Неточные совпадения
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются
в презрении и не мешают
семье. Они какую-то черту
проводят непроходимую между
семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать
проводить сестру
в семь часов.
Жена?.. Нынче только он говорил с князем Чеченским. У князя Чеченского была жена и
семья — взрослые пажи дети, и была другая, незаконная
семья, от которой тоже были дети. Хотя первая
семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал себя счастливее во второй
семье. И он
возил своего старшего сына во вторую
семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для сына. Что бы на это сказали
в Москве?
Семья Трифонова была на даче; заговорив Самгиных до отупения, он угостил их превосходным ужином на пароходе, напоил шампанским, развеселился еще более и предложил
отвезти их к морскому пароходу на «Девять фут»
в своем катере.
Когда
в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив,
в С. очень хорошо, что
в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные
семьи, с которыми можно
завести знакомства. И указывали на
семью Туркиных как на самую образованную и талантливую.
До
семи лет было приказано
водить меня за руку по внутренней лестнице, которая была несколько крута; до одиннадцати меня мыла
в корыте Вера Артамоновна; стало, очень последовательно — за мной, студентом, посылали слугу и до двадцати одного года мне не позволялось возвращаться домой после половины одиннадцатого.
Лондон ждет приезжего часов
семь на ногах, овации растут с каждым днем; появление человека
в красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы
провожают его ночью,
в час, из оперы, толпы встречают его утром,
в семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
— Это очень опасно, с этого начинается сумасшествие. Камердинер с бешенством уходил
в свою комнату возле спальной; там он читал «Московские ведомости» и тресировал [заплетал (от фр. tresser).] волосы для продажных париков. Вероятно, чтоб
отвести сердце, он свирепо нюхал табак; табак ли был у него силен, нервы носа, что ли, были слабы, но он вследствие этого почти всегда раз шесть или
семь чихал.
Летом
в нем жить еще можно было, но зиму, которую мы однажды
провели в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так что под конец мы вынуждены были переселиться
в контору и там,
в двух комнатах, всей
семьей теснились
в продолжение двух месяцев.
Однажды зимой молодой Савельцев приехал
в побывку к отцу
в Щучью-Заводь. Осмотрелся с недельку и затем, узнавши, что по соседству,
в семье Затрапезных, имеется девица-невеста, которой предназначено
в приданое Овсецово, явился и
в Малиновец.
С безотчетным эгоизмом он, по — видимому,
проводил таким образом план ограждения своего будущего очага:
в семье,
в которой мог предполагать традиции общепризнанной местности, он выбирал себе
в жены девочку — полуребенка, которую хотел воспитать, избегая периода девичьего кокетства…
Устенька
в отчаянии уходила
в комнату мисс Дудль, чтоб
отвести душу. Она только теперь
в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая
в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с
семьей Стабровских и рассчитывала, что,
в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли быть свои дети. Но получилось другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и не думала ее защищать.
— У вас вся
семья такая, — продолжал Пашка. — Домнушку на фабрике как дразнят, а твоя тетка
в приказчицах живет у Палача. Деян постоянно рассказывает, как мать-то
в хомуте
водили тогда. Он рассказывает, а мужики хохочут. Рачитель потом как колотил твою-то мать: за волосья по улицам таскал, чересседельником хлестал… страсть!.. Вот тебе и козловы ботинки…
— Вот ты и осудил меня, а как
в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу —
семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи
заводить про наше иноческое житие.
В страду Аннушка
завела шашни с кержаками, работавшими на покосе у Никитича, и только срамила всю
семью.
В продолжение нынешнего лета
проводили семью Александра, состоящую из его жены, Миши, славного мальчика по 12-му году, и из трех дочерей. Все они благополучно прибыли
в Соколинки. Вероятно, скоро разрешат им жить
в самой Москве. Проездом весь караван погостил у нас почти неделю.
Здесь Ульрих Райнер
провел семь лет, скопил малую толику капитальца и
в исходе седьмого года женился на русской девушке, служившей вместе с ним около трех лет гувернанткой
в том же доме князей Тотемских.
