Неточные совпадения
Первый день я
провел очень скучно; на другой рано утром въезжает на
двор повозка… А! Максим Максимыч!.. Мы встретились как старые приятели. Я предложил ему свою комнату. Он не церемонился, даже ударил меня
по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..
Иногда, глядя с крыльца на
двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома
провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были
по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян.
Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною
по своей тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного
двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда,
по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось
заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова
по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии
проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Можно было пройти
по всему дому насквозь и не встретить ни души; легко было обокрасть все кругом и
свезти со
двора на подводах: никто не помешал бы, если б только водились воры в том краю.
Распорядившись утром
по хозяйству, бабушка, после кофе, стоя
сводила у бюро счеты, потом садилась у окон и глядела в поле, следила за работами, смотрела, что делалось на
дворе, и посылала Якова или Василису, если на
дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория — за ним, его
проводили по университетскому
двору на улицу и бросили вслед за ним его калоши.
— И будешь
возить по чужим
дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно перед детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену не жалел, так хоть детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?
Иногда бабушка, зазвав его в кухню, поила чаем, кормила. Как-то раз он спросил: где я? Бабушка позвала меня, но я убежал и спрятался в дровах. Не мог я подойти к нему, — было нестерпимо стыдно пред ним, и я знал, что бабушке — тоже стыдно. Только однажды говорили мы с нею о Григории:
проводив его за ворота, она шла тихонько
по двору и плакала, опустив голову. Я подошел к ней, взял ее руку.
— Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да хвостом
по крыше и
возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во
двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь…
Потом,
по мере выздоровления, их открывали на время, затем его
водили по комнатам, выводили на крыльцо, на
двор, в сад.
— В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером
возим оставшее в лесу сено на господский
двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят
по праздникам в лес
по грибы да
по ягоды.
— Христофор Федорыч, послушайте, — сказала она ему по-немецки,
провожая его до ворот
по зеленой короткой травке
двора, — я виновата перед вами — простите меня.
В этот день нас даже не
водили гулять в сад, а приказали побегать
по двору, который был очень велик и зеленелся, как луг; но мы не бегали, а только ходили тихо взад и вперед.
— А в том, ваше высокоблагородие, что
по инструкции их каждый день на
двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на
двор выходит, вот он и
завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
Староста и работник тоже были выпущены. Последний, с явно сердитым лицом, прошел прямо на
двор; а староста по-прежнему немного подсмеивался над священником. Вихров, священник и староста отправились, наконец, в свой поход. Иерей не без умысла, кажется,
провел Вихрова мимо единоверческой церкви и заставил его заглянуть даже туда: там не было ни одного молящегося.
— А Христос е знает за что! бают,
по прикосновенности, что, мол, видел, как у соседа корову с
двора сводили…
Кроме того,
по маленькому
двору ходили куры, которых молодая хозяйка
завела, желая сделать у себя совсем деревню.
Табун пригнали на
двор, и старик сам
водил невестку
по двору, показывая ей лучших маток с жеребятами-сосунками, стриганов, лонщаков [Стриганами называют годовалых жеребят, потому что им подстригают гривы, чтоб они ровнее и лучше росли.
Ночь он опять
провел без сна, тщетно бродя
по двору.
Конечно,
завели они речь издалека, что послал их князь поискать жар-птицы, что ходили они, гуляли
по зеленым садам, напали на след и след привел их прямо к брагинскому
двору и т. д.
Как весело
провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел
двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И в тихую обитель затвориться.
Дети встали, ушли, отец
проводил их обиженным и удивлённым взглядом; что же — у них нечего сказать ему? Посидели пять минут, один, выговорив глупость, сонно зевнул, другой — надымил табаком и сразу огорчил. Вот они идут
по двору, слышен голос Ильи...
Его все любили, Никита ухаживал за ним, расчёсывая комья густой, свалявшейся шерсти,
водил его купать в реку, и медведь так полюбил его, что, когда Никита уходил куда-либо, зверь, подняв морду, тревожно нюхал воздух, фыркая, бегал
по двору, ломился в контору, комнату своего пестуна, неоднократно выдавливал стёкла в окне, выламывал раму.
Я не был особенно богат — следовательно, никто не надеялся, что я под веселую руку созову у себя во
дворе толпу мужиков и баб, заставлю их петь и
водить хороводы и первым поднесу
по стакану водки, а вторых — оделю пряниками.
