Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог
провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (
махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Проводя этот вечер с невестой у Долли, Левин был особенно весел и, объясняя Степану Аркадьичу то возбужденное состояние, в котором он находился, сказал, что ему весело, как собаке, которую учили скакать через обруч и которая, поняв наконец и совершив то, что от нее требуется, взвизгивает и,
махая хвостом, прыгает от восторга на столы и окна.
Он
помахал рукой в воздухе, разгоняя дым, искоса следя, как Дронов сосет вино и тоже неотрывно
провожает его косыми глазами. Опустив голову, Самгин продолжал...
Он схватил Самгина за руку, быстро
свел его с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против,
махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив пьяные, мутные глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась в готовой фантазии длинная перспектива этой жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее
свел бы ее в могилу. Он с отчаянием
махнул рукой.
Хиония Алексеевна окончательно
махнула рукой на своего жильца и, конечно, сейчас же отправилась
отвести душу к своему единственному, старому, верному другу.
Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый человек, но стоит только заговорить с ним о чем-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или
заводит такую философию, тупую и злую, что остается только рукой
махнуть и отойти.
На краю полянки старик обернулся и еще раз посмотрел на место, где столько лет он
провел в одиночестве. Увидев меня, он
махнул мне рукой, я ответил ему тем же и почувствовал на руке своей браслет.
16-го числа выступить не удалось. Задерживали проводники-китайцы. Они явились на другой день около полудня. Тазы
провожали нас от одной фанзы до другой, прося зайти к ним хоть на минутку. По адресу Дерсу сыпались приветствия, женщины и дети
махали ему руками. Он отвечал им тем же. Так от одной фанзы до другой, с постоянными задержками, мы дошли наконец до последнего тазовского жилья, чему я, откровенно говоря, очень порадовался.
Кетчер
махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти,
провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на колена и целовать каждую доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и вижу, что слово их плохо берет.
Едва я успел в аудитории пять или шесть раз в лицах представить студентам суд и расправу университетского сената, как вдруг в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом в руке — меня взять и
свести в карцер. Часть студентов пошла
провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все
махали фуражками, руками; университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
— Это еще что! каклеты в папильотках выдумали! — прибавляет полковник, — возьмут, в бумагу каклетку завернут, да вместе с соусом и жарят. Мне, признаться, Сенька-повар вызывался сделать, да я только рукой
махнул. Думаю: что уж на старости лет новые моды
заводить! А впрочем, коли угодно, завтра велю изготовить.
— Нет! нет! мне не нужно черевиков! — говорила она,
махая руками и не
сводя с него очей, — я и без черевиков… — Далее она не договорила и покраснела.
«Темного» карцера не было, никто нас туда не
отводил, и мы
проводили время просто где-нибудь в пустом классе. Это было очень удобно, особенно для невыучивших урока, но пользовались этим редко: так жутко было ощущение этой минуты… Того же результата, впрочем, можно было добиться иначе: стоило раскрыть ножик и начать чистить ногти. Самаревич принимался, как тощий ветряк на порывистом ветре,
махать руками, называл ученика негодяем и высылал из класса.
Проведя в журнале черту, он взглянул на бедного Доманевича. Вид у нашего патриарха был такой растерянный и комично обиженный, что Авдиев внезапно засмеялся, слегка откинув голову. Смех у него был действительно какой-то особенный, переливчатый, заразительный и звонкий, причем красиво сверкали из-под тонких усов ровные белые зубы. У нас вообще не было принято смеяться над бедой товарища, — но на этот раз засмеялся и сам Доманевич.
Махнув рукой, он уселся на место.
Как сейчас вижу маленькую юрточку на берегу запорошенной снегом протоки. Около юрточки стоят две туземные женщины — старушки с длинными трубками. Они вышли нас
провожать. Отойдя немного, я оглянулся. Старушки стояли на том же месте. Я
помахал им шапкой, они ответили руками. На повороте протоки я повернулся и послал им последнее прости.
Но Петр Васильич не ограничился этой неудачной попыткой.
Махнув рукой на самого Мыльникова, он обратил внимание на его сотрудников. Яшка Малый был ближе других, да глуп, Прокопий, пожалуй, и поумнее, да трус — только телята его не лижут… Оставался один Семеныч, который был чужим человеком. Петр Васильич зазвал его как-то в воскресенье к себе, велел Марье поставить самовар, купил наливки и
завел тихие любовные речи.
