Неточные совпадения
Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с одного предмета на другой. Константин с помощью Маши уговорил его никуда не ездить и уложил спать совершенно
пьяного.
— Ты хочешь напомнить: «Что у трезвого — на уме, у
пьяного — на
языке»? Нет, Валентин — фантазер, но это для него слишком тонко. Это — твоя догадка, Клим Иванович. И — по лицу вижу — твоя!
Клим взглянул на него, недоверчиво нахмурясь, но убедился, что Лютов изъясняется с той искренностью, о которой сказано: «Что у трезвого на уме, у
пьяного — на
языке». Он стал слушать внимательнее.
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское. Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь говорят: «Что у трезвого на уме — у
пьяного на
языке».
— А вы вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся
языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой, и он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся
пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, — он всегда был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.
В груди у Половодова точно что жгло,
язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как
пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Какой-то седой старик отбивал такт ногой,
пьяный инженер, прищелкивая пальцами и
языком, вскрикивал каким-то бабьим голосом...
Твою милость величают такими словами… словом, сказать стыдно;
пьяный москаль побоится вымолвить их нечестивым своим
языком.
Но мы почти все уже рассказали, что нужно, о голове; а
пьяный Каленик не добрался еще и до половины дороги и долго еще угощал голову всеми отборными словами, какие могли только вспасть на лениво и несвязно поворачивавшийся
язык его.
Раньше доктор изредка завертывал в клуб, а теперь бросил и это из страха скандала. Что стоило какому-нибудь
пьяному купчине избить его, — личная неприкосновенность в Заполье ценилась еще слишком низко. Впрочем, доктор приобрел благодаря этим злоключениям нового друга в лице учителя греческого
языка только что открытой в Заполье классической прогимназии, по фамилии Харченко. Кстати, этот новый человек сейчас же по приезде на место служения женился на Агнии Малыгиной, дополнив коллекцию малыгинских зятьев.
А гости сильно
опьянели, и
опьянели сразу:
языки развязались и болтали вздор.
Родион Антоныч в сообществе с Сарматовым надеялся споить крепкого полячка, авось
пьяный развяжет
язык, но Братковский пил крайне умеренно и совсем не думал
пьянеть.
Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал
языком, как
пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.
Никто не делает этого; напротив, когда всех приняли и надо выпускать их, как бы в насмешку им, воинский начальник с самоуверенными, величественными приемами входит в залу, где заперты обманутые,
пьяные ребята, и смело по-военному кричит им: Здорово ребята! Поздравляю с «царской службой». И они бедные (уже кто-то научил их) лопочат что-то непривычным, полупьяным
языком, вроде того, что они этому рады.
— Приятели! Припятили? — кричит слободской народ, уставляясь стеною. Весь он лохматый, одёрганный, многие бойцы уже сильно выпивши, все — и
пьяные и трезвые — одинаково бесшабашно дерзки на
язык, задорят горожан с великим умением, со смаком, во всех есть что-то волчье, отчаянное и пугающее.
Вся прислуга Багровых,
опьянев сначала от радости, а потом от вина, пела и плясала на дворе; напились даже те, которые никогда ничего не пивали, в числе последних был Ефрем Евсеев, с которым не могли сладить, потому что он всё просился в комнату к барыне, чтоб посмотреть на ее сынка; наконец, жена, с помощью Параши, плотно привязала Евсеича к огромной скамейке, но он, и связанный, продолжал подергивать ногами, щелкать пальцами и припевать, едва шевеля
языком: «Ай, люли, ай, люли!..»
Все приличия были забыты:
пьяные господа обнимали
пьяных слуг; некоторые гости ревели наразлад вместе с песенниками; другие, у которых ноги были тверже
языка, приплясывали и кривлялись, как рыночные скоморохи, и даже важный Замятня-Опалев несколько раз приподнимался, чтоб проплясать голубца; но, видя, что все его усилия напрасны, пробормотал: «Сердце мое смятеся и остави мя сила моя!» Пан Тишкевич хотя не принимал участия в сих отвратительных забавах, но, казалось, не скучал и смеялся от доброго сердца, смотря на безумные потехи других.
— Тпру! — сказал он и засмеялся
пьяным смехом. Вслед за ним влезла Матица. Она тотчас же наклонилась к сапожнику, взяла его подмышки и стала поднимать, говоря тяжёлым
языком...
К вечеру в гостинице собралась большая и шумная компания, и Фома,
пьяный, но грустный и тихий, говорил заплетающимся
языком...
Вместо улиц тянулись бесконечные ряды труб и печей, посреди которых от времени до времени возвышались полуразрушенные кирпичные дома; на каждом шагу встречались с ним толпы оборванных солдат: одни, запачканные сажею, черные как негры, копались в развалинах домов; другие,
опьянев от русского вина, кричали охриплым голосом: «Viva 1'еmpereur!» [Да здравствует император! (франц.)] — шумели и пели песни на разных европейских
языках.
— Это потому, — подхватил другой офицер в бурке и белой кавалерийской фуражке, — что мы верим русской пословице: что у трезвого на уме, то у
пьяного на
языке.
— Кот? А кот сразу поверил… и раскис. Замурлыкал, как котенок, тычется головой, кружится, как
пьяный, вот-вот заплачет или скажет что-нибудь. И с того вечера стал я для него единственной любовью, откровением, радостью, Богом, что ли, уж не знаю, как это на ихнем
языке: ходит за мною по пятам, лезет на колена, его уж другие бьют, а он лезет, как слепой; а то ночью заберется на постель и так развязно, к самому лицу — даже неловко ему сказать, что он облезлый и что даже кухарка им гнушается!
