Неточные совпадения
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та
вода, которую отец и педагог ждали
на свои колеса, давно уже просочилась и
работала в другом месте.
Дома он спросил содовой
воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное грязью, закурил, лег
на диван. Ощущение отравы становилось удушливее, в сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое лицо Бердникова, мысль
работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там
на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В полях везде
работают. Мы пошли
на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги полями с рисом, которые были наполнены
водой и походили
на пруды с зеленой, стоячей
водой.
Между тем они
на гребле
работают без устали, тридцать и сорок верст, и чуть станем
на мель, сейчас бросаются с голыми ногами в
воду тащить лодку, несмотря
на резкий холод.
Паначев
работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению
воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе.
На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только
на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Быстро опущенный гроб хлюпнул в
воду. Комья глины стучат по крыше, гроб дрожит,
вода брызжет, а каторжные,
работая лопатами, продолжают говорить про что-то свое, и Келбокиани, с недоумением глядя
на нас и разводя руками, жалуется...
Гребцы, сидевшие поблизости ко мне, оставили весла и тоже принялись чем-то откачивать
воду. Для удобства я опустился
на дно лодки прямо
на колени и стал быстро
работать котлом. Я не замечал усталости, холода, боли в спине и
работал лихорадочно, боясь потерять хотя бы одну минуту.
В первом корпусе
работала небольшая паровая машина, так как
воды в заводском пруде не хватало и
на ползимы.
Продолжали
работать только бабы, накачивавшие насосом
воду на вашгерды.
Окся умела починивать обувь и одним этим ремеслом смело могла бы существовать
на промыслах, где обувь — самое дорогое для рабочего, вынужденного
работать в грязи и по колена в
воде.
Для фабрики это обстоятельство являлось целым событием: в Мурмосе целых две паровых машины
работали, а
на Ключевском одна
вода.
На этот раз солдат действительно «обыскал работу». В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только спала
вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу в глухих деревушках по Каменке?
Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из
воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно
на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы
работали с песнями, точно
на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и
работали везде рядом, как привыкли
на фабрике.
Как они принялись
работать, как стали привскакивать
на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по
воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и не сводили друг с друга глаз. Адуев ступил одной ногой в
воду вместо берега. Наденька засмеялась.
— Есть именье, да нет уменья! И выходит у тебя со мной, что будто не
на себя человек
работает, не
на землю, а
на огонь да
воду!
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся
на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли,
на которой они живут, не любят
работать под землей, в
воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам
на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Но как бы хорошо человек ни выбрал жизнь для себя — ее хватает лишь
на несколько десятков лет, — когда просоленному морской
водою Туба минуло восемьдесят — его руки, изувеченные ревматизмом, отказались
работать — достаточно! — искривленные ноги едва держали согнутый стан, и, овеянный всеми ветрами старик, он с грустью вышел
на остров, поднялся
на гору, в хижину брата, к детям его и внукам, — это были люди слишком бедные для того, чтоб быть добрыми, и теперь старый Туба не мог — как делал раньше — приносить им много вкусных рыб.
— Достаточно и этих подлецов… Никуда не годен человек, — ну и валяй
на сплав! У нас все уйдет. Нам ведь с них не
воду пить. Нынче по заводам, с печами Сименса […с печами Сименса. — Сименс Фридрих, немецкий инженер, усовершенствовал процесс варки стали.] да разными машинами, все меньше и меньше народу нужно — вот и бредут к нам. Все же хоть из-за хлеба
на воду заработает.
—
Работать… что такое
работать… пхэ! Лошадь
работает, машина
работает,
вода работает… так? А Гараська — золотой человек. У него голова
на плечах, а не капустный вилок, как у других. Знаете, что я вам скажу, — задумчиво прибавил Бучинский: — я не желал бы одной ночи провести вместе с этим Гараськой где-нибудь в лесу…
Ялик быстро разрезал гладь
воды. Яличник, рослый, здоровый и красивый парень в красной рубахе, без устали
работал веслами; он то нагибался вперед, то откидывался назад, сильно подвигая лодку при каждом движении. Солнце закатывалось и так эффектно играло
на его лице и
на красной рубахе, что мне захотелось набросать его красками. Маленький ящик с холстиками, красками и кистями всегда при мне.
Вода была далеко, под горой, в Волге. Ромась быстро сбил мужиков в кучу, хватая их за плечи, толкая, потом разделил
на две группы и приказал ломать плетни и службы по обе стороны пожарища. Его покорно слушались, и началась более разумная борьба с уверенным стремлением огня пожрать весь «порядок», всю улицу. Но
работали все-таки боязливо и как-то безнадежно, точно делая чужое дело.
