Неточные совпадения
— Нет, вы только говорите; вы, верно, знаете всё это не хуже меня. Я, разумеется, не социальный
профессор, но меня это интересовало, и,
право, если вас интересует, вы займитесь.
Он слушал и химию, и философию
прав, и профессорские углубления во все тонкости политических наук, и всеобщую историю человечества в таком огромном виде, что
профессор в три года успел только прочесть введение да развитие общин каких-то немецких городов; но все это оставалось в голове его какими-то безобразными клочками.
— Замечательная. Он — земский начальник в Боровичах. Он так страшно описал своих мужиков, что
профессор Пыльников — он тоже из Боровичей — сказал: «Все это — верно, но Родионов уже хочет восстановить крепостное
право». Скажите: крепостное
право нельзя уже возобновить?
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь.
Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я,
право, так рад, так рад вас видеть у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
Для служащих были особые курсы после обеда, чрезвычайно ограниченные и дававшие
право на так называемые «комитетские экзамены». Все лентяи с деньгами, баричи, ничему не учившиеся, все, что не хотело служить в военной службе и торопилось получить чин асессора, держало комитетские экзамены; это было нечто вроде золотых приисков, уступленных старым
профессорам, дававшим privatissime [самым частным образом (лат.).] по двадцати рублей за урок.
Профессора богословия всегда не любили религиозную философию, которая представлялась им слишком вольной и подозревалась в гностическом уклоне, они ревниво охраняли исключительные
права богословия, как защитники ортодоксии.
Это всё бы еще ничего, а вот что уже действительно непростительно и никакою интересною болезнью неизвинимо: этот едва вышедший из штиблет своего
профессора миллионер не мог даже и того смекнуть, что не милости и не вспоможения просит от него благородный характер молодого человека, убивающий себя на уроках, а своего
права и своего должного, хотя бы и не юридического, и даже не просит, а за него только друзья ходатайствуют.
В том еще нет ничего удивительного, что государственные люди и
профессора государственного
права имеют совершенно отчетливое понятие о значении государства в жизни современных обществ.
Что же касается до обыденной жизненной практики, то, кроме
профессоров, читающих с кафедры лекции государственного
права, да школьников, обязанных слушать эти лекций, вряд ли кто-нибудь думает о той высшей правде, осуществлением которой служит государство и служению которой должна быть всецело посвящена жизнь обывателей.
— У этого малого, domine, любознательный ум, — продолжал Тыбурций, по-прежнему обращаясь к «
профессору». — Действительно, его священство дал нам все это, хотя мы у него и не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не знала, что дает
правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего понятия… Кушай, domine! Кушай!
Во всяком случае, орудие это несомненно существовало, и следовательно
профессор уголовного
права должен был так или иначе встретиться с ним на кафедре.
Самым ярким сотрудником первых лет издания «Новостей дня» был Гурлянд, сперва студент, а потом приват-доцент, а вскоре и
профессор административного
права Демидовского лицея в Ярославле.
«Мы живем во время, полное противоречий, — пишет в своем ученом трактате
профессор международного
права граф Комаровский.
Был еще какой-то толстый
профессор, Бюнеман, который читал
право естественное, политическое и народное на французском языке; лекций Бюнемана я решительно не помню, хотя и слушал его.
Вместо ответа молодой человек поклонился
профессору два раза на левый бок и на
правый, а затем его глазки колесом прошлись по всему кабинету, и тотчас молодой человек поставил в блокноте знак.
— Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… —
Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на
правую, и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал в карманах спичек, хлопая себя по бокам, не нашел и тронулся по улице с незажженной папиросой во рту.
Тут пришелец проворно спрятал свои руки за спину, уронив кожаный картуз, и поглядел на руки
профессора. Они были насквозь прожжены йодом, а
правая у кисти забинтована.
Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился на постель, а
профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои калоши и несколько секунд глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть
правую, но та не полезла.
Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и левую снял, а
правую надел.
Профессор был отчасти
прав.
Она бесцеремонно тыкала на них указательным пальцем, поясняя, что «это, мол, дураки-постепеновцы, а этот — порядочный господин, потому что „из наших“, а тот — подлец и шпион, потому что пишет в газете, которая „ругает наших“, а кто наших ругает, те все подлецы, мерзавцы и шпионы; а вот эти двое — дрянные пошляки и тупоумные глупцы, потому что они оба поэты, стишонки сочиняют; а этот
профессор тоже дрянной пошляк, затем что держится политико-экономических принципов; а тот совсем подлец и негодяй, так как он читает что-то такое о полицейских и уголовных законах, в духе вменяемости, тогда как вообще вся идея вменяемости есть подлость, и самый принцип
права, в сущности, нелепость, да и вся-то юриспруденция вообще самая рабская наука и потому вовсе не наука, и дураки те, кто ею занимаются!»
И это совершается в том самом месте, где голос
профессора проповедует с кафедры о юридическом, о гражданском
праве!