С мельчайшими подробностями рассказывали они, как умирала, как томилась моя бедная бабушка; как понапрасну звала к себе своего сына; как на третий день, именно
в день похорон, выпал такой снег, что не было возможности
провезти тело покойницы
в Неклюдово, где и могилка была для нее вырыта, и как принуждены была похоронить ее
в Мордовском Бугуруслане,
в семи верстах от Багрова.
Ради них он обязывается урвать от своего куска нечто, считающееся «лишним», и
свезти это лишнее на продажу
в город; ради них он лишает
семью молока и отпаивает теленка, которого тоже везет
в город; ради них он,
в дождь и стужу, идет за тридцать — сорок верст
в город пешком с возом «лишнего» сена; ради них его обсчитывает, обмеривает и ругает скверными словами купец или кулак; ради них
в самой деревне его держит
в ежовых рукавицах мироед.
Днем будет заниматься с учениками, вечером — готовиться к будущему дню или
проводить время
в семье священника, который получал от соседнего управляющего газеты и охотно делился с нею.
Выглянет солнышко — деревня оживет. Священник со всею
семьей спешит
возить снопы, складывать их
в скирды и начинает молотить. И все-таки оказывается, что дожди свое дело сделали; и зерно вышло легкое, и меньше его. На целых двадцать пять процентов урожай вышел меньше против прошлогоднего.
— Получил, между прочим, и я; да, кажется, только грех один. Помилуйте! плешь какую-то отвалили! Ни реки, ни лесу — ничего! «Чернозём», говорят. Да черта ли мне
в вашем «чернозёме», коли цена ему — грош! А коллеге моему Ивану Семенычу — оба ведь под одной державой, кажется, служим — тому такое же количество леса, на подбор дерево к дереву,
отвели! да при реке, да
в семи верстах от пристани! Нет, батенька, не доросли мы! Ой-ой, как еще не доросли! Оттого у нас подобные дела и могут проходить даром!
В г. К. он и сблизился с
семьей Тугановских и такими тесными узами привязался к детям, что для него стало душевной потребностью видеть их каждый вечер. Если случалось, что барышни выезжали куда-нибудь или служба задерживала самого генерала, то он искренно тосковал и не находил себе места
в больших комнатах комендантского дома. Каждое лето он брал отпуск и
проводил целый месяц
в имении Тугановских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят верст.
— Правда, что взамен этих неприятностей я пользуюсь и некоторыми удовольствиями, а именно: 1) имею бесплатный вход летом
в Демидов сад, а на масленице и на святой пользуюсь правом хоть целый день
проводить в балаганах Егарева и Малафеева; 2)
в семи трактирах,
в особенности рекомендуемых нашею газетой вниманию почтеннейшей публики, за несоблюдение
в кухнях чистоты и неимение на посуде полуды, я по очереди имею право однажды
в неделю (
в каждом) воспользоваться двумя рюмками водки и порцией селянки; 3) ежедневно имею возможность даром ночевать
в любом из съезжих домов и, наконец, 4) могу беспрепятственно присутствовать
в любой из камер мировых судей при судебном разбирательстве.
Наконец, настойчиво
отведя эти чувства, как
отводят рукой упругую, мешающую смотреть листву, я стал одной ногой на кормовой канат, чтобы ближе нагнуться к надписи. Она притягивала меня. Я свесился над водой, тронутой отдаленным светом. Надпись находилась от меня на расстоянии шести-семи футов. Прекрасно была озарена она скользившим лучом. Слово «Бегущая» лежало
в тени, «по» было на границе тени и света — и заключительное «волнам» сияло так ярко, что заметны были трещины
в позолоте.
— Да, им хорошо, как две хаты есть, — вмешалась за Марьяну старуха: — а вот к Фомушкиным тоже ихнего начальника
отвели, так, бают, весь угол добром загородил, а с своею
семьей деваться некуда. Слыхано ли дело, целую орду
в станицу пригнали! Что будешь делать, — сказала она. — И каку черную немочь они тут работать будут!