Известно, что возбуждение, радостное — особенно, увеличивает силы; я был возбужден,
работал самозабвенно и наконец «выбился из сил». Помню, что сидел
на земле, прислонясь спиною к чему-то горячему. Ромась поливал меня
водою из ведра, а мужики, окружив нас, почтительно бормотали...
Приходилось тяжело
работать, за тридцать-сорок верст от берега, среди ночи, иногда в ненастную погоду, когда
вода заливала баркас и тотчас же обледеневала
на одежде,
на веслах, а погода держала по двое, по трое суток в море, пока не выбрасывала куда-нибудь верст за двести, в Анапу или в Трапезонд.
Да, верь ему. Когда князья трудятся
И что их труд? травить лисиц и зайцев,
Да пировать, да обижать соседей,
Да подговаривать вас, бедных дур.
Он сам
работает, куда как жалко!
А за меня
вода!.. а мне покою
Ни днем, ни ночью нет, а там посмотришь:
То здесь, то там нужна еще починка,
Где гниль, где течь. — Вот если б ты у князя
Умела выпросить
на перестройку
Хоть несколько деньжонок, было б лучше.
Пришли с той стороны две красивые девушки в шляпках, — должно быть, сестры студента. Они стояли поодаль и смотрели
на пожар. Растасканные бревна уже не горели, но сильно дымили; студент,
работая кишкой, направлял струю то
на эти бревна, то
на мужиков, то
на баб, таскавших
воду.
Теперь что и за жизнь моя:
работай на мельнице сам, ночь не доспи, днем не доешь; гляди за
водой, чтоб не утекла, гляди за камнем, гляди за валом, гляди
на валу за шестернями, гляди
на шестернях за пальцами, чтобы не повыскочили да чтобы забирали ровно…
Анисья. Полон двор скотины. Не продал корову-то и овец всех
на зиму пустил, корму и
воды не наготовишься, — а работника отпустить хочешь. Да не стану я мужицкую работу
работать! Лягу, вот как ты же,
на печь — пропадай все; как хочешь, так и делай.
Сегодня
вода плывёт спокойно, но — теперь лето,
работать нечего, и сила реки пропадает бесполезно; осенью, в дожди, она станет непокорной и опасной, требуя непрерывного внимания к своим капризам; весною — выйдет из берегов, зальёт всё вокруг мутной холодной
водой и начнёт тихонько, настойчиво ломать, размывать плотину. Уже не однажды
на памяти Николая она грозила разорением, заставляя непрерывно
работать дни и ночи, чтобы побороть её неразумную силу.
Николай Иванович. Все это — полуголодные,
на одном хлебе с
водой, больные, часто старые. Вон тот старик, у него грыжа, от которой он страдает, а он с четырех часов утра до десяти вечера
работает и еле жив. А мы? Ну разве можно, поняв это, жить спокойно, считая себя христианином? Ну, не христианином, а просто не зверем.
Если ты здоров да
поработал до усталости, то хлеб с
водой тебе слаще покажется, чем богачу все его приправы, солома для постели мягче всяких пружинных кроватей и кафтан рабочий приятнее
на теле всяких бархатных и меховых одежд.
Как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он не знал того, что грабимый им человек не желал отдать ему свой кошелек, так и богатым людям нашего мира, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что они не знали того, что те люди рабочего народа, которые вынуждены
работать под землей, в
воде, пекле по 10—14 часов в сутки и по ночам
на разных фабриках и заводах,
работают такую мучительную работу потому, что только при такой работе богатые люди дают им возможность существования.
Матросы
работали, как бешеные, понимая, как дорога каждая секунда, и не прошло со времени падения человека за борт пяти-шести минут, как «Коршун» почти неподвижно покачивался
на океанской зыби, и баркас, вполне снаряженный, полный гребцов, с мичманом Лопатиным
на руле, спускался
на шлюпочных талях
на воду.
— Права греби, лева табань! — громким голосом крикнул Петр Степаныч, по его веленью гребцы
заработали, и косная, проплыв между тесно расставленными судами, выплыла
на вольную
воду.
Дымились костры, солдаты кипятили
воду для чая и грели консервы. От врачей султановского госпиталя мы узнали, что они со времени выхода из Мозысани тоже не
работали и стояли, свернувшись, к югу от Мукдена. Но их, конечно, штаб корпуса не забыл известить об отступлении. Султанов, желтый, осунувшийся и угрюмый, сидел
на складном стуле, и Новицкая клала сахар в его кофе.