Неточные совпадения
— Городок наш милый относится к числу отодвинутых в сторону от
путей новейшей
истории, поэтому в нем много важного и ценного лежит нетронуто, по укладкам, по сундукам, ожидая прикосновения гениальной руки нового Карамзина или хотя бы Забелина.
В каждой веревке, в каждом крючке, гвозде, дощечке читаешь
историю, каким
путем истязаний приобрело человечество право плавать по морю при благоприятном ветре.
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу
историю, которая есть длинный
путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
И вот духовная энергия русского человека вошла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обратиться к
истории, всегда связанной с оформлением, с
путем, в котором обозначены границы.
Если Россия хочет быть великой империей и играть роль в
истории, то это налагает на нее обязанность вступить на
путь материального технического развития.
И эти притязания германско-европейского централизма являются великим препятствием на
путях соединения Востока и Запада, т. е. решения основной задачи всемирной
истории.
И очень наивна та философия
истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому
пути мировой империалистической борьбы, которая хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных классов, тех или иных правительств.
Но известие о генерале с генеральшею разом двинуло
историю вперед на всю остававшуюся половину
пути.
На этом гробе, на этом кладбище разбрасывался во все стороны равноконечный греческий крест второго храма — храма распростертых рук, жизни, страданий, труда. Колоннада, ведущая к нему, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли пророки. Они стояли вне храма, указывая
путь, по которому им идти не пришлось. Внутри этого храма были вся евангельская
история и
история апостольских деяний.
Но не все рискнули с нами. Социализм и реализм остаются до сих пор пробными камнями, брошенными на
путях революции и науки. Группы пловцов, прибитые волнами событий или мышлением к этим скалам, немедленно расстаются и составляют две вечные партии, которые, меняя одежды, проходят через всю
историю, через все перевороты, через многочисленные партии и кружки, состоящие из десяти юношей. Одна представляет логику, другая —
историю, одна — диалектику, другая — эмбриогению. Одна из них правее, другая — возможнее.
По поводу
истории с Г. П. Федотовым я написал в «
Пути» резкую статью «Существует ли в православии свобода совести?», которая поссорила меня с профессорами Богословского института и создала затруднения для «
Пути».
Существует страшный суд над культурой, страшный суд над
историей, изживание имманентных
путей человеческого, только человеческого.
И на протяжении всей
истории философской мысли обращались к самопознанию как
пути к познанию мира.
В тот день, когда произошла
история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по
пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Может ли Россия пойти своим особым
путем, не повторяя всех этапов европейской
истории?
Соловьева центральной, вся его философия, в известном смысле, есть философия
истории, учение о
путях человечества к богочеловечеству, к всеединству, к Царству Божьему.
После Христа
история мира пошла не по
пути наименьшего сопротивления, как хотят думать позитивные историки, а по
пути наибольшего сопротивления, по
пути сопротивления всему греховному порядку природы.
Идея переселения души, отделения души от плоти этого мира и перехода из этого мира в совершенно иной, противоположна вере в воскресение плоти и космическое спасение человечества и мира
путем Церкви и
истории.
Дело спасения есть дело вселенское, и
путь спасения есть
путь вселенской
истории.
Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы во Христе не может не вести к творческому перерождению всего общества и всей природы, к творчеству
истории как
пути к спасению и избавлению от зла и страданий.
Христос уничтожил противоположность между человеческой свободой и божественной необходимостью, и христианские пророчества открывают конец
истории и
путь к нему по ту сторону этой противоположности.
Порядок природы, которым мы скованы по рукам и ногам, не может быть отменен для каждого из нас; он отменяется лишь
путем вселенской
истории, лишь завершенным искуплением.
Идея прогресса и есть идея смысла
истории,
истории как
пути к Богу, к благодатному концу, к Царству Божьему.
Конец
истории и
путь к концу — не исключительно божественный, а богочеловеческий, и в богочеловечности таится возможность осмыслить божественный план
истории, не погасив индивидуальной свободы человека.
Это вселенское религиозное миропонимание и мироощущение, к которому современный мир идет разными
путями и с разных концов, прежде всего остро ставит вопрос о смысле мировой
истории, о религиозном соединении судьбы личности и судьбы вселенной.
Ясно, что множественность и повторяемость в индийской философии и религии, отрицание смысла конкретной
истории, допущение скитания душ по разным краям бытия, по темным коридорам и индивидуального спасения этих душ
путем превращения в новые и новые формы — все это несовместимо с принятием Христа и с надеждой на спасительный конец
истории мира.
Христианство в
истории слишком часто срывалось на
путь принуждения, подвергалось искушению и отрекалось от свободы Христовой.
Но, чтобы вступить окончательно на
путь богочеловеческий, человечество, по-видимому, должно пройти до конца соблазн отвлеченного гуманизма, попробовать на вершине исторического процесса, в поздний час
истории устроиться самостоятельно на земле, стать на ноги, отвергнув все источники своего бытия.
По
пути девушка вспомнила темную
историю, как Таисью тоже возили в скиты на исправу.