В городе он
завел себе другую
семью, и это вызывало каждый день много разговоров, так как незаконная
семья его жила открыто.
Сестра продолжала и закончила постройку с тою же быстротою, с которой он вел ее, а когда дом был совершенно отстроен, первым пациентом вошел
в пего ее брат.
Семь лет
провел он там — время, вполне достаточное для того, чтобы превратиться
в идиота; у него развилась меланхолия, а сестра его за это время постарела, лишилась надежд быть матерью, и когда, наконец, увидала, что враг ее убит и не воскреснет, — взяла его на свое попечение.
— Сегодня
в охрану не явилось
семь человек, — почему? Многие, кажется, думают, что наступили какие-то праздники? Глупости не потерплю, лени — тоже… Так и знайте… Я теперь
заведу порядки серьёзные, я — не Филипп! Кто говорил, что Мельников ходит с красным флагом?
Тетушке Клеопатре Львовне как-то раз посчастливилось сообщить брату Валерию, что это не всегда так было; что когда был жив папа, то и мама с папою часто езжали к Якову Львовичу и его жена Софья Сергеевна приезжала к нам, и не одна, а с детьми, из которых уже два сына офицеры и одна дочь замужем, но с тех пор, как папа умер, все это переменилось, и Яков Львович стал посещать maman один, а она к нему ездила только
в его городской дом, где он
проводил довольно значительную часть своего времени, живучи здесь без
семьи, которая жила частию
в деревне, а еще более за границей.
Возвратясь домой, князь, кажется, только и занят был тем, что ожидал духовную, и когда часам к
семи вечера она не была еще ему привезена, он послал за нею нарочного к нотариусу; тот, наконец, привез ему духовную. Князь подписал ее и тоже бережно запер
в свой железный шкаф. Остальной вечер он
провел один.
Начальники квартирных комиссий и бургомистры городов,
в которых я останавливался,
отводили мне всегда спокойные и даже роскошные квартиры; но
в семье не без урода, говорит русская пословица.
В молодости я часто посещал театр, и теперь раза два
в год
семья берет ложу и
возит меня «проветрить».
Крылушкин,
проводив нежданных гостей, старался, как мог, успокоить своих домашних. Уговорил всех спать спокойно и, когда удостоверился, что все спят, сел, написал два письма
в Москву и одно
в Петербург, а
в семь часов напился чайку и, положив
в карман свои письма, ушел из дома.
Степан редкую ночь не
проводил на Прокудинском задворке; его и собаки Прокудинские знали; но
в семье никто не замечал его связи с Настею.
Точно так же, как рассказывал лесной охотник о своих ночных страхах и видениях
в лесу, рассказывает и рыбак
в своей
семье о том, что видел на воде; он встречает такую же веру
в свой рассказы, и такое же воспламененное воображение создает таинственных обитателей вод, называет их русалками, водяными девками, или чертовками, дополняет и украшает их образы и
отводит им законное место
в мире народной фантазии; но как жители вод, то есть рыбы — немы, то и водяные красавицы не имеют голоса.
Свезли нас
в лодке к пристаням Симбирска, и мы обсохли на берегу, имея
в карманах тридцать
семь копеек. Пошли
в трактир пить чай.
Цель его состояла
в том, чтобы всё больше и больше освобождать себя от этих неприятностей и придать им характер безвредности и приличия; и он достигал этого тем, что он всё меньше и меньше
проводил время с
семьею, а когда был вынужден это делать, то старался обеспечивать свое положение присутствием посторонних лиц.
Сначала я принял умное положение Павлуся: глаза установил
в потолок и руки отвесил, но, услыша вопрос, должен был поскорее руки запрятать
в карманы, потому что я, следуя методу домине Галушкинского, весь арифметический счет производил по пальцам и суставам. Знав твердо, что у меня на каждой руке по пяти пальцев и на них четырнадцать суставов, я скоро сосчитал восемь и
семь и, не
сводя глаз с потолка, отвечал удовлетворительно.