Представляя эту жалобу князю Долгорукому, управлявшему тогда Стрелецким приказом,
Языков сказал, что челобитная принесена
пьяным стрельцом, который притом бранился и грозил.
— Тут — другое: «что у трезвого на уме, у
пьяного — на
языке», вот что тут!
Для меня следом многолетнего пребывания француза являлось превосходное знание Аполлоном французского
языка, с одной стороны, и с другой — бессмысленное повторение
пьяным поваром Игнатом французских слов, которых он наслышался, прислуживая гувернеру.
Пришел Челкаш, и они стали есть и пить, разговаривая. С третьей рюмки Гаврила
опьянел. Ему стало весело и хотелось сказать что-нибудь приятное своему хозяину, который — славный человек! — так вкусно угостил его. Но слова, целыми волнами подливавшиеся ему к горлу, почему-то не сходили с
языка, вдруг отяжелевшего.
Он пил мало и теперь
опьянел от одной рюмки английской горькой. Эта отвратительная горькая, сделанная неизвестно из чего, одурманила всех, кто пил ее, точно ушибла. Стали заплетаться
языки.
Было похоже на то, что Щавинский вовсе не удивился бы, если бы вдруг этот хрипящий и
пьяный бурбон заговорил о тонких и умных вещах, непринужденно и ясно, изящным
языком, но не удивился бы также какой-нибудь безумной, внезапной, горячечной, даже кровавой выходке со стороны штабс-капитана.
Я ушел от них, постоял у двери на улице, послушал, как Коновалов ораторствовал заплетающимся
языком, и, когда он снова начал петь, отправился в пекарню, и вслед мне долго стонала и плакала в ночной тишине неуклюжая
пьяная песня.
Он выпачкал рожу сажей, дико таращит глаза и похож на
пьяного медведя: поломал нары, разбивает доски ногами, всё вокруг него трещит и скрипит — это он хочет развести светец в углу на очаге; там уже играет огонёк, приветливо дразня нас ласковыми жёлтыми
языками. В дыму и во тьме слышен кашель Савелия и его глухой голос...
Что у трезвого на душе, то у
пьяного на
языке.
Граф заходил из угла в угол и стал молоть
пьяным, путающимся
языком какую-то чушь, которая, в переводе на трезвый
язык, должна была бы означать: «О положении женщин в России».
На этом небольшом пространстве толпилось много народа, шел говор на разных
языках и раздавался веселый, подчас
пьяный смех.
Он, обыкновенно
пьяный, сидел, зевал и злословил…Она, бледная, как мрамор, с высоко поднятой головой, уже успевшая привыкнуть к его
языку, терпеливо выслушивала его и сама злословила.
К трем часам все, за исключением Цвибуша, его дочери и Луврера, были уже пьяны. Хмель несколько расшевелил невеселых, угрюмых кутил. Безнадежная любовь разгорячила их
пьяные головы.
Языки развязались…
— Сашка! Я давно уже тебя люблю, только стеснялся сказать. Вижу, идешь ты по коридору, даже не смотришь на меня… Господи! — думаю. — За что? Уж я ли к нему… Друг мой дорогой! И с удивлением слушал самого себя. Говорят, — что у трезвого на уме, то у
пьяного на
языке; неужели я, правда, так люблю этого длинного дурака? Как же я этого раньше сам не замечал? А в душе все время было торжествование и радость от того, что мне сказал Шлепянов.
А на другой день, принимая у себя в канцелярии Временского, директор долго не решался сказать ему правду. Он мялся, путался и не находил, с чего начать, что сказать. Ему хотелось извиниться перед учителем, рассказать ему всю сущую правду, но
язык заплетался, как у
пьяного, уши горели и стало вдруг обидно и досадно, что приходится играть такую нелепую роль — в своей канцелярии, перед своим подчиненным. Он вдруг ударил по столу, вскочил и закричал сердито...
Говорит же он свойственным его характеру
языком потому, что говорит тем самым шекспировским
языком, наполненным несмешными шутками и незабавными каламбурами, который, будучи несвойственен всем другим лицам Шекспира, совершенно подходит к хвастливому, изломанному, развращенному характеру
пьяного Фальстафа.
— Ты не кричи так, не кричи, как
пьяная баба! Тебе колом в голову не вдолбишь, все на своем будешь стоять! Я тебе десять тысяч раз говорила, чтоб ты в кухню не брала серебряных ложек… Ах, «я-а», «я-а»… Поменьше бы
языком молола. Корова рыжая!
Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбим, что только попадется под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, — хвастался совершенно
пьяный рыцарь, еле ворочая
языком.
Тем лучше для нас: мы будем отгонять скот от города, отбивать обозы у москвитян, а если ворвемся в самый город, то сорвем колокол с веча, а вместо него повесим опорожненную флягу или старую туфлю гроссмейстера, пограбить, что только попадется под руки, и вернемся домой запивать свою храбрость и делить добычу, — хвастался совершенно
пьяный рыцарь, еле ворочая
языком.
Пьет ли зелено вино? голосят ему в ухо: «Пропил ты и так молитву!» Осушил ли стклянку? на дне дразнят его
языком; какая-то рыжая борода по губам вытирает, и кто-то шепчет ему: «Молитвой закуси!» Обезумел Сидорка: то бранится сам с собой, то упрашивает невидимо кого; в ину пору отмахивается попусту, в другую пору белугой вопит: «Батюшки! режут! душат!» С тем и пошел ровнехонько через год в могилу; лишь перед смертным часом покаялся отцу духовному, что
пьяный бросил шапку с молитвой, которую он дал ему.
— С какой такой стати все младшие офицеры тут, а ротных командиров будто
пьяный бык
языком слизал?