Неточные совпадения
«Этот плен
мысли ограничивает его дарование, заставляет повторяться, делает его стихи слишком
разумными, логически скучными. Запишу эту мою оценку. И — надо сравнить “Бесов” Достоевского с “Мелким бесом”. Мне пора писать книгу. Я озаглавлю ее “Жизнь и
мысль”. Книга о насилии
мысли над жизнью никем еще не написана, — книга о свободе жизни».
— Ошибка! — завопил спорщик, — логический вывод уже сам по себе разлагает предрассудки.
Разумное убеждение порождает то же чувство.
Мысль выходит из чувства и в свою очередь, водворяясь в человеке, формулирует новое!
— Знаете ли что, — сказал он вдруг, как бы удивляясь сам новой
мысли, — не только одним разумом нельзя дойти до
разумного духа, развивающегося в природе, но не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, как простое, беспрерывное брожение, не имеющее цели, и которое может и продолжаться, и остановиться. А если это так, то вы не докажете и того, что история не оборвется завтра, не погибнет с родом человеческим, с планетой.
Эта
мысль имела у Гегеля обратную сторону, он признавал лишь
разумное действительным.
Прямым последствием таких речей явилась
мысль зажить на новых началах; создать, вместо вредной родовой семьи, семью
разумную, соединяемую не родством, а единством интересов и стремлений, и таким образом защитить каждого общими силами от недостатков, притеснений и напастей.
Я уже привык к чистосердечному излиянию всех моих
мыслей и чувств в ее горячее материнское сердце, привык поверять свои впечатления ее
разумным судом, привык слышать ее живые речи и находить в них необъяснимое удовольствие.
По старой привычке, мне все еще кажется, что во всяких желаниях найдется хоть крупица чего-то подлежащего удовлетворению (особливо если тщательно рассортировывать желания настоящие,
разумные от излишних и неразумных, как это делаю я) и что если я люблю на досуге послушать, какие бывают на свете вольные
мысли, то ведь это ни в каком случае никому и ничему повредить не может.
И хотя наши собеседования почти всегда заканчивались словами: «необходимо погодить», но мы все-таки утешались хоть тем, что слова эти составляют результат свободного обмена
мыслей и свободно-разумного отношения к действительности, что воля с нас не снята и что если бы, например, выпить при сем две-три рюмки водки, то ничто бы, пожалуй, не воспрепятствовало нам выразиться и так: «Господа! да неужто же, наконец…»
Правда, что Лозинская была женщина
разумная и соблазнить ее было не легко, но что у нее было тяжело на душе, это оказалось при получении письма: сразу подкатили под сердце и настоящая радость, и прежнее горе, и все грешные молодые
мысли, и все бессонные ночи с горячими думами.
«Но, — скажут на это, — всегда во всех обществах большинство людей: все дети, все поглощаемые трудом детоношения, рождения и кормления женщины, все огромные массы рабочего народа, поставленные в необходимость напряженной и неустанной физической работы, все от природы слабые духом, все люди ненормальные, с ослабленной духовной деятельностью вследствие отравления никотином, алкоголем и опиумом или других причин, — все эти люди всегда находятся в том положении, что, не имея возможности
мыслить самостоятельно, подчиняются или тем людям, которые стоят на более высокой степени
разумного сознания, или преданиям семейным или государственным, тому, что называется общественным мнением, и в этом подчинении нет ничего неестественного и противоречивого».
Отказавшись окончательно от
мысли выучить его
разумному чтению и письму, я стал учить его подписываться механически. К моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осилили фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения задачи мы решили совсем отбросить.
— Милый Потапыч… Когда наступит ваше время… остерегайтесь всяких обязательств… Это тоже цепи… Помните одно: любовь свободна… И всего лучше
разумная любовь по расчету… Да, да… Когда людей связывает общность
мыслей, стремлений, целей…
Я готов был скрыться в ореховую скорлупу, и
мысль о шкапе, очень большом, с глухой дверью без стекол была при таком положении совершенно
разумной.
— Да. Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божьими. Ты служишь вечной правде. Твои
мысли, намерения, твоя удивительная наука и вся твоя жизнь носят на себе божественную, небесную печать, так как посвящены они
разумному и прекрасному, то есть тому, что вечно.
И за обедом, при батеньке и маменьке, и на вечерницах, при сторонних людях, в нашем
разумном обществе нужно было нам иногда передать
мысли свои, чтобы другие не поняли.
Все новые потребности, возбужденные Петром, непременно, по его же
мысли и желанию, сопровождались книжными явлениями, которые таким образом служили
разумным оправданием мер, принятых правительством.
Общая тревога не угасала, недоумение не разрешалось — среди этих людей не было сил создать одну
мысль и одно чувство; угловатые, сухие и разные, они не сливались в живую
разумную силу, освещенную единством желания.
