Неточные совпадения
Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму
песен в двадцать
пять.
Ассоль было уже
пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские
песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Прошел час, другой. В городском саду по соседству играл оркестр и пел хор песенников. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут
пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта
песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни.
— А и убирайся откуда приехал! Велю тебя сейчас прогнать, и прогонят! — крикнула в исступлении Грушенька. — Дура, дура была я, что
пять лет себя мучила! Да и не за него себя мучила вовсе, я со злобы себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то! Это где ты парик-то себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне
песни пел… А я-то, я-то
пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая!
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал, писал, читал и часов в
пять бросался, иногда со мной, в море (плавал он как рыба); потом он приходил к нам обедать и, вечно веселый, был готов на ученый спор и на всякие пустяки, пел за фортепьяно уморительные
песни или рассказывал детям сказки с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
Пять дней в неделю тихо во дворе, а в воскресенье и понедельник все пьяно и буйно: стон гармоники,
песни, драки, сотни полуголых мальчишек-учеников, детишки плачут, ревут и ругаются ученики, ни за что ни про что избиваемые мастерами, которых и самих так же в ученье били.
Снимая с себя мундирный фрак, Сафьянос нашел в левом заднем кармане пачку литографированной
песни,
пять тоненьких брошюрочек и проект адреса о даровании прав самоуправления и проч.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его спать с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту
песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался след от раны. Как живую, он видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет
пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
— А Пушкарь-то, Мотя, а? Ах, милый! Верно — какая я тебе мать? На
пять лет и старше-то! А насчёт свадьбы — какая это свадьба? Только что в церковь ходили, а обряда никакого и не было:
песен надо мной не пето, сама я не повыла, не поплакала, и ничем-ничего не было, как в быту ведётся! Поп за деньги венчал, а не подружки с родными, по-старинному, по-отеческому…
Казаки с возом сена подходили всё ближе и ближе, и Оленин ежеминутно ждал выстрелов; но тишина нарушалась только заунывною песнью абреков. Вдруг
песня прекратилась, раздался короткий выстрел, пулька шлепнула о грядку телеги, послышались чеченские ругательства и взвизги. Выстрел раздавался за выстрелом, и пулька за пулькой шлепала по возу. Казаки не стреляли и были не дальше
пяти шагов.
«Зачем это они поют? Какое веселье в эдакой
песне? Вот выдумали, дураки! А тут, в
пяти саженях от них, живой замученный человек лежит… и никому о муках его не известно…»
Потом Рубцова, меня и еще человек
пять, врагов или друзей, повели в участок, и успокоенная тьма осенней ночи провожала нас бойкой
песней...
— Бранитесь, бранитесь, как хотите; эту
песню я уже двадцать
пять лет слушаю, — проговорил, махнув рукой, Антон Федотыч.
Мужики Ивана Гавриловича были народ исправный, молодцы в работе и не ленивцы; но греха таить нечего, любили попировать в денечек господень. Приволье было на то большое: в
пяти верстах находился уездный город **… да что в
пяти! в двух всего дядя Кирила такой держал кабак, что не нужно даже было и уездного города для их благополучия. Уж зато как настанет праздник, так просто любо смотреть: крик, потасовки, пляс,
песни, ну, словом, такая гульня пойдет по всей улице, что без малого верст на десять слышно.
Г. Сахаров издал сборник
песен народных в
пяти частях.
Какие
песни удалые пелись вполголоса на стенах, когда
пять или шесть рослых красивых послушников медленно прогуливались на них и зорко поглядывали за речку, за которой звонкими, взманивающими женскими голосами пелась другая
песня —
песня, в которой звучали крылатые зовы: «киньтеся, бросьтеся, во зелены гаи бросьтеся».
— пояснительно тянули и дважды повторяли певицы.
Пяти лет я не знала meinen (мнить, глагол), но mein — мой — знала, и кто мой — тоже знала, и еще Meyn (Мейн) знала — дедушку Александра Данилыча. От этой включенности в
песню дедушка невольно включался в тайну: мне вдруг начинало казаться, что дедушка — тоже.
— И не поминай, — сказала Манефа. — Тут, Василий Борисыч, немало греха и суеты бывает, — прибавила она, обращаясь к московскому гостю. — С раннего утра на гробницу деревенских много найдет, из городу тоже наедут, всего ведь только
пять верст дó городу-то… Игрища пойдут,
песни, сопели, гудки… Из ружей стрельбу зачнут… А что под вечер творится — о том не леть и глаголати.
Минут
пять продолжалось глубокое молчанье… Только и слышны были заунывное пение на земле малиновки да веселая
песня жаворонка, парившего в поднебесье.
А разбойники налопались и послали бабу за водкой.
Пять рублей ей дали, чтобы и водки купила и сладкого вина. Пошло у них на чужие деньги и пьянство и
песни. Пили, пили, собаки, и опять бабу послали, чтоб, значит, пить без конца краю.
Близ устья Ишимского в кровопролитной схватке с жителями, бедными и свирепыми, Ермак лишился
пяти мужественных казаков, доныне воспеваемых в унылых сибирских
песнях.
Постояв у двора минут
пять, тронулись дальше, и опять гармоника и
песни.