Неточные совпадения
Вчера уже
на одной станции, Урядской или Уряхской,
хозяин с большим семейством, женой, многими детьми благословлял свою участь, хвалил, что хлеб родится, что надо только
работать, что из конопли они делают себе одежду, что чего недостает, начальство снабжает всем: хлебом, скотом; что он всем доволен, только недостает одного… «Чего же?» — спросили мы.
Хозяин очень заботился, чтобы я хорошо
заработал его пять рублей. Если в лавке перестилали пол — я должен был выбрать со всей ее площади землю
на аршин в глубину; босяки брали за эту работу рубль, я не получал ничего, но, занятый этой работой, я не успевал следить за плотниками, а они отвинчивали дверные замки, ручки, воровали разную мелочь.
Я жил в тумане отупляющей тоски и, чтобы побороть ее, старался как можно больше
работать. Недостатка в работе не ощущалось, — в доме было двое младенцев, няньки не угождали
хозяевам, их постоянно меняли; я должен был возиться с младенцами, каждый день мыл пеленки и каждую неделю ходил
на Жандармский ключ полоскать белье, — там меня осмеивали прачки.
Он
работал по красильным мастерским, часто переходя от одного
хозяина к другому, а в промежутках сидел
на шее бабушки, спокойно дожидаясь, когда она найдет ему новое место.
— Не мешайте мне
работать, черт вас возьми! — орет
хозяин, бледный с натуги. — Сумасшедший дом — ведь для вас же спину ломаю, вам
на корм! О, звери-курицы…
Гулять
на улицу меня не пускали, да и некогда было гулять, — работа все росла; теперь, кроме обычного труда за горничную, дворника и «мальчика
на посылках», я должен был ежедневно набивать гвоздями
на широкие доски коленкор, наклеивать
на него чертежи, переписывать сметы строительных работ
хозяина, проверять счета подрядчиков, —
хозяин работал с утра до ночи, как машина.
В письме было написано, что Лозинский, слава богу, жив и здоров,
работает на «фарме» и, если бог поможет ему так же, как помогал до сих пор, то надеется скоро и сам стать
хозяином.
На вопрос о том, когда наступит этот час, Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов
хозяин, стерегущий дом, как должны быть готовы девы с светильниками, встречающие жениха, но и должны
работать из всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были
работать работники
на данные им таланты (Мф. XXIV, 43; XXV, 1—30).
Несмотря
на все притворные старания высших классов облегчить положение рабочих, все рабочие нашего мира подчинены неизменному железному закону, по которому они имеют только столько, сколько им нужно, чтобы быть постоянно побуждаемыми нуждой к работе и быть в силе
работать на своих
хозяев, т. е. завоевателей.
— Ай да наши — чуваши! — одобрительно воскликнул Грачёв. — А я тоже, — из типографии прогнали за озорство, так я к живописцу поступил краски тереть и всякое там… Да, чёрт её,
на сырую вывеску сел однажды… ну — начали они меня пороть! Вот пороли, черти! И
хозяин, и хозяйка, и мастер… прямо того и жди, что помрут с устатка… Теперь я у водопроводчика
работаю. Шесть целковых в месяц… Ходил обедать, а теперь
на работу иду…
Островский,
на мое счастье, был в периоде своего загула, когда ему требовались слушатели, которым он читал стихи, монологи, рассказывал о своих успехах. Днем такие слушатели находились. Он угощал их в отдельных комнатках трактиров, но, когда наступала ночь, нанимал извозчика по часам, лошадь ставилась
на театральном дворе под навесом, а владелец ее
зарабатывал по сорок копеек в час, сидя до рассвета в комнатке Василия Трофимовича за водкой и закуской, причем сам
хозяин закусывал только изюмом или клюквой.
Но в общем всё шло не плохо, хотя иногда внезапно охватывало и стесняло какое-то смущение, как будто он, Яков Артамонов,
хозяин, живёт в гостях у людей, которые
работают на него, давно живёт и надоел им, они, скучно помалкивая, смотрят
на него так, точно хотят сказать...
— Мои? — Тихон отрицательно мотнул головой. — Нет, не мои. Я этих затей не принимаю.
Работай каждый
на себя, тогда ничего не будет, никакого зла. А они говорят: всё — от нас пошло, мы —
хозяева! Ты гляди, Пётр Ильич, это верно: всё от них! Они тебя впрягли в дело, ты вывез воз
на ровную дорогу, а теперь…
Мухоедов
на правах
хозяина и именинника
работал ногами до седьмого пота; он вообще плясал русскую отлично, а когда вышла Глаша и, пикантно шевельнув полными плечами и опустив глаза, переступью поплыла по комнате, Мухоедов превзошел самого себя и принялся выделывать чудеса искусства.