Я, когда вышел из университета, то много занимался русской
историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же
пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
Во-первых, оно всегда могло быть кончено
путем взаимных уступок, миролюбиво; затем, поведение кукарского заводоуправления вызвало недоверие и враждебное к себе отношение рабочих; наконец вся эта
история слишком дорого стоит как рабочим, так и заводовладельцу.
Вся эта «
история» при помощи хорошего человека была партикулярным
путем передана в руки самой Раисы Павловны.
В оправдание этой теории приводилось то соображение, что вся
история русского прогресса шла именно таким
путем.
Углубился в
историю, вспоминал про Ермака, подарившего России Сибирь, про новгородскую вольницу, отыскавшую Вятку, Соликамск, Чердынь, Пермь; про Ченслера, указавшего
путь к устьям Северной Двины, воскликнул: эк вас угораздило! и до такой степени оставил это восклицание без последствий, что даже и теперь не могу обстоятельно объяснить, каким образом и зачем оно у меня сложилось.
По
пути к обезьянам он интересно рассказал Евсею
историю Фауста и чёрта, пробовал даже что-то петь, но это ему не удалось, — он расхохотался.
Но более внимательное рассмотрение открывает всегда, что
история в своем ходе совершенно независима от произвола частных лиц, что
путь ее определяется свойством самых событий, а вовсе не программою, составленною тем или другим историческим деятелем.
Но стоит раз обратиться
истории на этот
путь, стоит раз сознать, что в общем ходе
истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая Доля остается для отдельных личностей, — и тогда исторические сведения о явлениях внутренней жизни народа будут иметь гораздо более цены для исследователей и, может быть, изменят многие из доселе господствовавших исторических воззрений.
История человечества — продолжение
истории природы; многообразие, разнородность, встречаемые в
истории, поразительны: область стала шире, вопрос выше, средства богаче, задняя мысль яснее — как же не усложниться
путям?
Зная всю важность наук исторических в этом случае, она сама принялась за
историю и в своем труде дала образец своих воззрений на то, каким
путем должны развиваться в России исторические знания.
История представляет нам самовластных Владык в виде грозного божества, которое требует единого слепого повиновения, не дает отчета в
путях своих — гремит, и смертные упадают в прах ничтожества, не дерзая воззреть на всемогущество.
Сии любимцы Неба, рассеянные в пространствах времен, подобны солнцам, влекущим за собою планетные системы: они решают судьбу человечества, определяют
путь его; неизъяснимою силою влекут миллионы людей к некоторой угодной Провидению цели; творят и разрушают царства; образуют эпохи, которых все другие бывают только следствием; они, так сказать, составляют цепь в необозримости веков, подают руку один другому, и жизнь их есть
История народов.
В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», — в то время, как университеты настежь распахнули двери свои для жаждущих истины, в то время, как умственное движение в литературе, преследуя титаническую работу человеческой мысли в Европе, содействовало развитию здравых понятий и разрешению общественных вопросов: — в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать новую эру в
истории ее
путей сообщения; свободная торговля получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям.
Путем этого постоянного и непрерывного риска, блуждая в темноте, ошибаясь и отрекаясь от своих заблуждений, медицина и добыла большинство из того, чем она теперь по праву гордится. Не было бы риска — не было бы и прогресса; это свидетельствует вся
история врачебной науки.
Такова была
история тех из предлагавшихся новых средств, которые по испытании оказывались негодными. Судьба других новых средств была иная; они выходили из испытания окрепшими и признанными, с точно установленными показаниями и противопоказаниями; и все-таки
путь их шел через те же загубленные здоровья и жизни людей.
Если там, на поверхности,
история как будто не умеет закончиться, то здесь она идет
путем свершений, близясь к своей зрелости и концу.
Гегелевский панлогизм есть вместе с тем и самый радикальный имманентизм, какой только знает
история мысли, ибо в нем человеческое мышление, пройдя очистительный «феноменологический»
путь, становится уже не человеческим, а божественным, даже самим божеством.
Он тиран если не в большом, то в малом, если не в государстве, не в
путях мировой
истории, то в своей семье, в своей лавке, в своей конторе, в бюрократическом учреждении, в котором он занимает самое малое положение.
Эта объективация совершается в
истории путем разнообразных форм социализации, т. е. отчуждения личных качеств и перенесения их на социальные группы, где эти качества теряют реальный характер и приобретают характер символический.
Против универсального духа
истории восстал у нас Белинский в одно мгновение своего
пути, восстал Достоевский, восстал Киркегардт, и должен восстать всякий сторонник персонализма.
Были до сих пор для Кати расхлябанные, опустившиеся люди, в которых свобода развязала притаившийся в душе страх за свою шкуру, были «взбунтовавшиеся рабы» с психологией дикарей: «до нашей саратовской деревни им, все одно, не дойти!» А, может быть, — может быть, это не все? Может быть, не только это? И что-то еще во всем этом было, — непознаваемое, глубоко скрытое, — великое безумие, которым творится
история и пролагаются новые
пути в ней?