переходы комнат, споткнулся, зацепился за
кресла и полетел. Марфа Андревна тотчас же наступила на него своим босовичком и потребовала огня.
— Я сегодня еду
в Петербург, — равнодушно и устало говорил патрон, медленно опускаясь
в кресло. Тяжелые веки едва
приподнимались над глазами, и все лицо его, желтое, стянутое глубокими морщинами к седой щетинистой бородке, похоже было на старый пергамент, на котором не всем понятную, но печальную повесть начертала жестокая жизнь.
Ночь уходила; пропели последние петухи; Михаил Андреевич Бодростин лежал бездыханный
в большой зале, а Иосаф Платонович Висленев сидел на изорванном
кресле в конторе; пред ним, как раз насупротив, упираясь своими ногами
в ножки его
кресла, помещался огромный рыжий мужик, с длинною палкой
в руках и дремал, у дверей стояли два другие мужика, тоже с большими палками, и оба тоже дремали, между тем как под окнами беспрестанно шмыгали дворовые женщины и ребятишки, старавшиеся
приподняться на карниз и заглянуть чрез окно на убийцу, освещенного сильно нагоревшим сальным огарком.
Он не
приподнялся с
кресла, на котором сидел одетый
в темно-синий шелковый халат, с бархатным отворотом такого же цвета, но более темным.