Неточные совпадения
Через два часа Клим Самгин сидел
на скамье в парке санатории, пред ним в кресле
на колесах
развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее
на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи
глаза смотрели тускло, и было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы
на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала
на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не
развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а
глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди
на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Они вдвоем обходили все корпуса и подробно осматривали, все ли в порядке. Мертвым холодом веяло из каждого угла, точно они ходили по кладбищу. Петра Елисеича удивляло, что фабрика стоит пустая всего полгода, а между тем везде являлись новые изъяны, требовавшие ремонта и поправок. Когда фабрика была в полном действии, все казалось и крепче и лучше. Явились трещины в стенах, машины ржавели, печи и горны
разваливались сами собой, водяной ларь дал течь, дерево гнило
на глазах.
Поднимаясь
на угорье, лошади шли шагом, — он привстал, приподнял козырёк картуза: впереди, над горою, всходило солнце, облив берёзы красноватым золотом и ослепляя
глаза; прищурившись, он оглянулся назад: городок Окуров
развалился на земле, пёстрый, точно празднично наряженная баба, и удалялся, прятался в холмы, а они сжимались вокруг него, как пухлые, короткие Савкины пальцы, сплошь покрытые бурой шерстью, оттенённой светлым блеском реки Путаницы, точно ртутью налитой.
Кожа
на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся,
развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными
глазами.
Каким образом, стоя спиною к Оке, мог увидеть Захар, что Глеб переехал реку и как затем исчез в кустах — неизвестно; но только он мгновенно тряхнул головою, плюнул сажени
на три и
развалился на песке.
Глаза его следили с каким-то нетерпеливым лукавством за Гришкой, который возвращался назад.
Тяжёлый, грузный, обвязанный тряпками, он качался перед
глазами Евсея и, казалось, был готов
развалиться на части. Его тупой голос звучал беспокойно, левая рука щупала голову, грудь.
При входе в гостиную он увидел колоссальную фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке сидел,
развалившись в креслах; невдалеке от него
на диване сидела хозяйка. По расстроенному виду и беспокойству в беспечном, по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником:
глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
Пользуясь часом общего в Обломовке послеобеденного сна, он разминался, бывало: «…взбегал
на галерею (куда не позволялось ходить, потому что она каждую минуту готова была
развалиться), обегал по скрипучим доскам кругом, лазил
на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил
глазами его полет в воздухе».
Высоко вскидывая передние ноги, круто согнув шею, мимо меня плывет лошадь — большая, серая в темных пятнах; сверкает злой, налитый кровью
глаз.
На козлах, туго натянув вожжи, сидит Егор, прямой, точно вырезанный из дерева; в пролетке
развалился хозяин, одетый в тяжелую лисью шубу, хотя и тепло.
(Нестрашный, стукнув палкой в пол, медленно встаёт, выпрямляется, изумлён; а Губин хотел встать и —
развалился, расплылся в кресле, глядя
на всех по очереди непонимающими, вытаращенными
глазами.
Известно, что у нас
на Руси было два дела, для которых не считалась нужною никакая предварительная подготовка, — воспитание детей и занятие сельским хозяйством, Гермоген Викентьевич подал в отставку и приехал в Зыбино хозяйничать. Он был хорошим и исполнительным чиновником, но хозяином оказался никуда не годным.
На наших
глазах все постепенно ветшало, ползло,
разваливалось. Оборотного капитала не было: чтобы жить, приходилось продавать
на сруб лес и — участками — саму землю.
Офицеры украдкою шмыгали мимо сидевших за столами солдат, торопливо выпивали у стойки рюмку водки и исчезали.
На моих
глазах пьяный ефрейтор,
развалившись за столом, ругал русскими ругательствами стоявшего в пяти шагах коменданта станции. Комендант смотрел в сторону и притворялся, что не слышит.
Армия
на глазах трещала и
разваливалась. Собственно говоря, никакой армии уже не было, — было огромное скопище озлобленных людей, не хотевших признавать над собою никакой власти.
И везде, во всех мелочах зоркий
глаз Гаврилы Матвеича метко следил за работой. Во всех его распоряжениях виден был не такой подрядчик, к каким все привыкли. Не хотелось ему строить казенного дома
на живую нитку: начальству в угоду, архитектору
на подмогу, себе
на разживу, а
развалится после свидетельства, черт с ними: слабый грунт, значит, вышел, — вина не моя, была воля божия.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде,
на того Болконского, который
развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула;
глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в минуты раздражения.