Она состоит в том, что поочередно каждому из участников завязываются глаза платком, завязываются плотно, морским узлом, потом на голову ему накидывается куртка, и затем двое других игроков, взяв его под руки,
водят по всем углам кофейни, несколько раз переворачивают на месте вокруг самого себя, выводят на
двор, опять приводят в кофейню и опять
водят его между столами, всячески стараясь запутать его.
— Ну, — проговорил Мартын Петрович и задумался. — Ну, — начал он опять, — так не хотите ли гумно посмотреть, полюбопытствовать? Вас Володька
проводит. — Эй, Володька! — крикнул он своему зятю, который все еще расхаживал
по двору с моею лошадью, —
проводи вот их на гумно… и вообще… покажь мое хозяйство. А мне соснуть надо! Так-то! Счастливо оставаться!
Владимир Сергеич хотел было вернуться на ночь домой, но такая сделалась на
дворе темнота, что он не решился ехать. Ему
отвели ту же комнату наверху, в которой он три месяца тому назад
провел беспокойную ночь
по милости Егора Капитоныча…
Во
дворе ипподрома было уже много лошадей, их проваживали
по кругу, всех в одном направлении — в том же, в котором они ходят
по беговому кругу, то есть обратном движению часовой стрелки. Внутри
двора водили поддужных лошадей, небольших, крепконогих, с подстриженными короткими хвостами. Изумруд тотчас же узнал белого жеребчика, всегда скакавшего с ним рядом, и обе лошади тихо и ласково поржали в знак приветствия.
Мне еще больше показалось теперь, что я огорчила его, и стало жалко. Мы с Катей
проводили его до крыльца и постояли на
дворе, глядя
по дороге,
по которой он скрылся. Когда затих уже топот его лошади, я пошла кругом на террасу и опять стала смотреть в. сад, и в росистом тумане, в котором стояли ночные звуки, долго еще видела и слышала все то, что хотела видеть и слышать.
Мавра Тарасовна. Я тебе, Ерофеич, весь наш дом под присмотр отдаю: смотри ты за чистотой на
дворе, за всей прислугой, ну и за приказчиками не мешает, чтоб раньше домой приходили, чтоб
по ночам не шлялись. (Мухоярову.) А вы его уважайте! Ну теперь на
дворе хорошо будет, я покойна — надо в доме порядок
заводить. Слышала я, Платон, что заставляли тебя меня обманывать, фальшивые отчеты писать?
Отворил окно, поманил пальцем… Жили у нас во
дворе, во флигелечке, два брата — бомбардиры отставные, здоровенные, подлецы, усищи у каждого
по аршину, морды красные… Сапожничали: где починить, где подметку подкинуть, где и новую пару сшить, а более насчет пьянства. Вошли в комнату, стали у косяков, только усами
водят, как тараканы: не перепадет ли? Отец подносит
по рюмочке.
Остался он на станции. Помогал у начальника на кухне, дрова рубил,
двор, платформу мел. Через две недели приехала жена, и поехал Семен на ручной тележке в свою будку. Будка новая, теплая, дров сколько хочешь; огород маленький от прежних сторожей остался, и земли с полдесятины пахотной
по бокам полотна было. Обрадовался Семен; стал думать, как свое хозяйство
заведет, корову, лошадь купит.
Ну а еще через малое время — и совсем освободился. Гулял я раз, летнее дело,
по двору; смотрю, заседатель в контору прошел, потом
провели к нему Безрукого.
На
дворе было тихо; деревня
по ту сторону пруда уже спала, не было видно ни одного огонька, и только на пруде едва светились бледные отражения звезд. У ворот со львами стояла Женя неподвижно, поджидая меня, чтобы
проводить.
— И все-таки принц! там как ни дразнись свиным ухом, а и у них, коли принц, так сейчас видно, что есть что-то свыше. Вот кабы он к Наташеньке присватался, я бы его в нашу православную веру перевел… ха-ха! А что ты думаешь! уехали бы все вместе в Ташкент, стали бы новые необременительные налоги придумывать,
двор бы,
по примеру прочих принцев,
завели, Патти бы выписали…
— Вона, худы валенки-то, — во что обуешься теперь, — ворчала старуха, простанывая
по временам. — Немало толстолобому говорила: купи да купи, так на базаре нет… эка, брат, и валенок про нас на базаре не стало… а сивку… да… продали… не сам еще
заводил… ловок больно… да… а не говори — и не говорю… Успенье на
дворе, а еще и пар не запарили… жди, паря, хлеба… то-то… порядки какие… ой, батюшки, тошнехонько! Ой-ой, тошнехонько!..
