Неточные совпадения
Примирения вообще только тогда возможны, когда они не нужны, то есть когда личное озлобление
прошло или мнения сблизились и люди сами видят, что не из чего ссориться. Иначе всякое примирение будет взаимное ослабление, обе стороны полиняют, то есть сдадут свою резкую окраску. Попытка нашего Кучук-Кайнарджи очень скоро оказалась невозможной, и
бой закипел
с новым ожесточением.
С этих пор патриотическое возбуждение и демонстрации разлились широким потоком. В городе
с барабанным
боем было объявлено военное положение. В один день наш переулок был занят отрядом солдат.
Ходили из дома в дом и отбирали оружие. Не обошли и нашу квартиру: у отца над кроватью, на ковре, висел старый турецкий пистолет и кривая сабля. Их тоже отобрали… Это был первый обыск, при котором я присутствовал. Процедура показалась мне тяжелой и страшной.
По воскресеньям молодежь
ходила на кулачные
бои к лесным дворам за Петропавловским кладбищем, куда собирались драться против рабочих ассенизационного обоза и мужиков из окрестных деревень. Обоз ставил против города знаменитого бойца — мордвина, великана,
с маленькой головой и больными глазами, всегда в слезах. Вытирая слезы грязным рукавом короткого кафтана, он стоял впереди своих, широко расставя ноги, и добродушно вызывал...
Назавтра
бой! их тысяч пятьдесят,
А нас всего едва ль пятнадцать тысяч.
С ума
сошел.
— Нетление плоти! — кричал он. —
Бой с дьяволом! Бросьте ему, свинье, грязную дань! Укрощай телесный бунт, Петя! Не согрешив — не покаешься, не покаешься — не спасёшься. Омой душу! В баню
ходим, тело моем? А — душа? Душа просит бани. Дайте простор русской душе, певучей душе, святой, великой!
Уже было темно, когда мы,
сойдя с берега, перешли проток Дуная по небольшому мосту и пошли по низкому песчаному острову, еще мокрому от только что спавшей
с него воды. Помню резкий лязг штыков сталкивавшихся в темноте солдат, глухое дребезжание обгонявшей нас артиллерии, черную массу широкой реки, огоньки на другом берегу, куда мы должны были переправиться завтра и где, я думал, завтра же будет новый
бой.
— Романтики, столь же верные преданиям феодализма,
с дикой нетерпимостью не
сходили с арены; то был
бой насмерть, отчаянный и злой; они готовы были воздвигнуть костры и завесть инквизицию для окончания спора; горькое сознание, что их не слушают, что их игра потеряна, раздувало закоснелый дух преследования, и доселе они не смирились.
Одно из таких дел, которое, выражаясь судейским слогом, зачислено решенным впредь до востребования, — дело, недавно поступившее в архив, — тяжба романтизма и классицизма, так волновавшая умы и сердца в первую четверть нашего века (даже и ближе); тяжба этих восставших из гроба
сошла с ними вместе второй раз в могилу, и нынче говорят всего менее о правах романтизма и его
бое с классиками — хотя и остались в живых многие из закоснелых поклонников и непримиримых врагов его.
Далее о Князе Глебе сказано, что он
ходил с новгородцами на Ямь в Заволочье и в
бою убит; летописи же говорят, что он, будучи выгнан новгородцами, бежал в Заволочье и там убит чудью.
Ходил он лениво,
с развальцой. Никогда, даже во время кулачного
боя, он не ускорял движений. Стоя на месте, всегда в самой середине свалки, он только расставлял пошире ноги, укреплялся в устойчивой позе и начинал работать. Он не юлил, не подставлял ног, не уклонялся. Он напрягался, заносил руку, захватывая размахом широкое пространство, и пускал кулак не целясь, рассчитывая на его тяжесть и в полной надежде, что он сам найдет свое место. И кулак попадал.