Впрочем, кажется, Алехин, который был старее и
разумнее меня, внушил мне такие
мысли.
Как из дурных семян рождаются дурные плоды, так из дурных
мыслей рождаются дурные дела. Как земледелец отбирает хорошие, настоящие семена от семян сорных трав и из настоящих семян отбирает лучшие и бережет и перебирает их, так и
разумный человек поступает с своими
мыслями: он отгоняет пустые, дурные, удерживает лучшие и бережет и перебирает их.
Если не будешь отгонять дурные
мысли и не будешь беречь добрые, не миновать дурных поступков. Только от добрых
мыслей добрые дела. Дорожи добрыми
мыслями, ищи их в книгах мудрых людей, в
разумных речах и, главное, в самом себе.
Главной помощью в борьбе этой служит человеку то, что он может соединяться с
разумной деятельностью всех живших до него мудрецов и святых людей мира. Такое общение с
мыслью прежде живших святых и мудрых людей есть молитва, то есть повторение тех слов, которыми люди эти выражали свое отношение к своей душе, к другим людям и к миру и началу его.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть
мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой
разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Учение Канта о «
разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в то же время разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности идей Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким образом возможно
мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого разума еще не получает прироста.
Сердце сердцу весть подает. И у Лизы новый братец с
мыслей не сходит… Каждое слово его она вспоминает и каждому слову дивится, думая, отчего это она до сих пор ни от кого таких
разумных слов не слыхивала…
Бергсон говорит: «Мы не только
разумные существа. Возле нашей умозрительной и логической
мысли находится неопределенная туманность из той самой сущности, за счет которой образовалось блестящее ядро, наш разум. В этой туманности еще находятся силы, дополняющие разум; мы только смутно чувствуем их, сосредоточившись в себе».
Два только есть логически
разумных выхода — либо убить себя, либо последовать примеру пирующих во время чумы: отдаться мгновенным наслаждениям, затуманить
мысль о неотвратимом будущем и самозабвенно упиваться
Мысль Гегеля о разумности действительности, которая у самого Гегеля имела панлогистический смысл и означала признание подлинно действительным лишь
разумного, в России была пережита очень напряженно и мучительно, но была неверно истолкована.
Не оттого люди ужасаются
мысли о плотской смерти, что они боятся, чтобы с нею не кончилась их жизнь, но оттого, что плотская смерть явно показывает им необходимость истинной жизни, которой они не имеют. И от этого-то так не любят люди, не понимающие жизни, вспоминать о смерти. Вспоминать о смерти для них всё равно, что признаваться в том, что они живут не так, как того требует от них их
разумное сознание.
Единственное средство вывести его из его заблуждения состоит в том, чтобы показать ему, что в каждом рассуждении не столько важно само рассуждение, сколько занимаемое рассуждением место, т. е. что для того, чтобы плодотворно
мыслить, необходимо знать, о чем прежде надо
мыслить и о чем после; показать ему, что
разумная деятельность отличается от безумной только тем, что
разумная деятельность распределяет свои рассуждения по порядку их важности: какое рассуждение должно быть 1-м, 2-м, 3-м, 10-м, и т. д.
Если бы боги сотворили людей без ощущения боли, очень скоро люди бы стали просить о ней; женщины без родовых болей рожали бы детей в таких условиях, при которых редкие бы оставались живыми, дети и молодежь перепортили бы себе все тела, а взрослые люди никогда не знали бы ни заблуждений других, прежде живших и теперь живущих людей, ни, главное, своих заблуждений, — не знали бы что им надо делать в этой жизни, не имели бы
разумной цели деятельности, никогда не могли бы примириться с
мыслью о предстоящей плотской смерти и не имели бы любви.
Но как ни странно кажется мне ослепление людей, верящих в необходимость, неизбежность насилия, как ни неотразимо очевидна для меня неизбежность непротивления, не
разумные доводы убеждают меня и могут неотразимо убедить людей в истине непротивления, убеждает только сознание человеком своей духовности, основное выражение которого есть любовь. Любовь же, истинная любовь, составляющая сущность души человека, та любовь, которая открыта учением Христа, исключает возможность
мысли о каком бы то ни было насилии.
— А разве теперь не хорошо? Ей-Богу, хорошо! — возразил кому-то капитан и в доказательство, что ему хорошо, выпил еще рюмку водки, но к печке присаживаться не стал. Ходить по комнате оказалось
разумнее.
Мысли пришли обычные, спокойные, ленивые — о том, что жид Абрамка поручику Ильину лакированные сапоги испортил; о том, сколько он будет получать денег, когда будет ротным командиром, и что казначей хороший человек, даром что поляк.