Проводив жениха, Надя пошла к себе наверх, где жила с матерью (нижний этаж занимала бабушка). Внизу,
в зале, стали тушить огни, а Саша все еще сидел и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски, стаканов по
семи в один раз. Наде, когда она разделась и легла
в постель, долго еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как сердилась бабуля. Наконец все затихло, и только слышалось изредка, как
в своей комнате, внизу, покашливал басом Саша.
Николая
отвезли в Москву, когда ему было одиннадцать лет, и определял его на место Иван Макарыч, из
семьи Матвеичевых, служивший тогда капельдинером
в саду «Эрмитаж».
Чугунное пресс-папье стояло на своем месте, когда одиннадцатого декабря,
в пять часов вечера, я вошел
в кабинет к Алексею. Этот час перед обедом — обедают они
в семь часов — и Алексей и Татьяна Николаевна
проводят в отдыхе. Моему приходу очень обрадовались.
Нас до ворот
провожала Женя, и оттого, быть может, что она
провела со мной весь день от утра до вечера, я почувствовал, что без нее мне как будто скучно и что вся эта милая
семья близка мне; и
в первый раз за все лето мне захотелось писать.
Нил Митрич Милов — зовётся
в деревне Мил Милычем за свой тихий нрав. Мужичок маленький, задумчивый, даже и
в красной рубахе он серый, как зола, ходит сторонкой, держится вдали от людей, и линючие его глаза смотрят грустно, устало. И жена у него такая же, как он, — молчаливая, скромная; две дочери у них,
семи и девяти лет. Перед пасхой у Милова за недоимки корову
свели со двора.
В купеческих
семьях ни одной свадьбы не венчали без того, чтобы мать нареченную невесту не
свозила прежде к блаженному узнать, какова будет судьба ее, не будет ли муж пьяница, жену не станет ли колотить, сударочек не
заведет ли, а пуще всего, не разорится ли коим грехом.
В семь лет злоречие кумушек стихло и позабылось давно, теперь же, когда христовой невесте стало уж под сорок и прежняя красота сошла с лица, новые сплетки
заводить даже благородной вдовице Ольге Панфиловне было не с руки, пожалуй, еще никто не поверит, пожалуй, еще насмеется кто-нибудь
в глаза вестовщице.
Судьба как-то недавно забросила меня
в Райское, и я
провела целое лето
в семье Стогунцевых. Это прелестная, дружная, симпатичная
семья. Умная, добрая Нина Владимировна и её милые дети произвели на меня глубокое впечатление. Но больше всех меня очаровала Тася. Это была прелестная девочка, самоотверженная, готовая отдать себя на служение другим, с кротким нравом и чуткой душою.
— Я пешком добреду до перевоза. На пароме перееду. Антон Пантелеич
проводит вас до Заводного. Ну, дорогой Михаил Терентьевич!
в добрый путь!.. На пароходе не извольте храбриться. Как
семь часов вечера —
в каюту… Капитану я строго-настрого вменяю
в обязанность иметь над нами надзор. И
в Самаре не извольте умничать — противиться лекарям… Пейте бутылок по пяти кумысу
в день — и благо вам будет.
Все
семь лет его женатой жизни она
провела в другой усадьбе;
в явной ссоре с матерью Сани не была, но не прощала обиды и ждала часа отместки.
У папы был двоюродный брат, Гермоген Викентьевич Смидович, тульский помещик средней руки. Наши
семьи были очень близки, мы росли вместе, лето
проводили в их имении Зыбино. Среди нас было больше блондинов, среди них — брюнетов, мы назывались Смидовичи белые, они — Смидовичи черные, У Марии Тимофеевны, жены Гермогена Викентьевича, была
в Петербурге старшая сестра, Анна Тимофеевна, генеральша; муж ее был старшим врачом Петропавловской крепости, — действительный статский советник Гаврила Иванович Вильмс.