Неточные совпадения
— Это правда-с; но, переставая
существовать, «Еженедельная речь» соединилась с «Периодической речью», а потому и статейка ваша, два
месяца назад, явилась в «Периодической речи». А вы не знали?
— Два
месяца назад я здесь стоял за портьерой… вы знаете… а вы говорили с Татьяной Павловной про письмо. Я выскочил и, вне себя, проговорился. Вы тотчас поняли, что я что-то знаю… вы не могли не понять… вы искали важный документ и опасались за него… Подождите, Катерина Николавна, удерживайтесь еще говорить. Объявляю вам, что ваши подозрения были основательны: этот документ
существует… то есть был… я его видел; это — ваше письмо к Андроникову, так ли?
В тридцати верстах от него находилось богатое поместие князя Верейского. Князь долгое время находился в чужих краях, всем имением его управлял отставной майор, и никакого сношения не
существовало между Покровским и Арбатовым. Но в конце мая
месяца князь возвратился из-за границы и приехал в свою деревню, которой отроду еще не видал. Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий день по своем приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком.
В изгнании я никогда не бедствовал, но часто нуждался и иногда не знал, чем буду
существовать через несколько
месяцев.
Кроме этой полупочтенной ассоциации «Чугунных шляп», здесь раза два в
месяц происходили петушиные бои. В назначенный вечер часть зала отделялась, посредине устраивалась круглая арена, наподобие цирковой, кругом уставлялись скамьи и стулья для зрителей, в число которых допускались только избранные, любители этого старого московского спорта, где, как впоследствии на бегах и скачках,
существовал своего рода тотализатор — держались крупные пари за победителя.
Существует опасение, что школьные учителя, если их когда-нибудь назначат на Сахалин и дадут им обычные 20–25 р. в
месяц, непременно уйдут в надзиратели.
— Тогда, как ты уехал, я думала, что вот буду жить и
существовать письмами; но вдруг человек не пишет
месяц, два, три… полгода, наконец!
Целых два
месяца прошло после первого раута в квартале, а он, по-видимому, даже забыл и думать, что
существуют на свете известные законы приличия.
Целая такая комната, с креслами трех замечательнейших эпох французской государственной жизни, с водой и прислугой (которой, впрочем, de facto [В действительности (лат.).] не
существовало), отдавалась за пятнадцать франков в
месяц.
Только в обществе, где положительно никто не знает, куда деваться от праздности, может
существовать подобное времяпровождение! Только там, где нет другого дела, кроме изнурительного пенкоснимательства, где нет другого общественного мнения, кроме беспорядочного уличного говора, можно находить удовольствие в том, чтобы держать людей, в продолжение целого
месяца, в смущении и тревоге! И в какой тревоге! В самой дурацкой из всех! В такой, при одном воспоминании о которой бросается в голову кровь!
Как ни тяжело было просить отца о высылке обещанного мне полугодового содержания, но ввиду опустошения моего кошелька закройщиком Лихотой я принужден был довести до сведения отца о моем полнейшем безденежье. Тогда не
существовало теперешних путей сообщения, и каково было мое грустное изумление, когда через
месяц я получил письмо, в котором отец спрашивал меня, куда я так скоро девал высланные мне деньги.
Сначала, как водится, княгиня не хотела пустить; потом сама им выпросила отпуск. Надзор за детьми снова был поручен Дрейяку, успевшему в антракте образовать еще двух русских помещиков греческою мифологией и французскою историей. Тогда еще
существовали пространство и даль, не так, как теперь,
месяца два тащились они до Парижа.
Слышно, что и теперь бедняки едут в Юрьев, зная, что там можно
просуществовать чуть не на пятнадцать рублей в
месяц!
— Чахотка в последнем градусе, легкого не
существует,
месяца не протянет, — небрежно отвечал эскулап, садясь в свою пролетку, и укатил.
Газета, в которую попал Свирский, тоже не
просуществовала и
месяц, — пришла нужда, а с ней жестокое разочарование сожительства.
Здесь как в моей памяти, так и в «Дневнике»
существует некоторый пробел; я решительно не могу припомнить, что делал я и чувствовал в течение двух или трех последующих
месяцев. И первая запись в дневнике, появившаяся после долгого периода молчания, своей незначительностью не дает ключа к разгадке: в коротких и сжатых выражениях я сообщаю лишь, что мне сшили новое платье, и что я пополнел (см. «Дневник заключенного» от 16 апреля 18…).