Хозяином считается, как и тогда, старик Григорий Петрович,
на самом же деле всё перешло в руки Аксиньи; она и продает, и покупает, и без ее согласия ничего нельзя сделать. Кирпичный завод
работает хорошо; оттого, что требуют кирпич
на железную дорогу, цена его дошла до двадцати четырех рублей за тысячу; бабы и девки возят
на станцию кирпич и нагружают вагоны и получают за это по четвертаку в день.
Томление
хозяев отражалось
на всем доме, даже
на людях, которые
работали в саду. Коврин был погружен в свою интересную работу, но под конец и ему стало скучно и неловко. Чтобы как-нибудь развеять общее дурное настроение, он решил вмешаться и перед вечером постучался к Тане. Его впустили.
Как только прибежит от
хозяина, где
работал медную работу, — сейчас проскользнет через свою горенку и уже лезет из слухового окна
на крышу, и если есть
на небе звезды, он целые ночи сидит и все смотрит.
Мастерская загоготала, засвистала, все взглянули друг
на друга ласково, ясными, довольными глазами: отодвигалась куда-то месть
хозяина за свиней, и во время его запоя можно было меньше
работать.
…Мне было восемнадцать лет, когда я встретил Коновалова. В то время я
работал в хлебопекарне как «подручный» пекаря. Пекарь был солдат из «музыкальной команды», он страшно пил водку, часто портил тесто и, пьяный, любил наигрывать
на губах и выбивать пальцами
на чем попало различные пьесы. Когда
хозяин пекарни делал ему внушения за испорченный или опоздавший к утру товар, он бесился, ругал
хозяина беспощадно и при этом всегда указывал ему
на свой музыкальный талант.
Посапывая,
хозяин внимательно осмотрел эту скучную яму, лениво расспрашивая, сколько я
зарабатываю, доволен ли местом, — чувствовалось, что говорить ему не хочется и давит его неуемная русская тоска. Медленно высосав пиво, он поставил пустой стакан
на стол и щелкнул его пальцем по краю, — стакан опрокинулся, покатился, я удержал его.
Хозяин смотрел
на своих работников как
на вьючных скотов, которые обязаны за кусок насущного хлеба
работать на него до истощения сил; работники, в свою очередь, видели в
хозяине своего злодея, который истощает и мучит их, пользуется их трудами и не дает им ни малейшего участия в выгодах, ими же ему доставляемых.
В Сибири он поселился
на заимке у богатого мужика и теперь живет там. Он
работает у
хозяина в огороде, и учит детей, и ходит за больными.
Хотя ему еще было тепло от выпитого чая и оттого, что он много двигался, лазяя по сугробам, он знал, что тепла этого хватит не надолго, а что согреваться движением он уже будет не в силах, потому что чувствовал себя так же усталым, как чувствует себя лошадь, когда она становится, не может, несмотря ни
на какой кнут, итти дальше, и
хозяин видит, что надо кормить, чтобы она вновь могла
работать.
Беседует, бывало, с
хозяином да
на меня смотрит, как я
работаю; а подойдешь к нему, все некогда.
Он говорил о том, как много приходится
работать, когда хочешь стать образцовым сельским
хозяином. А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый! Он, когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул «э-э-э-э» и
работал так же, как говорил, — медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять
на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане.
У одного индейца был слон.
Хозяин дурно кормил его и заставлял много
работать. Один раз слон рассердился и наступил ногою
на своего
хозяина. Индеец умер. Тогда жена индейца заплакала, принесла своих детей к слону и бросила их слону под ноги. Она сказала: «Слон! ты убил отца, убей и их». Слон посмотрел
на детей, взял хоботом старшего, потихоньку поднял и посадил его себе
на шею. И слон стал слушаться этого мальчика и
работать для него.
Уже и теперь, когда в парикмахерскую заглядывал посетитель попроще, а подмастерья, в отсутствие
хозяина, ленились
работать, они посылали Николку стричь и смеялись, что ему приходится подниматься
на цыпочки, чтобы видеть волосатый затылок дюжего дворника.
Они исправляли за своих
хозяев барщину и
работали на них.].
Эта деревня да еще с дюжину окольных круглый год
на него
работали и звали Заплатина своим «
хозяином».
— Нельзя того, господин купец, — отвечал Артемий. — Другим станет обидно. Ведь это, пожалуй,
на ту же стать пойдет, как по другим местам, где
на хозяев из-за ряженой платы
работают…
Помещение и
хозяин оказались в действительности выше всех сделанных им похвал и описаний, так что я сразу почувствовал себя здесь как дома и скоро полюбил моего доброго
хозяина Василья Коныча. Скоро мы с ним стали сходиться пить чай, начали благо беседовать о разнообразных предметах. Таким образом, раз, сидя за чаем
на балкончике, мы завели речи
на царственные темы Когелета о суете всего, что есть под солнцем, и о нашей неустанной склонности
работать всякой суете. Тут и договорились до Лепутана.
