Неточные совпадения
— Да, да, прощай! —
проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При словах мужика о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились
в его голове, ослепляя его своим светом.
— Ты не
в постели? Вот чудо! — сказала она, скинула башлык и не останавливаясь пошла дальше,
в уборную. — Пора, Алексей Александрович, —
проговорила она из-за двери.
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё
в грязь, которая ей свойственна. Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то зло, которое она сделала мне! —
проговорил он со слезами злобы
в голосе.
— Глупо! Не попал, —
проговорил он, шаря рукой за револьвером. Револьвер был подле него, — он искал дальше. Продолжая искать, он потянулся
в другую сторону и, не
в силах удержать равновесие, упал, истекая кровью.
— Ну-с, я слушаю, что будет, —
проговорила она спокойно и насмешливо. — И даже с интересом слушаю, потому, что желала бы понять,
в чем дело.
— Так и есть! Левин, наконец! —
проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. — Как это ты не побрезгал найти меня
в этом вертепе? — сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и целуя своего приятеля. — Давно ли?
Здоровая на вид, нарядная кормилица, испугавшись, что ей откажут,
проговорила себе что-то под нос и, запрятывая большую грудь, презрительно улыбнулась над сомнением
в своей молочности.
В этой улыбке Алексей Александрович тоже нашел насмешку над своим положением.
— Ах, не слушал бы! — мрачно
проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь
в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Знаете, что я делал предложение и что мне отказано, —
проговорил Левин, и вся та нежность, которую минуту тому назад он чувствовал к Кити, заменилась
в душе его чувством злобы за оскорбление.
Секретарь весело и почтительно, как и все
в присутствии Степана Аркадьича, подошел с бумагами и
проговорил тем фамильярно-либеральным тоном, который введен был Степаном Аркадьичем...
— Вот как! —
проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь,
в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
На углу он встретил спешившего ночного извозчика. На маленьких санках,
в бархатном салопе, повязанная платком, сидела Лизавета Петровна. «Слава Богу, слава Богу»!
проговорил он, с восторгом узнав ее, теперь имевшее особенно серьезное, даже строгое выражение, маленькое белокурое лицо. Не приказывая останавливаться извозчику, он побежал назад рядом с нею.
— Проси! — громко
проговорил он, сбирая бумаги и укладывая их
в бювар.
Сквозь сон он услыхал смех и веселый говор Весловекого и Степана Аркадьича. Он на мгновенье открыл глаза: луна взошла, и
в отворенных воротах, ярко освещенные лунным светом, они стояли разговаривая. Что-то Степан Аркадьич говорил про свежесть девушки, сравнивая ее с только что вылупленным свежим орешком, и что-то Весловский, смеясь своим заразительным смехом, повторял, вероятно, сказанные ему мужиком слова: «Ты своей как можно домогайся!» Левин сквозь сон
проговорил...
— А, Костя! — вдруг
проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но
в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
Долго Левин не мог успокоить жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство жалости
в соединении с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он будет избегать ее. Одно,
в чем он искреннее всего признавался, было то, что, живя так долго
в Москве, за одними разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они
проговорили до трех часов ночи. Только
в три часа они настолько примирились, что могли заснуть.
— Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим? —
проговорил Левин, впиваясь глазами
в своего собеседника. — Ты думаешь, что это возможно?
— Где они? Вот
в чем вопрос! —
проговорил торжественно Петрицкий, проводя кверху от носа указательным пальцем.
Алексей Александрович
проговорил что-то, чего Долли не могла расслышать
в шуме двигавшихся экипажей.
— Сами едут! Вон они! — прокричал мужик. — Вишь, заваливают! —
проговорил он, указывая на четверых верховых и двух
в шарабане, ехавших по дороге.
— Позвольте, вы, кажется, ставите меня
в положение обвиняемого, —
проговорил Алексей Александрович.
— Вот он! —
проговорила княгиня, указывая на Вронского,
в длинном пальто и
в черной с широкими полями шляпе шедшего под руку с матерью. Облонский шел подле него, что-то оживленно говоря.
— Так вы думаете, что может быть благополучно? Господи, помилуй и помоги! —
проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот лошадь. Вскочив
в сани рядом с Кузьмой, он велел ехать к доктору.
—
В свете это ад! — мрачно нахмурившись, быстро
проговорил он. — Нельзя представить себе моральных мучений хуже тех, которые она пережила
в Петербурге
в две недели… и я прошу вас верить этому.
В это время я подошел и поклонился княжне; она немножко покраснела и быстро
проговорила...
Она подняла на меня томный, глубокий взор и покачала головой; ее губы хотели
проговорить что-то — и не могли; глаза наполнились слезами; она опустилась
в кресла и закрыла лицо руками.
