Неточные совпадения
Яков с Кузьмой
провели утро
в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около дома, трогал
замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по сторонам глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться на него.
А
замки, башни, леса, розовые, палевые, коричневые, сквозят от последних лучей быстро исчезающего солнца, как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы глаз, но вы погружены
в тумане поэтической думы; вы не
отводите взора; вам не хочется выйти из этого мления, из неги покоя.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов
в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а
в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые
замки, снимает с себя машинкой сапоги,
заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
Дорога эта великолепно хороша с французской стороны; обширный амфитеатр громадных и совершенно непохожих друг на друга очертаниями гор
провожает до самого Безансона; кое-где на скалах виднеются остатки укрепленных рыцарских
замков.
В этой природе есть что-то могучее и суровое, твердое и угрюмое; на нее-то глядя, рос и складывался крестьянский мальчик, потомок старого сельского рода — Пьер-Жозеф Прудон. И действительно, о нем можно сказать, только
в другом смысле, сказанное поэтом о флорентийцах...
Рогожские наотрез отказались
возить подаяние
в пересыльный
замок и облюбовали для раздачи его две ближайшие тюрьмы: при Рогожском полицейском доме и при Лефортовском.
Он был судебным следователем
в том округе, где судился Степан Пелагеюшкин. Еще на первом допросе Степан удивил его своими ответами простыми, правдивыми и спокойными. Махин бессознательно чувствовал, что этот стоящий перед ним человек
в кандалах и с бритой головой, которого привели и караулят и
отведут под
замок два солдата, что это человек вполне свободный, нравственно недосягаемо высоко стоящий над ним.
— А господ червонных валетов честь честью
свести в чижовку и запереть на
замок!
С отчаянием
в груди смотрел связанный приказчик на удаляющуюся толпу казаков, умоляя взглядом неумолимых палачей своих; с дреколием теснились они около несчастной жертвы и холодно рассуждали о том, повесить его или засечь, или уморить с голоду
в холодном анбаре; последнее средство показалось самым удобным, и его с торжеством, хохотом и песнями
отвели к пустому анбару, выстроенному на самом краю оврага, втолкнули
в узкую дверь и заперли на
замок.
— Извольте тотчас взять эту девушку, — воскликнул Семен Матвеич, обращаясь к моему вотчиму и повелительно указывая на меня дрожащей рукой. — Извольте
отвести ее к себе
в дом и запереть на ключ, на
замок… чтоб она… пальцем пошевельнуть не могла, чтобы муха к ней не проскочила! Впредь до моего приказания! Окна забить, если нужно! Ты отвечаешь мне за нее головой!
Наконец он не выдержал и ровно
в час пополудни поскакал сам к Покрову.
В номерах ему объявили, что Павел Павлович дома и не ночевал, а пришел лишь поутру
в девятом часу, побыл всего четверть часика да и опять отправился. Вельчанинов стоял у двери Павла Павловичева номера, слушал говорившую ему служанку и машинально вертел ручку запертой двери и потягивал ее взад и вперед. Опомнившись, он плюнул, оставил
замок и попросил
сводить его к Марье Сысоевне. Но та, услыхав о нем, и сама охотно вышла.
Якуты
в точности исполнили волю начальства —
отвели по клочку земли и обнесли крепчайшими частоколами, оставив лишь один вход, запиравшийся на
замок, ключ от которого вручался особому выборному лицу.
Сундук этот стоял у него под кроватью и оберегаем был как зеница ока; и хотя все знали, что
в нем, кроме старых тряпиц, двух или трех пар изъянившихся сапогов и вообще всякого случившегося хламу и дрязгу, ровно не было ничего, но господин Прохарчин ценил это движимое свое весьма высоко, и даже слышали раз, как он, не довольствуясь своим старым, но довольно крепким
замком, поговаривал
завести другой, какой-то особенный, немецкой работы, с разными затеями и с потайною пружиною.
Князь был
в восторге и
провел несколько дней
в размышлении: как бы настроить ее так, чтобы она выпросила ему у губернатора место смотрителя тюремного
замка или где-нибудь городничего.
Осенью 1773 года
в Оберштейн стал являться молодой человек, приезжавший из Мосбаха, и
проводить по нескольку часов с владетельницей
замка наедине. Он был известен оберштейнской прислуге под именем «Мосбахского незнакомца». Полагали, что это новый любовник, и не ошибались. Алина была слишком пылкого темперамента и не могла жить без любовников,
в этом она сама сознавалась,
в этом каялась и во время предсмертной исповеди. Мосбахский незнакомец был поляк.
— Слушай, Митька! — подняв палку, закричал Сережа: — Право, тятеньке скажу!.. Хоть бы при чужих постыдился!..
Сведи его, Федька,
в сушильню. На
замок.
— Перестаньте, благородный рыцарь, — начал Гримм с чуть заметной иронией
в слове «благородный», — разнеживаться теперь над полумертвой… Что тратить время по пустякам. Она от вас не уйдет. Идите-ка лучше собирать
в поход своих товарищей и когда они все выберутся из
замка, мы с Павлом перенесем ее отсюда к вам. Вы,
проводив рыцарей, не захотите марать благородных рук своих
в драке с русскими и вернетесь домой… Там вас будет ожидать Эмма и мы с нашими услугами.