А ее нельзя закрывать ни на один день, читатель. Хотя она и кажется вам маленькой и серенькой, неинтересной, хотя она и не возбуждает в вас ни смеха, ни гнева, ни радости, но всё же она есть и делает свое дело. Без нее нельзя… Если мы уйдем и оставим наше поле хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты в дурацких колпаках с лошадиными бубенчиками, нас заменят плохие
профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие свои нелепые любовные похождения по команде: левой!
правой!
— Да, конечно, это полное ваше
право. Но завтрашний номер, воскресный, уже сверстан, в понедельник газета не выходит. Так что, к сожалению, сможем поместить только во вторник… А кстати,
профессор: не можете ли вы нам давать время от времени популярно-научные статьи, доступные пониманию рабочей массы? Мы собираемся расширить нашу газету.
Молодой драматург, подходивший к столу брать билет из гражданского
права у
профессора, считавшегося, несмотря на свою популярность, очень строгим, не мог предвидеть, что более чем через десять лет сойдется с ним как равный с равным.
И началось"зубренье". Странно выходило то, что всего сильнее мы должны были готовиться из двух побочных предметов — из уголовного
права (с его теорией) и гражданского — оттого, что обоих
профессоров всего больше боялись как экзаменаторов — В.Д.Спасовича и К.Д.Кавелина.
У него были повадки хозяина, любителя деревни, он давно стал страстным охотником, и сколько раз старик Фогель, смешной
профессор уголовного
права, заходил к нему в лабораторию условиться насчет дня и часа отправления на охоту. И с собаками Александра Михайловича мы были знакомы.
"Академическая Мусса"объединяла
профессоров со студентами, и студенты были в ней главные хозяева и распорядители. Представительство было по корпорациям. Я тогда уже ушел из бурсацкой жизни, но и как"дикий"имел
право сделаться членом Муссы. Но что-то она меня не привлекла. А вскоре все"рутенисты"должны были выйти из нее в полном составе после того, как немцы посадили и их и нас на"ферруф".
Два-три немца,
профессора римского и уголовного
права и зоологии, были предметами потешных россказней, которые мы получили в наследство от старых студентов.
По русской истории,
праву и литературе приходилось довольствоваться более скудным составом
профессоров и программ.
Всем этим заведовал популярный тогда"Иван Ефимыч", то есть все тот же
профессор полицейского
права — тоже пикантное совпадение.
Так же быстро был мною сдан и экзамен из политической экономии и статистики, и, таким образом, все главное было уже помечено вожделенной цифрой 5. Оставалось только торговое
право у бесцветного
профессора Михайлова; и оно"проехало благополучно".
Спрашиваю, кто сидит посреди — говорят мне:
профессор финансового
права; а вот тот рядом — Иван Ефимович Андреевский,
профессор полицейского
права и государственных законов; а вон тот бодрый старичок с военным видом — Ивановский, у которого тоже приходилось сдавать целых две науки разом: международное
право и конституционное, которое тогда уже называлось"государственное
право европейских держав".
Нисколько не анекдот то, что Камбек,
профессор римского
права, коверкал русские слова, попадая на скандальные созвучия, а Фогель лекцию о неумышленных убийствах с смехотворным акцентом неизменно начинал такой тирадой: „Ешели кдо-то фистрэляет на бупличном месте з пулею и упьет трухаго“.
Профессор В. Э. Грабарь, назначенный в Дерпт на кафедру международного
права, делал, как принято, визиты коллегам-профессорам.
В середине зала стоял у стола ректор университета,
профессор Александр Шмидт, секретарь вызывал поименно студентов, студент подходил, ректор пожимал ему руку и вручал матрикул — пергаментный лист, на котором золотыми буквами удостоверялось на латинском языке, что такой-то студент Universitatis Caesareae Dorpatensis, data dextra, pollicitum (дав
правую руку, обязался) исполнять все правила университетского устава.
Я был на вскрытии трупа. Он лежал на цинковом столе, прекрасный, как труп Аполлона. Восковое, спокойное лицо,
правая бровь немного сдвинута. Под левым соском маленькая черная ранка. Пуля пробила сердце. Рука не дрогнула, и он хорошо знал анатомию.
Профессор судебной медицины Кербер приступил к вскрытию… Кроваво зияла открытая грудобрюшная полость,
профессор копался в внутренностях и равнодушным дребезжащим голосом диктовал протокол вскрытия...
Никита Иваныч.–Имеется в виду Н. И. Крылов (1807–1879),
профессор Московского университета, занимавший кафедру римского
права с 1836 по 1870 г.
Профессор гражданского
права Меер задал ему работу, — сравнить «Наказ» Екатерины с «Духом законов» Монтескье.
Собрание происходило в народном театре. На эстраде восседал весь их комитет, — председатель земской управы Будиновский, помощник директора слесарско-томилинского банка Токарев и другие. Приезжий из столицы
профессор должен был читать о
правых партиях.
Столичный
профессор очень жестоко нападал здесь на
правые партии.
Интересно было бы по этому поводу выслушать мнение петербургских военных авторитетов и
профессоров международного
права.
Когда я сдавал когда-то в университете экзамен из гражданского
права,
профессор был очень требователен по части определений.