Неточные совпадения
Взвешивая на ладони один из пяти огромных томов Мориса Каррьера «
Искусство в связи с общим
развитием культуры», он говорил...
И если, «паче чаяния», в ней откроется ему внезапный золотоносный прииск, с богатыми залогами, — в женщинах не редки такие неожиданности, — тогда, конечно, он поставит здесь свой домашний жертвенник и посвятит себя
развитию милого существа: она и
искусство будут его кумирами. Тогда и эти эпизоды, эскизы, сцены — все пойдет в дело. Ему не над чем будет разбрасываться, жизнь его сосредоточится и определится.
Это и была последняя перемена в распределении прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за
искусство той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее цели, а цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения
развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.
Он вспомнил, что еще в Москве задумал статью «О прекрасном в
искусстве и в жизни», и сел за работу. Первую половину тезиса, гласившую, что прекрасное присуще
искусству, как обязательный элемент, он, с помощью амплификаций объяснил довольно легко, хотя
развитие мысли заняло не больше одной страницы. Но вторая половина, касавшаяся влияния прекрасного на жизнь, не давалась, как клад. Как ни поворачивал Бурмакин свою задачу, выходил только голый тезис — и ничего больше. Даже амплификации не приходили на ум.
Военное
искусство влекло за собою
развитие всех других
искусств.
Дудукин. Но относительно нравов и умственного
развития находятся еще в самом первобытном невежестве и о существовании драматического
искусства имеют представления самые смутные. А ведь артисты народ необеспеченный, по-европейски сказать, пролетарии, а по-нашему, по-русски, птицы небесные: где посыпано крупки, там клюют, а где нет — голодают. Как же к ним не иметь сожаления?
Объяснение этого замечательного факта заключается именно в том обстоятельстве, что военное
искусство хотели у нас развить совершенно одиноко, не думая в связи с ним ни о каком другом
развитии.
Из этого ясно, что присутствие военных иностранцев в России гораздо более действовало на характер и образ жизни их самих, нежели на
развитие нашего военного
искусства.
Рассмотрение этой темной стороны приводит его к заключению, что «нигде положение дел не представляло столь грустной и печальной картины, как в нашем отечестве» (стр. XXII), и что «Россия, невзирая на благотворное
развитие основных элементов своих, далеко не достигла той цели, к которой стремились все государства европейские и которая состоит в надежной безопасности извне и внутри, в деятельном
развитии нравственных, умственных и промышленных сил, в знании,
искусстве, в смягчении дикой животной природы, одним словом — в том, что украшает и облагороживает человека» (стр. XXV).
Правда, впоследствии, когда пение становится для высших классов общества преимущественно
искусством, когда слушатели начинают быть очень требовательны в отношении к технике пения, — за недостатком удовлетворительного пения инструментальная музыка старается заменить его и является как нечто самостоятельное; правда, что она имеет и полное право обнаруживать притязания на самостоятельное значение при усовершенствовании музыкальных инструментов, при чрезвычайном
развитии технической стороны игры и при господстве предпочтительного пристрастия к исполнению, а не к содержанию.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «
искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое
искусством, выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому
развитию основного понятия о прекрасном.
Правда, что большая часть произведений
искусства дает право прибавить: «ужасное, постигающее человека, более или менее неизбежно»; но, во-первых, сомнительно, до какой степени справедливо поступает
искусство, представляя это ужасное почти всегда неизбежным, когда в самой действительности оно бывает большею частию вовсе не неизбежно, а чисто случайно; во-вторых, кажется, что очень часто только по привычке доискиваться во всяком великом произведении
искусства «необходимого сцепления обстоятельств», «необходимого
развития действия из сущности самого действия» мы находим, с грехом пополам, «необходимость в ходе событий» и там, где ее вовсе нет, например, в большей части трагедий Шекспира.
Но несправедливо так ограничивать поле
искусства, если под «произведениями
искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» — есть такая степень
развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Но вопрос в том, находятся ли в действительности в совершенно чистом
развитии основные, ненарушимые для
искусства Формы природы.
Но вся ученость гармонии, все изящество
развития, все богатство украшений гениальной арии, вся гибкость, все несравненное богатство голоса, ее исполняющего, не заменят недостатка искреннего чувства, которым проникнут бедный мотив народной песни и неблестящий, мало обработанный голос человека, который поет не из желания блеснуть и выказать свой голос и
искусство, а из потребности излить свое чувство.
Другое возражение нисколько не прилагается к воззрению, нами высказанному: из предыдущего
развития видно, что воспроизведение или «повторение» предметов и явлений природы
искусством — дело вовсе не излишнее, напротив — необходимое.
Критика эта, с одной стороны, покажет различие опровергаемых ею понятий от нашего воззрения, с другой стороны, обнаружит, чего недостает в нашем первом определении
искусства, как деятельности воспроизводящей, и таким образом послужит переходом к точнейшему
развитию понятий об
искусстве.
Греция, умевшая развивать индивидуальности до какой-то художественной оконченности и высоко человеческой полноты, мало знала в цветущие времена свои ученых в нашем смысле; ее мыслители, ее историки, ее поэты были прежде всего граждане, люди жизни, люди общественного совета, площади, военного стана; оттого это гармонически уравновешенное, прекрасное своим аккордом, многостороннее
развитие великих личностей, их науки и
искусства — Сократа, Платона, Эсхила, Ксенофонта и других.
(Кроме того, чрезмерное сгущение эстетической атмосферы, получающееся в результате такого синтеза, может оказаться благоприятным для
развития оккультных вихрей, что отчасти и происходит у Вагнера: благодаря тому уже получается подмен
искусства магией, колдовством.)
Без преувеличения можно сказать, что в Эк-кегарте, как в зерне, заложено все духовное
развитие новой Германии, с ее реформацией, мистикой, философией,
искусством: в Эккегарте заключена возможность и Лютера, и Я. Беме, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауэра, и Гартмана-Древса, и Вагнера, и даже…
«Истинная наука есть законченное созерцание; истинная практика есть самопроизвольное
развитие и
искусство; истинная религия есть чувство и вкус к бесконечному» (39. — Курс. мой).
Стало быть, и мир
искусства в разных его областях обновился на русской почве именно в эти годы. Тогда и заложено было все дальнейшее
развитие русского художественного творчества, менее отрешенного от жизни, более смелого по своим мотивам, более преданного заветам правды и простоты.
Это было предрешено уже Белинским в последний период его
развития. «Идеалисты» 40-х годов интересовались, главных образом, гуманитарными науками, философией,
искусством, литературой.
2) Внешней красотой, достигаемой техникой, соответственной роду
искусства. Так, в драматическом
искусстве техникой будет: верный, соответствующий характерам лиц, язык, естественная и вместе с тем трогательная завязка, правильное ведение сцен, проявления и
развития чувства и чувство меры во всем изображаемом.
Окончательный религиозный смысл философии, как и смысл
искусства, выявляется имманентно, в свободном
развитии философии.