Летом
в Лондоне сезон и съезд всего английского высшего общества, прибывающего из своих поместий и
замков проводить единственное приятное время года
в этом вечно туманном городе.
Обитатели
замка провожали его, как будто вновь
провожали на Русь своего молодого господина. Долго стояли они на перекрестке дорог, пока он совсем скрылся из виду; долго еще были речи о нем
в благословенной семье.
Это было условленное место свиданий Григория и Татьяны. Последняя как-то ухитрилась раздобыться другим ключом от
замка крайнего сарая, и каждый раз по приезде Григория из отлучки и после посещения им Григория Лукьяновича ожидала его
в нем. Здесь он передавал ей полученную добычу; здесь, наедине с горячо любимой девушкой,
проводил он те чудные минуты своей жизни, которыми скрашивалась его тяжелая, душегубственная служба.
Латыши, чухны
проводят обыкновенно унылую, тихую жизнь
в дикой глуши, между гор и
в лесах,
в разрозненных, далеко одна от другой, хижинах, вдали от больших дорог и мыз, будто и теперь грозится на них привидение феодализма с развалин своих
замков.
Но скоро стали приходить тревожные вести. Жители, бежавшие за город, разобрав
в чем дело, с утра уже начали толпиться около спасшихся инвалидов; стали прибывать крестьяне из соседства и толковать о том, что надо схватить и перевязать мятежников; они не остановились на одних словах, но, применяя слово к делу, вооружились кто чем мог и напали на отделившихся к мстиславльской заставе, четырех убили, двух ранили, четырех схватили,
отвели и сдали караульным солдатам у тюремного
замка.
Так кончился разговор, открывший многое Густаву. Нельзя выразить мучительное положение,
в котором он
провел целый день между мечтами о счастии, между нетерпением и страхом. Иногда представлялась ему Луиза
в тот самый миг, когда она, сходя с гельметского
замка, с нежностью опиралась на его руку и, смотря на него глазами, исполненными любви, говорила ими: «Густав, я вся твоя!» То гремело ему вслух имя Адольфа, произнесенное
в пещере, или виделось брачное шествие брата его с Луизой…
Постройка продолжалась около года. Когда тюрьма была окончена, состоялся снова единоличный княжеский суд над заключенными, которые предстали перед лицом разгневанного супруга неузнаваемыми, оба были совершенными скелетами, а головы их представляли из себя колтуны из седых волос. После подтверждения заранее уже объявленного им приговора их
отвели в беседку-тюрьму, и князь собственноручно заложил болт и запер
замок, взяв ключ с собою. Куда девался этот ключ, неизвестно.
— Нет, за что же? Он
в чести теперь у нас. Завтра, чуть свет, выступят отыскивать беглецов… Слышишь, какой говор
в замке? Все уже
в сборе. Ныне последнюю ночку
проведем повеселее, да и
в поход.
— Полковник, — обратился адмирал Зеленый к стоявшему рядом с ним полициймейстеру, —
отвезите сейчас же под усиленным конвоем «его сиятельство»
в тюремный
замок и поступайте с ним, как я уже вам говорил.
— Нет, за что же? Он
в чести теперь у нас. Завтра, чем свет, выступят отыскивать беглецов… Слышишь, какой говор
в замке? Все уже
в сборе. Ныне последнюю ночку
проведем повеселей, да и
в поход.
— Перестаньте, благородный рыцарь, — начал Гримм с чуть заметной иронией
в слове «благородный», — разнеживаться теперь над полумертвою… Что тратить время по пустякам. Она от вас не уйдет. Идите-ка лучше собирать
в поход своих товарищей, и, когда они все выберутся из
замка, мы с Павлом перенесем ее отсюда к вам. Вы,
проводив рыцарей, не захотите марать благородных рук своих
в драке с русскими и вернетесь домой… Там вас будет ожидать Эмма и мы с нашими услугами.
Сдав арестанта смотрителю
замка, полициймейстер уехал, а нового тюремного обитателя тотчас же
отвели в секретную одиночную камеру,
в отделение тюрьмы, предназначенное для политических преступников.
Милый гость говорил приятно и умно, рассказывал, что он определен
в корпус Шлиппенбаха; шутя, прибавлял, что назначен со своим эскадроном быть защитником гельметского
замка и что первою обязанностью почел явиться
в доме,
в котором с детства был обласкан и
провел несколько часов, приятнейших
в его жизни.
Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за большие деньги у своих товарищей право бессменно
провести трое беспокойных суток
в приемной князя, часто страдавшего бессонницей и катавшегося иногда
в такое время на простой почтовой телеге то
в Ораниенбаум, то
в Петергоф, то за тридцать пять верст по шлиссельбургской дороге
в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его
замка.
Фиоравенти простился с своим воспитанником не без горьких слез,
проводя его до богемского
замка. Он снарядил его не только всем нужным на путешествие, но и для представления себя
в блестящем виде при дворе московитского государя.