Люди принялись разводить огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил огня на большой кусок труту, завернул его в сухую куделю (ее
возили нарочно с собой для таких случаев), взял в руку и начал проворно
махать взад и вперед, вниз и вверх и
махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили огонь под готовый костер дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Когда ей было уже за тридцать, ей предложили место классной дамы. Разумеется, она приняла с благодарностью и дала себе слово сделаться достойною оказанного ей отличия. Даже старалась быть строгою, как это ей рекомендовали, но никак не могла. Сама
заводила в рекреационные часы игры с девицами, бегала и кружилась с ними, несмотря на то, что тугой и высокий корсет очень мешал ей. Начальство, видя это, покачивало головой, но наконец
махнуло рукой, убедясь, что никаких беспорядков из этого не выходило.
Кареты с громом отъезжали от подъезда. Лидочка
провожала глазами подруг, которые
махали ей платками. Наконец уехала последняя карета.
Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как не бывало.
Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и не
сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Поднимался занавес, выходили актеры, делали жесты руками; в ложах сидела публика, оркестр по машинке
водил смычками по скрипкам, капельмейстер
махал палочкой, а в партере кавалеры и офицеры хлопали в ладоши.
Робость имеет страшную, даже и недавно, всего еще года нет, как я его вечерами сама куда нужно
провожала; но если расходится, кричит: «Не выдам своих! не выдам, — да этак рукой
машет да приговаривает: — нет; резать всех, резать!» Так живу и постоянно гляжу, что его в полицию и в острог.
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от города станции, куда собрались самые преданные, чтобы
проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что старый помпадур только
махнул рукою и сказал...
У англичан вон военачальник Магдалу какую-то, из глины смазанную, в Абиссинии взял, да и за ту его золотом обсыпали, так что и внуки еще макушки из золотой кучи наружу не выдернут; а этот ведь в такой ад
водил солдат, что другому и не подумать бы их туда вести: а он идет впереди, сам пляшет, на балалайке играет, саблю бросит, да веткой с ракиты
помахивает: «Эх, говорит, ребята, от аглицких мух хорошо и этим отмахиваться».
Вечера он
проводил приятно. Возвращаясь из города, шёл в подвал к
Маше и хозяйским тоном спрашивал...
Войди! приголублю, согрею,
Дворец
отведу голубой… —
И стал воевода над нею
Махать ледяной булавой.
У дома оставили крышу,
К соседке
свели ночевать
Зазябнувших
Машу и Гришу
И стали сынка обряжать.
Журавка
махнул рукой и потащил за двери свою синьору; а Анна Михайловна,
проводив гостей, вошла в комнату Долинского, села у его стола, придвинула к себе его большую фотографию и сидела как окаменелая, не замечая, как белобрюхой, холодной жабой проползла над угрюмыми, каменными массами столицы бесстыдно наглая, петербургская летняя ночь.
Провожая ее, я и
Маша прошли пешком версты три; потом, возвращаясь, мы шли тихо и молча, точно отдыхали.
Маша держала меня за руку, на душе было легко, и уже не хотелось говорить о любви; после венчания мы стали друг другу еще ближе и родней, и нам казалось, что уже ничто не может разлучить нас.
Тузенбах. И каждый день буду приходить на телеграф и
провожать вас домой, буду десять — двадцать лет, пока вы не прогоните… (Увидев
Машу и Вершинина, радостно.) Это вы? Здравствуйте.
Маша. Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, потом его теряешь, как я, то мало-помалу грубеешь, становишься злющей… (Указывает себе на грудь.) Вот тут у меня кипит… (Глядя на брата Андрея, который
провозит колясочку.) Вот Андрей наш, братец… Все надежды пропали. Тысячи народа поднимали колокол, потрачено было много труда и денег, а он вдруг упал и разбился. Вдруг, ни с того ни с сего. Так и Андрей…
Маша подходит; в глубине Андрей
провозит колясочку.
— Коня! — закричал он вдруг, будто пробудившись от сна. Дайте мне коня… я вас
проведу, ребята, мы потешимся вместе… вам вся честь и слава, — мне же… — он вскочил на коня, предложенного ему одним из казаков и,
махнув рукою прочим, пустился рысью по дороге; мигом вся ватага повскакала на коней, раздался топот, пыль взвилась, и след простыл…
Скажешь, бывало, кому: «Вот скоро воля будет», — так только рукой
махнет: «Это, — говорили, — улита едет, — когда-то будет!»
Отвела Петровна своих сыновей и сама их к местам определила: Петьку на четыре года, а Егорку на шесть лет.