Осталась после Емельянихи сиротка, пятилетняя Даренка. В отцовском ее дому давным-давно хоть шаром покати, еще заживо родитель растащил
по кабакам все добро — и свое и краденое. Мать схоронили Христа ради,
по приказу исправника, а сиротка осталась болтаться промеж
дворов: бывало, где день, где ночь
проведет, где обносочки какие ей Христа ради подадут, где черствым хлебцем впроголодь накормят, где в баньку пустят помыться. Так и росла девочка.
Опять жидко задребезжал барабан при появлении на крыльце наших офицеров, опять десятка два солдат гавайской армии взяли ружья «на караул». Проходя
по двору, Ашанин обернулся и увидал на балконе их величества уже в домашних костюмах: король был во всем белом, а королева в капоте из какой-то легкой ткани. Оба они
провожали любопытными глазами гостей далекого Севера и оба приветливо улыбались и кивнули головами Ашанину, который в свою очередь, сняв шляпу, поклонился.
Обратный путь уже не был так оживлен, потому что Евангел точно что-то почуял и молчал под стать Ларе, а ямщик пробовал было
завести раза два песню, но обрывал ее ударами кнута
по шее лошади и тоже умолкал. Так они и приехали, но не вместе, потому что Евангел встал на повороте к своему жилью, а Лариса вбежала во
двор и еще более удивилась: окна ее флигеля были темны.
Мы уже развязали свои мешки и складывали эту значительную
по нашим средствам сумму, как вдруг она оказалась вовсе не нужною, потому что утихший на мгновение крик снова раздался с удвоенной силой, и Кирилл слетел с шумом и грохотом с крыльца, проворно схватил под уздцы свою уже запряженную тройку и
свел ее со
двора, а потом вскочил на облучок и поехал рысью.
— А лица такие неприятные, глаза бегают… Но что было делать? Откажешь, а их расстреляют! Всю жизнь потом никуда не денешься от совести…
Провела я их в комнату, — вдруг в дом комендант, матрос этот, Сычев, с ним еще матросы. «Офицеров прятать?» Обругал, избил
по щекам, арестовали. Вторую неделю сижу. И недавно, когда на допрос
водили, заметила я на
дворе одного из тех двух. Ходит на свободе, как будто свой здесь человек.
Уже давно рассвело на
дворе, а доктор всё сидел у стола,
водил карандашом
по бумаге и писал машинально...
После чая мальчики поспешили на
двор — осматривать хозяйство вместе с отцом и Андроном. Нянюшка, что-то ворча себе под нос (она была недовольна решением господ
провести лето на хуторе, где,
по ее мнению, особенно трудно уследить за буйной детворой), принялась хлопотать
по устройству комнат совместно с двумя прислугами, приехавшими на хутор еще накануне.
Около трех часов
водил князь Гиршфельда
по дому, саду, оранжереям, старому парку, заднему
двору и псарне, подробно объясняя ему способ постройки дома, которую он производил сам, так как был архитектором-дилетантом, указывая на редкие растения, которые он выводил собственноручно, на породы и свойство псов и прочее.
Григорий Семенович снял шапку,
провел рукой
по лбу, тряхнул кудрями и, ухарски надев шапку набекрень, спокойной и ровной походкой направился к одному из стоявших в глубине
двора сараев.
По праздникам на барский
двор,
по собственной инициативе, собирались парни и девки и
водили хороводы, щедро оделяемые пряниками и кренделями.
— С Богом! — сказал Ефим, надев шляпу, — вытягивай! — Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со
двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх
по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли
по обоим бокам экипажей,
провожая их.
На другой день,
по обыкновению, он выходит на
двор, где ожидают его просители, подсудимые и тяжущиеся, и решает представляемые ему дела. Окончив эти дела, он едет опять на любимую свою забаву — охоту. И в этот день ему удается самому убить старую львицу и захватить ее двух львенков. После охоты он опять пирует с своими друзьями, забавляясь музыкой и пляской, а ночь
проводит с любимой женой своей.