Тогда между военными
ходили разные нелепые слухи о Сакене: одни говорили, будто он имеет видения и знает от ангела — когда надо начинать
бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства
с купцами, уверял, будто Филарет московский говорил графу Протасову: «Если я умру, то Боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским — киевского ректора (Иннокентия Борисова).
Я предложил
С.
пройти в деревню и, взойдя на какую-нибудь крышу, следить за
боем; оттуда было лучше видно.
Вспыхнувши гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий:
«Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от матери. Но не
сойду я
С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью!»
Молвил, — и
с криком вперед устремил он коней звуконогих.
За бенефисный вечер Садовского я нисколько не боялся, предвидел успех бенефицианта, но не мог предвидеть того, что и на мою долю выпадет прием, лучше которого я не имел в Малом театре в течение целых сорока лет, хотя некоторые мои вещи ("Старые счеты","Доктор Мошков","
С бою","Клеймо")
прошли с большим успехом.
По ночам, когда обезумевшие люди на минуту забываются сном, или в разгаре дневного
боя, когда самый ясный день становится призраком, они являются внезапно и стреляют из призрачных пушек, наполняя воздух призрачным гулом, и люди, живые, но безумные люди, пораженные внезапностью, бьются насмерть против призрачного врага,
сходят с ума от ужаса, седеют мгновенно и умирают.
Другие рассказывали, что Солнцев
сошел с ума в самом начале
боя и покончил
с собою в припадке сумасшествия.
Второй день у нас не было эвакуации, так как санитарные поезда не
ходили. Наместник ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все движение на железной дороге было для него остановлено; стояли санитарные поезда
с больными, стояли поезда
с войсками и снарядами, спешившие на юг к предстоявшему
бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки, не хватало и носилок; больных стали класть на пол.
— Вчера мне Давыдов говорит: «Вы слышали про госпитали, которые сменили нас в Мукдене? За время
боя через них
прошло десять тысяч раненых. Если бы нас тогда оставили в Мукдене, мы
с вами были бы теперь богатыми людьми…» Я ему говорю: да-а, мы
с вами…
Мимо нас
проходили на север госпитали. Другие, подобно нашему, стояли свернутыми по окрестным деревням и тоже не работали. А шел ужасающий
бой, каждый день давал тысячи раненых. Завидев флаг госпиталя, к нам подъезжали повозки
с будочками, украшенными красным крестом.
Но мы уже
прошли тяжелые
бои на производстве,
бои с безразличием администрации,
с инертностью организаций,
с отсталыми настроениями рабочих.
Бой был окончен. Благодаря Лелькиной речи он закончился ярко, крепким аккордом. Штаб сидел кружком под большим дубом и подводил итоги
боя. Солнце садилось, широкие лучи пронизывали сбоку чащу леса. Ребята сидели,
ходили, оживленно обсуждали результаты
боя. Лелька увидела: Юрка о чем-то горячо спорил
с Ведерниковым и Оськой. Ведерников как будто нападал, Юрка защищался.
С паперти все
сошли на поле. Отмерили роковой круг, может быть смертный для одного из противников. Польщики стали на нем. Поручникам и стряпчим указано, где им стоять за бойцами. Тут стряпчий Хабара доложил окольничему и дьяку, что
бой, вопреки закону, неравен и потому не может начаться. Потребовали объяснений. Оказалось, что у Мамона колонтари были длиннее Хабаровых и, следственно, защищали его более от ударов.
Основная марксистская истина, которую провозглашали первые русские марксисты в своих
боях с народниками, та истина, что России предстоит еще
пройти через эпоху капиталистического промышленного развития, что буржуазии предстоит еще у нас политически и экономически прогрессивная роль, что не может быть скачка в социалистическое царство из во всех отношениях отсталого старого русского царства, была основательно забыта социал-демократами еще в 1905 году.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают,
с музыкой и барабанным
боем ходили в атаку, и побили и потеряли тысячи людей.