Смотритель
махнул солдату, державшему под рукою завернутого в тряпку ребенка. Солдат сейчас по этому знаку вышел за дверь с своей ношей. Настя выпустила смотрительскую полу и, как бешеная кошка, бросилась к двери; но ее удержали три оставшиеся солдата и неизвестно для чего
завели ей назад руки.
Я хотел сохранить ее, чтобы
отвезти живой в Севастополь, в аквариум биологической станции, но Коля сказал,
махнув рукой...
— Цел пока. Кабы не он, отбили бы. Возьмут. С ним возьмут, — слабым голосом говорил раненый. — Три раза
водил, отбивали. В четвертый повел. В буераке сидят; патронов у них — так и сеют, так и сеют… Да нет! — вдруг злобно закричал раненый, привстав и
махая больной рукой: — Шалишь! Шалишь, проклятый!..
— Я уверена, что вы хорошо бы сыграли. У вас осанка такая… важная, это для нынешних jeune premier необходимо. Мы с братом собираемся
завести здесь театр. Впрочем, мы не одни комедии будем играть, мы всё будем играть — драмы, балеты и даже трагедии. Чем
Маша не Клеопатра или не Федра? Посмотрите-ка на нее.
— Ну, хорошо. Да что, Миша, я никак старосты не добьюсь; вели ему прийти ко мне завтра пораньше, у меня с ним дела будет много. Без меня у вас, я вижу, всё не так идет. Ну, довольно, устала я, везите меня, вы… Прощайте, батюшка, имени и отчества не помню. — прибавила она, обратившись к Владимиру Сергеичу, — извините старуху. А вы, внучки, не
провожайте меня. Не надо. Вам бы только всё бегать. Сидите, сидите да уроки твердите, слышите.
Маша вас балует. Ну, ступайте.
— Он велел тебе сказать, что занят. Ты не сердись. Здравствуйте, Егор Капитоныч; здравствуйте, Иван Ильич. Здравствуйте, дети… Вася, — прибавила гостья, обратившись к своему казачку, — вели хорошенько
проводить Красавчика, слышишь.
Маша, дай мне, пожалуйста, булавку, шлейф приколоть… Михаил Николаич, подите-ка сюда.
Вскинув на богатырское плечо принесенный Савелием пустой короб и поклонившись всей честной компании, Илюшка пошел от павильона,
помахивая своей шапкой. Авдотья Мироновна
проводила его своими грустными глазами до самого выхода.
Маша провела рукой по волосам, слегка подперла щеку, подумала и, сказав: «Прощайте-с», пошла вон из комнаты.
— До свидания, — сказала Кистеру
Маша,
проводив его до передней и с тихой улыбкой глядя, как он нежно и долго целовал ее руки.
Маша, вся раскрасневшаяся от бега, с улыбкой слушала его,
проводила рукой по волосам.
Никита и Сергей приближаются к Дурнопечину, но он
махает только рукой и сам идет. Никита и Сергей следуют за ним. Настасья Кириловна и Ваничка тоже почтительно
провожают его.
Засыпаю под плащом на палубе и вижу фигуры баронессы и Лины на берегу, как они меня
провожали и
махали мне своими платками. Лина плакала. Она, наверно, и теперь иногда плачет, а я все-таки представляю себе, будто я нахожусь в положении сказочного царя Салтана. а моя теща Венигрета Васильевна — «сватья баба Бабариха», и что она непременно сделает мне страшное зло: Никитку моего изведет, как Бабариха извела Гвидона, а меня чем-нибудь на всю жизнь одурачит.
Он хотел
проводить ее до заставы и пошел сперва рядом с ее телегой, но вдруг остановился на Крымском Броду,
махнул рукой и отправился вдоль реки.
Полицмейстер после моих сравнительно спокойных объяснений понял это, а сообразив вдобавок, что мы не подследственные и не высылаемые, а, наоборот, «возвращаемые», он и совсем
махнул рукой. Женщинам нашли большую камеру, меня с спутником
отвели в «подследственное». Не злой и не глупый по натуре, тобольский полицмейстер был, в сущности, благодарен мне за спокойное разъяснение положения, которое помешало ему сделать бесполезную и ненужную жестокость. Поэтому,
провожая нас, он пожал мне руку и сказал...
Над костром вдруг низко и прямо пролетела большая серая птица, медленно
махая крыльями и жалобно пища. Мы
проводили ее глазами, пока она не утонула во мраке.