Неточные совпадения
Она ходила по
домам и
рассказывала, как однажды черт водил ее по мытарствам, как она первоначально приняла его за странника, но потом догадалась и сразилась с ним.
— Да
расскажи мне, что делается в Покровском? Что,
дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в
доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Очень у них хорошо, —
рассказывал Васенька про Вронского и Анну. — Я, разумеется, не беру на себя судить, но в их
доме чувствуешь себя в семье.
Он
рассказал про выборы, и Анна умела вопросами вызвать его на то самое, что веселило его, — на его успех. Она
рассказала ему всё, что интересовало его
дома. И все сведения ее были самые веселые.
Я пошел прямо к Вернеру, застал его
дома и
рассказал ему все — отношения мои к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь дело выходило из границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки.
— Я вам
расскажу всю истину, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот как это было: вчера один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и
рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в
дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна
дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.
На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при этом случае
рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как, узнавши, что в его
доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали
дом его и приставили караул, на каждую дверь по два солдата, и как Чичиков переменил их все в одну ночь, так что на другой день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что
рассказала протопопша: приехала, говорит, к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и
рассказывает, и как
рассказывает, послушайте только, совершенный роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в
доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого
дома, является в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и
рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно в начале девятого, — день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
— Поболталась я в Москве, в Питере. Видела и слышала в одном купеческом
доме новоявленного пророка и водителя умов. Помнится, ты мне
рассказывал о нем: Томилин, жирный, рыжий, весь в масляных пятнах, как блинник из обжорки. Слушали его поэты, адвокаты, барышни всех сортов, раздерганные умы, растрепанные души. Начитанный мужик и крепко обозлен: должно быть, честолюбие не удовлетворено.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал себя возвышенно и
дома,
рассказывая Безбедову о налете, вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ.
— Где Лидия? — спросил Макаров, прежде чем успел сделать это Клим. Спрыгнув на панель, девушка механически, но все-таки красивым жестом сунула извозчику деньги и пошла к
дому, уже некрасиво размахивая зонтом в одной руке, шляпой в другой; истерически громко она
рассказывала...
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно,
расскажет, что он не ночевал
дома.
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он
рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из
дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Клим хотел напомнить бабушке, что она
рассказывала ему не о таком
доме, но, взглянув на нее, спросил...
Играя щипцами для сахара, мать замолчала, с легкой улыбкой глядя на пугливый огонь свечи, отраженный медью самовара. Потом, отбросив щипцы, она оправила кружевной воротник капота и ненужно громко
рассказала, что Варавка покупает у нее бабушкину усадьбу, хочет строить большой
дом.
Было нечто и горькое и злорадно охмеляющее в этих ночных, одиноких прогулках по узким панелям, под окнами крепеньких
домов, где жили простые люди, люди здравого смысла, о которых так успокоительно и красиво
рассказывал историк Козлов.
Дома на него набросилась Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его
рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он видел. Он и сам хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
Дома, устало раздеваясь и с досадой думая, что сейчас надо будет
рассказывать Варваре о манифестации, Самгин услышал в столовой звон чайных ложек, глуховатое воркованье Кумова и затем иронический вопрос дяди Миши...
— Анатомировал девицу, горничную, — начал он
рассказывать, глядя в стол. — Украшала
дом, вывалилась из окна. Замечательные переломы костей таза. Вдребезг.
Клим видел, что в ней кипит детская радость жить, и хотя эта радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями,
домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и вообще всем этим миром, о котором Варвара тоже с наивностью, но лукавой,
рассказывала иное.
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени: дай лечь мне в гроб,
Тогда ступай себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады с
домами.
С собой возьмите дочь мою;
Она сама вам всё
расскажет,
Сама все клады вам укажет;
Но ради господа молю,
Теперь оставь меня в покое.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и
рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (
рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь
дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал, другой читал, кто
рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались к камину, потому что как ни красиво было небо, как ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних
домах.
Рассказал он еще, как женщины за них правят
дома и как подрядчик угостил их нынче перед отъездом полведеркой, как один из них помер, а другого везут больного.
Но повитуха, принимавшая на деревне у больной женщины, заразила Катюшу родильной горячкой, и ребенка, мальчика, отправили в воспитательный
дом, где ребенок, как
рассказывала возившая его старуха, тотчас же по приезде умер.