— Да вот как: жила я у
хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят, и все то время пахала да возила, а прошлым годом ослепла и все
работала на рушалке; а вот намедни стало мне не в силу кружиться, я и упала
на колесо. Меня били, били, стащили за хвост под кручь и бросили. Очнулась я, насилу выбралась, и куда иду — сама не знаю. — Волк говорит...
На торгу купец узнал, что в городе мало масла и каждый день ждут нового привоза. Купец пошел
на пристань и стал высматривать корабли. При нем пришел корабль с маслом. Купец прежде всех вошел
на корабль, отыскал
хозяина, купил все масло и дал задаток. Потом купец побежал в город, перепродал масло и за свои хлопоты
заработал денег в 10 раз больше против мужика и принес товарищам.
И рвет и мечет,
на кого ни взглянет, всяк виноват. Пришел в работную, и потолок и стены новой избы, ровно сажа. Развоевался
на работников, будто они виноваты, что печи дымят. Кричит, лютует, то
на того, то
на другого кидается с бранью, с руганью, а сам рукава засучает. Но теперь не весна, работники окрысились, зашумели, загалдели, и, только что крикнул
хозяин: «Сейчас велю всех со двора долой!», они повскакали и закричали задорно в один голос: «Расчет давай, одного часа не хотим
работать у облая».
В начале сентября работа в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон, в громадном количестве шли партии учебников. Теперь кончали в десять часов вечера, мастерскую запирали
на ключ и раньше никого не выпускали. Но выпадали вечера, когда делать было нечего, а девушек все-таки держали до десяти: мастера за сверхурочные часы получали по пятнадцати копеек в час, и они в это время, тайно от
хозяина,
работали свою частную работу — заказ писчебумажного магазина
на школьные тетради.
Была середина июля. Пора стояла глухая, заказы в мастерскую поступали вяло.
Хозяин распустил всех девушек, которые
работали в мастерской меньше пяти лет; в их числе были уволены Александра Михайловна и Таня. Они поступили
на кондитерскую фабрику Крымова и К°,
на Васильевском острове.
— Тебе же бы от этого помощь была, — снова заговорила Александра Михайловна. — Ты вот все меньше
зарабатываешь: раньше семьдесят — восемьдесят рублей получал, а нынче хорошо, как сорок придется в месяц, да и то когда не хвораешь; а теперь и совсем пустяки приносишь;
хозяин вон вперед уж и давать перестал, а мы и в лавочку
на книжку задолжали, и за квартиру второй месяц не платим; погребщик сегодня сказал, что больше в долг не будет отпускать. А тогда бы все-таки помощь была тебе.
— Нет, так, из жалости привезла его, — быстро ответила женщина, видимо не любившая молчать. — Иду по пришпехту, вижу — мальчонка
на тумбе сидит и плачет. «Чего ты?» Тряпичник он, третий день болеет; стал
хозяину говорить, тот его за волосья оттаскал и выгнал
на работу. А где ему
работать! Идти сил нету! Сидит и плачет; а
на воле-то сиверко, снег идет, совсем закоченел… Что ж ему, пропадать, что ли?
— Плох насчет нашей работы, — согласилась Мавра, — мало понимает. «Я, говорит, мама, только курочек
на своем веку и видел…» Раз послал его
хозяин дровец порубить, а девка из сарая в щелку и поглядела: отрубит колышек, и к глазам его, — значит, плох глазами, опытности у него в глазах нету… «Вы, говорит, мама, не опасайтесь: я хоть
на работу плох, а одним чтением
на подани
заработаю». Ну, а где там! Подань у нас тяжелая!
Весной, летом и осенью
на заимках обыкновенно господствует оживление, идет лихорадочная деятельность:
хозяева, не будучи в силах управиться одни с обширным и разнообразным хозяйством, нанимают несколько рабочих из ссыльно-поселенцев, которые ежегодно тысячами прибывают в Сибирь и за ничтожную плату готовы по первому призыву предложить свои руки, чтобы хоть что-нибудь
заработать на долгую сибирскую зиму.
— Товарищи, стыдитесь! При чем тут контролерша? Мы все сейчас —
хозяева производства, мы не
на капиталистов
работаем. Как же мы можем допускать, чтобы наше рабочее государство платило деньги по бюллетеню человеку, который нарочно руки себе испортил, чтобы не
работать!
— Что ж мы,
на хозяина, что ли,
работаем?
На себя же,
на свое, рабочее государство.
Как бы зол ни был
хозяин, он будет кормить работника так же, как будет кормить ту лошадь, которая
работает на него, будет кормить так, чтобы работник мог сработать как можно больше, т. е. будет содействовать тому самому, что составляет благо человека.
Разговор наш, как и всегда в наше время разговоры с крестьянами, коснулся земли, и он, описывая свою жизнь, сказал, что земли мало, что если бы не
работал где пеший, где
на лошади, то и кормиться бы нечем. Но рассказывает он все это с веселым, радостным и гордым самодовольством. Повторил еще раз, что остался один
хозяином с четырнадцати лет и все один
заработал.