Неточные совпадения
Вытянув
шею, дядя терся редкой черной бородою
по полу и хрипел страшно, а дедушка,
бегая вокруг стола, жалобно вскрикивал...
Иногда мне казалось, что я узнаю то или иное место. Казалось, что за перелеском сейчас же будет река, но вместо нее опять начиналось болото и опять хвойный лес. Настроение наше то поднималось, то падало. Наконец, стало совсем темно, так темно, что хоть глаз выколи. Одежда наша намокла до последней нитки. С головного убора
сбегала вода. Тонкими струйками она стекала
по шее и
по спине. Мы начали зябнуть.
По мере того как одна сторона зеленого дуба темнеет и впадает в коричневый тон, другая согревается, краснеет; иглистые ели и сосны становятся синими, в воде вырастает другой, опрокинутый лес; босые мальчики загоняют дойных коров с мелодическими звонками на
шеях;
пробегают крестьянки в черных спензерах и яркоцветных юбочках, а на решетчатой скамейке в высокой швейцарской шляпе и серой куртке сидит отец и ведет горячие споры с соседом или заезжим гостем из Люцерна или Женевы.
Злоба закипела в Передонове. Он стремительно ударил
шилом в обои. Содрогание
пробежало по стене. Передонов, торжествуя, завыл и принялся плясать, потрясая
шилом. Вошла Варвара.
— А езда-то! — говорил Лукашка, трепля его
по шее. — Проезд какой! А умный! Так и
бегает за хозяином.
Как свежо, светло было отроческое лицо это, —
шея раскрыта, воротник от рубашки лежал на плечах, и какая-то невыразимая черта задумчивости
пробегала по устам и взору, — той неопределенной задумчивости, которая предупреждает будущую мощную мысль; «как много выйдет из этого юноши», — сказал бы каждый теоретик, так говорил мсье Жозеф, — а из него вышел праздный турист, который, как за последний якорь, схватился за место
по дворянским выборам в NN.
Она то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то все вытягивала
шею по направлению к брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала,
пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.
Василиса Перегриновна. И что же я там увидела, благодетельница! Как меня ноги сдержали, уж я и не знаю! Лизка
бегает по кустам в развращенном виде, должно быть, любовников своих ищет; ангельчик наш, барин, катается на пруду в лодке, а Надька, тоже в развращенном виде, уцепилась ему за
шею руками и лобзает его. И как это видно было, что он,
по своей непорочности, старается ее оттолкнуть от себя; а она все хватает его за
шею, лобзает и соблазняет.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не
пробегала ни
по шее, ни
по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Юрий обхватил ее мягкий стан, приклонил к себе и поцеловал ее в
шею: девственные груди облились румянцем и заволновались, стараясь вырваться из-под упрямой одежды… о, сколько сладострастия дышало в ее полураскрытых пурпуровых устах! он жадно прилепился к ним, лихорадочная дрожь
пробежала по его телу, томный вздох вырвался из груди…
И она проворно
сбежала по ступеням террасы, легко взобралась на седло, сказала «до завтра» и, ударив лошадь хлыстиком
по шее, поскакала к плотине… Казачок пустился рысью за ней.
Я отнимаю пробку. Степка огорченно оглядывается. Но вот глаза его оживились, он вскакивает на подоконник и издает свое изумленное «у-у!». На улице стоит извозчик; Степка, вытянув голову, с жадным любопытством таращит глаза на лошадь. Я поглажу его, — он нетерпеливо отведет ручонкой мою руку, поправится на подоконнике и продолжает глазеть на лошадь.
Пробежит по улице собака. Степка весь встрепенется, волосы на
шее и спине взъерошатся, глаза беспокойно забегают.
Поезд уходил. Таня и Токарев высунулись из окна. Мужики
сбегали с платформы. Сторож, размахнувшись, ударил одного из них кулаком
по шее. Мужик втянул голову в плечи и побежал быстрее. Изогнувшийся дугою поезд закрыл станцию.
Я сунул его кулаком в морду, перешел в наступление и стал теснить. Испуг и изумление были на его красивом круглом лице с черными бровями, а я наскакивал, бил его кулаком
по лицу, попал в нос. Брызнула кровь. Он прижал ладони к носу и побежал.
Пробежал мимо и рыжий, а Геня вдогонку накладывал ему в
шею…
Варя
сбегала за извозчиком. Дениза Яковлевна надела на голову тюлевую косынку, на
шею нитку янтарей и взяла все свои книжки:
по забору провизии, приходо-расходную и еще две каких-то. Она записывала каждый день; но чистого барыша за все три месяца приходилось не больше ста рублей. Она успела рассказать это Пирожкову, пригласив его к себе в комнату еще раз.
Особенно любила играть ее длинными черными волосами: то рассыпала их кругом головы, то свивала густыми струями вдоль щек и
по шее, то заплетала в две косы, позволяя им
сбегать из-под золотой фески, или обвивала ими голову под собольей шапкой, или пускала
по спине в одну густую косу почти до полу.
Он погрузился в одну мысль о Мариорице. Вся душа его, весь он — как будто разогретая влажная стихия, в которой Мариорица купает свои прелести. Как эта стихия, он обхватил ее горячей мечтой,
сбегает струею
по ее округленным плечам, плещет жаркою пеною
по лебединой
шее, подкатывается волною под грудь, замирающую сладким восторгом; он липнет летучею брызгою к горячим устам ее, и черные кудри целует, и впивается в них, и весь, напитанный ее существом, ластится около нее тонким, благовонным паром.