Нехлюдов встал, поздоровался с Мисси, Мишей и Остеном и остановился, разговаривая. Мисси
рассказала ему про пожар их
дома в деревне, заставивший их переезжать к тетке. Остен по этому случаю стал
рассказывать смешной анекдот про пожар.
Потом он
рассказал, как он в продолжение двадцати восьми лет ходил в заработки и весь свой заработок отдавал в
дом, сначала отцу, потом старшему брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.
— А мне с кухарками и кучерами бывало весело, а с нашими господами и дамами скучно, —
рассказывала она. — Потом, когда я стала понимать, я увидала, что наша жизнь совсем дурная. Матери у меня не было, отца я не любила и девятнадцати лет я с товаркой ушла из
дома и поступила работницей на фабрику.
Вечером в субботу, накануне Светло-Христова Воскресения, священник с дьяконом и дьячком, как они
рассказывали, насилу проехав на санях по лужам и земле те три версты, которые отделяли церковь от тетушкиного
дома, приехали служить заутреню.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, —
рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в
дому… Ну, я все и
рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
Данилушка, как умел,
рассказал последние новости о бахаревском
доме...
Он долго потом
рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в
доме маленький сын.
Я вас просто прошу пойти к Lise, разузнать у ней все, как вы только один умеете это сделать, и прийти
рассказать мне, — мне, матери, потому что, вы понимаете, я умру, я просто умру, если все это будет продолжаться, или убегу из
дома.
— Ловко-то ловко. Опять
рассказал. Ведь он про это здесь по
домам уж сколько
рассказывал.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала
расскажу, чего другим еще не
рассказывал», — и
рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще
дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Он мне сам
рассказывал о своем душевном состоянии в последние дни своего пребывания в
доме своего барина, — пояснил Ипполит Кириллович, — но свидетельствуют о том же и другие: сам подсудимый, брат его и даже слуга Григорий, то есть все те, которые должны были знать его весьма близко.
«Слава Богу, что он меня про Грушеньку не спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца и направляясь в
дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой
рассказать».
Поздно вечером солдаты опять
рассказывали друг другу страшные истории: говорили про мертвецов, кладбища, пустые
дома и привидения. Вдруг что-то сильно бухнуло на реке, точно выстрел из пушки.
С отчаяньем ударил бедняк по клавишам, словно по барабану, заиграл как попало… «Я так и думал, —
рассказывал он потом, — что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из
дому». Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. «Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу, что знаешь; поди теперь отдохни».
В «тверёзом» виде не лгал; а как выпьет — и начнет
рассказывать, что у него в Питере три
дома на Фонтанке: один красный с одной трубой, другой — желтый с двумя трубами, а третий — синий без труб, и три сына (а он и женат-то не бывал): один в инфантерии, другой в кавалерии, третий сам по себе…
Увы! ничто не прочно на земле. Все, что я вам
рассказал о житье-бытье моей доброй помещицы, — дело прошедшее; тишина, господствовавшая в ее
доме, нарушена навеки. У ней теперь, вот уже более года, живет племянник, художник из Петербурга. Вот как это случилось.
Он
рассказал нам, как найти его жилище, и предложил остановиться у него в
доме.
Потом он
рассказал мне, что ему теперь 53 года, что у него никогда не было
дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты.
Старожилы
рассказывают, что во время ссор враги старались проникнуть друг к другу в
дом и перебить стеклянную посуду.
— А вот на дороге все
расскажу, поедем. Приехали, прошли по длинным коридорам к церкви, отыскали сторожа, послали к Мерцалову; Мерцалов жил в том же
доме с бесконечными коридорами.
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш
дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама
рассказала ей, что было, и все же наивное дитя народа просила прощенья.
Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей и оттого почти всегда уходил из
дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась
рассказывать старушкам о бесчинстве своего мужа и о претерпенных ею от него побоях.
— Я помню будто сквозь сон, — сказала Ганна, не спуская глаз с него, — давно, давно, когда я еще была маленькою и жила у матери, что-то страшное
рассказывали про
дом этот.
Ермак помнил этот
дом хорошо, и когда по моей просьбе он
рассказывал о прошлом, то Разоренов тотчас же приводил из «Онегина», как Наполеон скрылся в Петровский замок и