Мы были уж на средине,
в самой быстрине, когда она вдруг на седле покачнулась. «Мне дурно!» —
проговорила она слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. «Смотрите наверх, — шепнул я ей, — это ничего, только не бойтесь; я с вами».
— Но позвольте прежде одну просьбу… —
проговорил он голосом,
в котором отдалось какое-то странное или почти странное выражение, и вслед за тем неизвестно отчего оглянулся назад. Манилов тоже неизвестно отчего оглянулся назад. — Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку? [Ревизская сказка — список крепостных крестьян, составлявшийся при переписи (ревизии).]
— Вона! пошла писать губерния! —
проговорил Чичиков, попятившись назад, и как только дамы расселись по местам, он вновь начал выглядывать: нельзя ли по выражению
в лице и
в глазах узнать, которая была сочинительница; но никак нельзя было узнать ни по выражению
в лице, ни по выражению
в глазах, которая была сочинительница.
— Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, — да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная… Да что же, батюшка, вы так спешите? —
проговорила она, увидя, что Чичиков взял
в руки картуз, — ведь и бричка еще не заложена.
— Точно так, ваше превосходительство, участвовавших
в двенадцатом году! —
проговоривши это, он подумал
в себе: «Хоть убей, не понимаю».
— Все скажу, все скажу! —
проговорил лакей. — Нехорошо, ваше сиятельство! — прибавил он особенно выразительно
в то время, как мы входили
в залу, и пошел с салопами к ларю.
Пристально поглядел мертвому
в очи Остап. Жалко ему стало брата, и
проговорил он тут же...
— Он
в другой светлице молится, —
проговорила жидовка, кланяясь и пожелав здоровья
в то время, когда Бульба поднес к губам стопу.
Краска даже ударила
в его бледное, изнуренное лицо. Но,
проговаривая последнее восклицание, он нечаянно встретился взглядом с глазами Дуни, и столько, столько муки за себя встретил он
в этом взгляде, что невольно опомнился. Он почувствовал, что все-таки сделал несчастными этих двух бедных женщин. Все-таки он же причиной…
— Да что это! Да где это я стою! —
проговорила она
в глубоком недоумении, как будто еще не придя
в себя, — да как вы, вы, такой… могли на это решиться? Да что это!
— Кто это? Кто это? —
проговорил он вдруг хриплым задыхающимся голосом, весь
в тревоге, с ужасом указывая глазами на дверь, где стояла дочь, и усиливаясь приподняться.
— Свидригайлов? Какой вздор! Быть не может! —
проговорил он наконец вслух,
в недоумении.
— Марфа Петровна посещать изволит, —
проговорил он, скривя рот
в какую-то странную улыбку.
—
В статье всего этого нет, там только намеки, —
проговорил Раскольников.
Дунечка
проговорила это скороговоркой, торопясь, и на мгновение краска бросилась ей
в лицо.
— Порфирий Петрович! —
проговорил он громко и отчетливо, хотя едва стоял на дрожавших ногах, — я, наконец, вижу ясно, что вы положительно подозреваете меня
в убийстве этой старухи и ее сестры Лизаветы. С своей стороны, объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что имеете право меня законно преследовать, то преследуйте; арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе
в глаза и мучить себя я не позволю.
Соня
проговорила это точно
в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули,
в глазах выразилась мука. Видно было, что
в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
Раскольников не мог не засмеяться. Но
в ту же минуту странными показались ему его собственное одушевление и охота, с которыми он
проговорил последнее объяснение, тогда как весь предыдущий разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.
— Вы написали, — резко
проговорил Раскольников, не оборачиваясь к Лужину, — что я вчера отдал деньги не вдове раздавленного, как это действительно было, а его дочери (которой до вчерашнего дня никогда не видал). Вы написали это, чтобы поссорить меня с родными, и для того прибавили,
в гнусных выражениях, о поведении девушки, которой вы не знаете. Все это сплетня и низость.
— Вы все лжете, —
проговорил он медленно и слабо, с искривившимися
в болезненную улыбку губами, — вы мне опять хотите показать, что всю игру мою знаете, все ответы мои заранее знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает как должно слов, — запугать меня хотите… или просто смеетесь надо мной…
«Гм… к Разумихину, —
проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы
в смысле окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к нему… на другой день после того пойду, когда уже то будет кончено и когда все по-новому пойдет…»
«Ну так что ж! И пожалуй!» —
проговорил он решительно, двинулся с моста и направился
в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
— Вы нам все вчера отдали! —
проговорила вдруг
в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
— Да, замочился… я весь
в крови! —
проговорил с каким-то особенным видом Раскольников, затем улыбнулся, кивнул головой и пошел вниз по лестнице.